Илья Рясной - Табельный выстрел Страница 29

Ох, теперь и остается только вспоминать, как у нее все гладко было, пока Грек не появился. И принесло его из какого-то пыльного погреба!

«Вор погорел, погорела и я».

Ну, за что все это ей? За что?!

А какой выход видится?

Сдать Грека к чертовой прабабушке, а дальше будь что будет! Расстреляют его — туда ему и дорога, и пусть даже трава не растет на его могилке. Но тут заковырка есть. Он ведь, волчина ловкий, и из камеры смертников до нее дотянется. И поставят ее урки на ножи. И тогда ей в последний момент ох как захочется в зону, телогреечки шить.

А если он не узнает, что она его сдала? Мало ли кто мог сдать? Мало ли на чем те же братья Калюжные засыпаться могли?

Да узнает он все… Он, паскуда, хитер и ее насквозь видит!

— Девушка, вы выходите? — спросил студент-задохлик с учебником «Практическая хирургия» под мышкой.

— Нет! — рявкнула она, но посторонилась.

Урчал надрывно двигатель автобуса. И в голове, как ротор, вращался один вопрос: сдавать или не сдавать?

Интересно, как это все делается? До ближайшего отделения милиции прогуляться и там в уголовный розыск с доносом — прям к псам служебным в пасть? От одной этой мысли ее корежило.

Или участковому на ухо шепнуть?.. Нет, Сеня Аксютич — это пентюх неотесанный, деревня, с него толка никакого.

Так сдавать или не сдавать?

— Птицефабрика, — объявила кондукторша.

Пора выходить.

Люба ступила на асфальт. Распрямилась. Попыталась принять непринужденный вид.

Так, прочь посторонние мысли. А то Грек почувствует, что у нее на душе. И допрос учинит. А она не выдержит и выложит все. Потому что боится его хуже смерти…

Эх, да сдать его к чертям!

Глава 29

Когда москвичи совсем уже очумели от бумаг, допросов и отвалившихся версий, Поливанов объявил культпоход в кино:

— Сегодня воскресенье. Имеем право на культурный отдых. Форма одежды — относительно приличная.

— Лучше в театр бы, — подал голос Маслов. — Я бы хоть раз надел парадный костюм и белую нейлоновую рубашку. Зря, что ль, чемодан на себе тащил?

— Будет тебе и театр, и игра в снежки зимой, если результат не дадим, — усмехнулся Ганичев. — Что нам перед отъездом сказали? Без результата не возвращайтесь. Судя по нашим грандиозным успехам, поселимся мы здесь навечно.

— Дал бы я тебе с удовольствием этот результат, — произнес Маслов. — Да не знаю, где его взять.

На Ленинском проспекте в большом кинотеатре «Совкино» шел новый французский фильм «Анжелика и король» о похождениях французской авантюристки в семнадцатом веке. Фривольные, хотя и сильно урезанные цензурой, сцены, полуобнаженные прелести героини обеспечили аншлаг.

Выстаивать длинную очередь, чтобы перед твоим носом закрыли кассу со словами: «Билеты всё», в планы не входило. Поэтому муровцы отправились в расположившийся дальше по проспекту кинотеатр «Октябрьский», где шла новая комедия «Дайте жалобную книгу». Ознакомившись на афише с аннотацией, главный киноман Маслов с сомнением произнес:

— Может, отстоим очередь на «Анжелику»? Там все пусто и красиво — вот это отдых для мозгов.

— Вот с этого, Вова, низкопоклонничество перед Западом и начинается, — усмехнулся Ганичев.

— Ну, СМЕРШу виднее, — кивнул Маслов.

Здание «Октябрьского» было старинным, там еще в середине девятнадцатого века расположился первый в Екатеринбурге театр, в конце девятнадцатого века трансформировавшийся в первый синематограф «Колизей». С того времени осталась некоторая роскошь интерьеров.

Стены фойе были плотно завешаны плакатами с лицами любимых советских актеров и афишами фильмов, вышедших в 1964 году. Тут был и «Гамлет» в постановке Григория Козинцева, где так громко зазвучало имя молодого талантливого артиста Иннокентия Смоктуновского. И «Живые и мертвые» с прекрасным Анатолием Папановым в роли генерала Серпилина. «Ко мне, Мухтар» с блистательным Юрием Никулиным.

Отведав в буфете томатного сока за девять копеек из стеклянного конуса и вкуснейшего взбитого молочного коктейля за десять копеек, москвичи направились в небольшой кинозал. Там после сатирического киножурнала «Фитиль» начался фильм о молодой директорше ресторана «Одуванчик», которая горит искренним желанием переделать старое питейное заведение в новое питейное заведение — молодежное кафе.

Фильм снял режиссер Эльдар Рязанов, которого Поливанов помнил по нашумевшей «Карнавальной ночи», суть которой сводилась все к тому же — как веселее и беззаботнее напиться в Новый год и покарать унылых бюрократов. В том же духе он и продолжает снимать. Наверное, и через пятнадцать лет пьяницы с бюрократами и дальше будут основной темой его творчества.

Фильм Поливанову не понравился, несмотря на незаурядное мастерство режиссера, отличную игру артистов. Не нравилось это мелкотемье. Маленькие радости, маленький человек все больше проникали на экраны. Взамен больших подвигов и великих свершений. Темы жизни и смерти, подвига, самопожертвования уходили, заменялись на мелкие производственные драмы или откровенное фиглярство. Возникало ощущение, что людей потихоньку приземляли. Страну начинала поедать обыденность.

— А что? — сказал Маслов после сеанса. — Жизненно. Но глупо.

— Не впечатлило, — согласился Ганичев.

Улицы вечернего Свердловска цвели беззаботностью, улыбками девушек. Воскресный летний вечер города-труженика. Народ веселился. В сквере студенты дружно горланили под гитару песню модного сейчас Булата Окуджавы:

Вот скоро дом она покинет,вот скоро вспыхнет гром кругом,но комсомольская богиня…Ах, это, братцы, о другом!

Эта атмосфера беззаботной умиротворенности окутала Поливанова. Ему казалось невероятным, что завтра опять придется опускаться в мир воров, разбойников, убийц. Которые, кстати, живут в этом же городе и ходят по тем же улицам.

Студенты на скамеечке дотерзали Окуджаву и принялись за Юрия Визбора:

Спокойно, дружище, спокойно!И пить нам, и весело петь.Еще в предстоящие войныТебе предстоит уцелеть.Уже и рассветы проснулись.Что к жизни тебя возвратят.Уже изготовлены пули.Что мимо тебя просвистят…

Послышались счастливые визги — это молодые люди перетаскивали своих барышень через лужу, образовавшуюся после утреннего проливного дождя.

— Чего-то нам после этого дивного кина не хватает? Как насчет злоупотребить? — поинтересовался невинно Маслов.

— А работать завтра кто будет? — осведомился Поливанов. — Да и Лопатин нам выговаривал за бытовой алкоголизм.

— Нам водки не надо, работу давай, — вздохнул Маслов. — Все работать и работать. А кто спросил меня, каково оно мне? Я же человек ленивый. Домашний. А вы все — езжай, работай. Эксплуататоры.

— Так кто ж тебя в милицию звал? — спросил Ганичев, еще не совсем привыкший к постоянной клоунаде в исполнении артиста малых разговорных жанров Маслова.

— Так я сам, что ли? Будь моя воля, я бы до сих пор водил шаланды, полные кефали, в Одессе, жемчужине у моря.

— Кто ж не дал?

— Несмышленый был и бесправный. Отца на ответственную линию в Москву перевели и даже квартиру дали. Работай, говорят, только сынулю своего в Одессе не забудь. Вот так я под гнетом обстоятельств в столице и очутился.

— Эка тебя жизнь приперла, бедолагу, — хмыкнул Ганичев.

— Вся жизнь вдребезги. Сеструха старшая сразу в столице сориентировалась и в институт поступила, сейчас кандидатскую по фармакологии пишет. А я же балбес ленивый. На завод после школы. Армию отслужил и опять на завод. И так мне на заводе, товарищи дорогие, нравилось. Коллектив душевный. Деньги платят. Голова ни о чем не болит, кроме как болванки тачать. Полюбили меня там, как родного. В комитет комсомола выбрали. Во ВТУЗ готовился поступать.

— Образцовый строитель коммунизма, — кивнул Поливанов.

— А я о чем?.. Комитет комсомола меня и укатал. На, говорят, комсомольскую путевку на службу в милицию. Иди и защищай правопорядок от несознательного элемента.

— И ты пошел, — заключил Ганичев.

— Пошел, злым ветром влекомый. Я как раз женился, комнату в коммуналке еще от завода дали. Молодой жене приношу первую милицейскую зарплату. А она мне: «Это аванс? Маловато, конечно, но протянуть можно». Ну она же не в курсе, что в милиции один раз в месяц зарплату дают… Так я узнал, что жить буду бедно, но честно. И даже мне как-то взгрустнулось.

— Чего же не ушел?

— Привык быстро. Свисток есть. Работа на свежем воздухе. И граждане к тебе со всем уважением — товарищ милиционер, как на Кривоколенный переулок пройти? А я все знаю. Объясняю. Я власть. А деньги… Ну не все ими меряется. Лишь бы свежий воздух и ни за что не отвечать. Болванку не запорешь. План не сорвешь. Красота.