Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается Страница 29

«Судно больше не принадлежит мне. Уплатить долги Американо-Сантарингской торговой компании не могу… Уплатить долги не могу! Уплатить долги не могу!» — выколачивают дизели. Буква за буквой. Снова и снова. Каждый удар — оборот винта за кормой. Каждый оборот приближает к Сантарингу.

Дрезинь думал. Это раздумье было схоже с тяжким физическим усилием. Он силился вникнуть в Квиесисову улыбку. Старался понять, какая подлость притаилась за этими улыбчатыми морщинками. И тут он вдруг вспомнил, что Алиса по какому-то поводу упоминала о долгах отца. Это было в те сутки, когда он скрывался в ее каюте. Говорили много и о разном. Дрезинь искал выход из создавшегося положения, Алиса переживала кризис в своих отношениях с Парупом. В этих разговорах упоминание о долгах господина Квиесиса было какой-то третьестепенной деталью, и в одно ухо влетело, в другое вылетело. И вот этот маленький штрих вдруг приобрел противоестественные размеры. Что сказала Алиса, в связи с чем? Постепенно в запыленном оконце памяти забрезжил свет. Так вот к чему это было сказано! Алиса говорила о характере отца. И говорила она отнюдь не о долгах, а о том, что отец принципиальный противник влезания в долги. За исключением государственного кредита, предоставленного ему на приобретение «Тобаго», он никогда в жизни не подписал ни одного векселя.

Дрезинь больше не слонялся по палубе. Он стоял неподвижно и почти не дышал. Квиесис не мог быть в денежном долгу перед какой-то Сантарингской компанией. Это не соответствовало его деловым принципам. Вывод напрашивался сам собой: история с долгами — хитрая уловка. С какой целью? Дрезинь вспомнил, что в разговоре с командой что-то было сказано насчет заклада «Тобаго». Так вот где собака зарыта! Шурин предупрежден по радио. Он, наверно, уже сфабриковал закладной акт, который и поможет Квиесису заполучить обратно свое судно. Никого не будет интересовать, кому судно принадлежит по закону — долг есть долг. Торговая компания предъявит иск, суд опишет пароход, наложит на него арест, начнется процесс, который может затянуться на много месяцев. А время работает на Квиесиса. Вмешается посол ульманисовского правительства, Америка будет отстаивать интересы своей компании. А команду распустят до окончательного решения суда. Что они будут делать на чужбине все это время? Без денег, без поддержки? Желторотый птенец Зигис и влюбленный по уши мальчишка Артур? Добродушный и робкий Антон, который так легко подпадает под чужое влияние? Взбалмошный Галениек, которого горячность раньше приведет за решетку, чем домой? Сколько месяцев придется отмаяться на чужбине застенчивому Нордэкису, пока он наконец увидит своего первенца? Что станет делать в Сантаринге Вилсон — капитан без парохода, капитан с запятнанной репутацией? Великий мечтатель Август? Педантичный Курт, который предпочел ежедневно стирать свою холщовую рубаху, лишь бы не надеть коричневую, гитлеровскую? Своенравная, занозистая Валлия?

Дрезинь отчетливо представлял, что их ожидает в Сантаринге. Будто все это уже произошло.

…Сантарингский рейд. «Тобаго» малым ходом движется вперед. От берега отделяется черная точка. Быстро вырастает. Катер. Воздух раздирает повелительный рев сирены. Солнце играет на стволах пулеметов. Катер швартуется к борту «Тобаго». Первыми на палубу поднимаются полицейские. В руках у них длинноствольные кольты. На борту появляется офицер. С ним гражданский чиновник. Из портфеля он достает скрепленные печатями бумаги. Официально равнодушным голосом зачитывает их. Смысл всех этих документов укладывается в две фразы. По требованию Американо-Сантарингской торговой компании суд налагает арест на «Тобаго» до выплаты пароходством Квиесиса всей суммы долга вышеуказанной фирме. До окончательного решения суда команда увольняется, а судно будет находиться под охраной полиции…

Взмахом руки Дрезинь отогнал назойливое видение. Бой еще не проигран. Они пока что находятся в открытом море. Все еще поправимо — достаточно лишь повернуть судно носом на восток. На Ригу. Это единственный выход. И действовать надо, не теряя ни минуты. Горючего не так уж много, ждать до утра означает терять драгоценное топливо. Теперь каждую минуту надо считать за две — они ведь плывут не в ту сторону… Что делать? Будить команду? Дожидаться, пока они стряхнут сон и протрут глаза, снова втолковывать и переубеждать, спорить до хрипоты? С одной стороны это было бы правильно, с другой — глупо и смешно. Собрание среди ночи! Пожалуй, тогда прав будет зубоскал Карклинь, представляющий себе Советскую власть как сплошную говорильню и благодать: знай болтай языком — вот и вся работа. На сей раз обойдется без болтологии. Его, Дрезиня, поставили комиссаром — он обязан действовать. И он будет действовать! На собственную ответственность. Хотя кое-кто и расценит это как самоуправство. Ну и пусть! Он знает, что делает.

Дрезинь направился к капитану. Добром или силой, но надо заставить Вилсона лечь на другой курс.

Нордэкис оторвался от карт и подошел к компасу.

— Сколько еще осталось? — спросил Галениек. Нордэкис хотел было ответить, но заметил, что матрос курит. Минуту поколебался, но все же не выдержал:

— Товарищ Галениек, может быть, потрудитесь объяснить мне, почему вы курите у штурвала?

— А что, нельзя разве, товарищ штурман? — Галениек выпустил клуб дыма. — Раньше запрещалось, теперь запрещается, на кой черт тогда эти новые порядки?

Нордэкис пожал плечами.

— Не знаю, быть может, теперь разрешено. Хотя лично я не разрешил бы. Не обижайтесь, товарищ Галениек, но, по-моему, у вас слишком вульгарное представление о новых порядках… На румбе?

Галениек доложил компасный курс.

— Так держать! — сказал Нордэкис и принялся разгонять рукой дым. — Я их представляю совсем иначе. Теперь перед людьми открываются совершенно новые возможности. О каких раньше мы даже мечтать не смели. Вы знаете, что я окончил университет?

— Впервые слышу. — Галениек снова сунул в рот папиросу. — Какой же черт дернул вас взять курс на море?

— По всей видимости, черт здесь наиболее подходящее слово. В то время я свой диплом мог употребить разве что на… Впрочем, обойдемся без грубых выражений. А теперь я получу работу по специальности. Я останусь на берегу вместе с женой и сыном! Вы представляете себе, что это будет за жизнь?

— Не верю.

— Что получу работу? Неужели вы действительно не понимаете, что теперь все будет по-другому? Теперь…

— Вы тоже стали другим, товарищ штурман, — сказал Галениек.

Больше он не сказал ничего. Нордэкис посмотрел на циркуль, который держал в руках, на картушку компаса, слегка покачивающуюся в котелке, на иллюминатор, за которым сиял, точно полная луна, топовый огонь.

— Возможно, вы правы. Нелегко будет без моря, — вздохнул он. — А вы, товарищ Галениек, разрешите поинтересоваться, что собираетесь делать дальше?

— О, у меня дел по горло! Первым делом мне надо сбегать к одному трактирщику. Этот буржуй в прошлый раз вышвырнул меня на улицу. Если бы я ему не заплатил, тогда не обидно. А то ведь за то, что пел «Лам-ца-дрица-ца-ца». Даже Цепуритис говорит, что она не революционная. Теперь он запоет у меня другую песенку! А тогда пойду в гости к Квиесису. Положу ноги на стол и скажу: «Ну, господин патриот, понял теперь, что такое власть трудящихся?»

— Грубо! — покачал головой Нордэкис. — Пройдет еще порядочно времени, пока вы сами поймете это.

— А куда мне торопиться? — усмехнулся Галениек. — Пока дотащимся от Сантаринга до Риги, всему еще выучусь.

Галениек выпустил из рук штурвал, чтобы прикурить потухшую папиросу, но тут же снова схватился за ручки. В двери стоял капитан.

Не произнеся ни слова, Вилсон вырвал папиросу у Галениека изо рта. Швырнул на пол. Растоптал.

— Не спите, товарищ капитан? — спросил Нордэкис. Вилсон не ответил.

— Курс? — потребовал он. Нордэкис доложил.

— К черту этот курс! Галениек, право на борт! На борт, говорят тебе! — Вилсон сам ухватился за штурвал и крутанул его с такой силой, что только спицы замелькали. — Черт его знает, не судно, а карусель какая-то. То налево, то направо, то туда, то обратно…

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Идем назад в Ригу.

— В Ригу, товарищ капитан? — недоумевал Галениек. — Но мы ведь решили…

— Много чего вы нарешали! Кошке под хвост! И никаких товарищей здесь нет, зарубите себе это на лбу, есть только новые господа. Конечно, может, у товарища Дрезиня есть основания так поступать, — добавил он, желая несколько смягчить впечатление от своего выпада.

— Основания! Кто он такой, что у него свои основания? Мы решили, а он нам в рожу плевать! Это наша власть или его личная диктатура?

— Взять штурвал! — прикрикнул Нордэкис на разбушевавшегося Галениека.