Дон Уинслоу - Жизнь и смерть Бобби Z Страница 3

Судья не согласился:

– Твоя проблема – кражи со взломом.

– Украсть – не проблема, – возразил Тим. – Проблема в том, чтобы удрать.

Судья решил: Тим – парень настолько смышленый, что, пожалуй, его и не стоит отправлять в Чайно изучать новый материал, имеет смысл сделать его одним из наших гордых вояк.

– Да не получится у тебя ничего, – пророчил его старик. – Ты же размазня.

Тиму тоже так казалось. У него никогда не получалось успешно закончить дело: школу бросил, в центре реабилитации курс до конца не прошел, ограбления не удавались, и он чуял, что с морской пехотой получится то же самое.

Но вышло по-другому.

Тиму понравилось у морпехов. Ему даже понравились первые тренировки.

– Здесь классно, – говорил он своим товарищам по казарме, не разделявшим его восторга. – Делаешь свое дело – и все тобой довольны. В душу никто не лезет. Не как в обычной жизни.

К тому же благодаря службе он сумел вырваться из Дезерт-Хот-Спрингс. Из этого вонючего городишки и долбаной пустыни. Здесь, в лагере Пендлтон, проснувшись, Тим каждое утро видел океан, и это было очень здорово: он чувствовал себя одним из крутых калифорнийцев, живущих на берегу океана.

Так что Тим выдержал. Выдержал весь срок, который был обозначен в контракте, и даже прошел на следующий уровень. Сдал экзамены и получил аттестат, капральские нашивки и направление в Военную школу пустыни в местечке Твентинайн-Палмс, в полусотне миль от его нежно любимого родного города Дезерт-Хот-Спрингс.

Ну конечно, подумал Тим. Опять в эту долбаную пустыню. Он уже подумывал, не пропасть ли без вести, но потом решил: какого хрена, это всего лишь очередное задание, а в следующий раз, может, пошлют на Гавайи.

Но тут Саддам Хусейн вторгся в Кувейт, чтобы нагадить лично Тиму, и Тима отправили в Саудовскую Аравию, которая оказалась приличных размеров пустыней.

– Не верится, что ты служил в морпехах, – прерывает его воспоминания Гружа.

– Semper fido.[2] – отвечает Тим.

Понятное дело, Гружа знает, и Тим знает, что тот знает – черт побери, ведь дело Тима у Гружи перед носом! – все про карьеру Тима в морской пехоте.

Есть только одна штука насчет Тима, которую Гружа не может взять в толк, потому что она не укладывается в общую картину: вот он сидит перед тобой – типичный раззява, рожденный проигрывать, тупица, который не в состоянии провернуть простейшую кражу со взломом, и при всем при том его наградили в Заливе крестом ВМС – вторым по значению орденом, присуждаемым в американских военно-морских силах.

В битве при Хафджи, перед крупным наступлением американцев, иракская бронетанковая дивизия ночью просочилась через саудовскую границу, и разведывательный отряд Кирни оказался единственным боевым соединением США на ее пути. Отряд прозябал там в полном одиночестве и был сметен с лица земли.

Капрал Тим Кирни выволок четырех раненых морпехов из-под обстрела иракских танков. По слухам, он метался по ночной пустыне, точно Джон Уэйн, король вестерна, – стрелял, бросал гранаты и вытаскивал своих товарищей в безопасное место.

А потом он начал контратаку.

Против танков.

Спасательная команда из одного человека, как выразился выживший свидетель.

Конечно, Тим не победил, но подбил пару танков, и его отряд уцелел и дождался утреннего подхода моторизованных войск.

Кирни получил крест ВМС, а затем – типичная для Тима история – его с позором выгнали.

За то, что он избил саудовского полковника.

Вот черт, думает Гружа, да они должны были навесить ему еще одну медаль!

– Как, тебя вышвырнули? Вот те на! – недоумевает Гружа. – Я ведь сам был когда-то морпехом.

– А что тогда случилось?

– Что случилось?! – переспрашивает Гружа. – Долбаный Вьетнам, вот что случилось. Мне расхреначили ногу. Это была настоящая война, а не эта твоя сопливая видеоигра для Си-эн-эн.

Тим разводит руками:

– Ну, я же сопляк.

Хорхе ухмыляется:

– Сопляк.

Гружа, наклонившись, приближает лицо вплотную к лицу Тима. Изо рта у него пахнет итальянскими сосисками.

– Но ты – мой сопляк, Сопляк, – шепчет Гружа. – Разве не так?

– Посмотрим.

– Посмотрим на что?

– На то, что вы хотите, чтобы я делал.

– Да я же тебе сказал, – повышает голос Гружа. – Я хочу, чтобы ты стал Бобби Зетом.

– Но зачем? – спрашивает Тим.

– Ты, скорее всего, не знаешь и кто такой дон Уэртеро, – предполагает Гружа.

Тим пожимает плечами.

Эскобар фыркает.

– Дон Уэртеро – самый мощный наркобарон на севере Мексики, – объясняет Гружа.

– О, – без энтузиазма произносит Тим.

– И он там у себя держит одного моего приятеля, – добавляет Гружа. – Чертовски хорошего агента по имени Артур Морено.

– Carnal, – говорит Хорхе. – По-испански – «родная кровь».

– Я хочу вернуть Арта, – продолжает Гружа.

– О…

– А Уэртеро хочет обменять его на…

– Бобби Зета, – заканчивает Тим.

– Они с Бобби вместе проворачивали крупные дела, и Уэртеро хочет, чтобы он был рядом с ним и зарабатывал ему деньги, – поясняет Гружа.

– А он у вас?

– Мы его взяли.

Взяли его в Таиланде, а взамен вернули партию героина ее владельцу. Тайцы просто возненавидели Зета.

– По рукам? – обращается к Тиму Гружа.

– А я-то вам зачем? – удивляется Тим.

– Он накрылся, – сообщает Гружа нехотя.

– Кто накрылся?

– Бобби Зет.

Лицо Эскобара искажается, точно он чуть ли не печалится по этому поводу.

– Сердечный приступ, – объясняет Гружа. – Брык – и с копыт, на хрен. Мордой на пол в ванной.

– Такой молодой! – восклицает Эскобар.

– Дон Уэртеро не поймет, в чем тут юмор. Он нам отдаст покойника за покойника, – говорит Гружа.

– Вот когда в дело вступаешь ты, – замечает Эскобар.

Покойника за покойника? – задумывается Тим. И тут я вступаю? Чтобы, так сказать, исправить картину?

И спрашивает:

– А этот Уэртеро не сможет быстро сообразить, что я – не настоящий?

– Нет, – отвечает Гружа.

– Нет?

– Нет, потому что он никогда не видел Бобби Зета.

– Вы же сказали, они вместе вели дела.

– Телефоны, факсы, компьютеры, посредники, – терпеливо перечисляет Гружа, словно разговаривая с идиотом: похоже, именно им он Тима и считает. – Он никогда не видел Зета.

– И никто не видел, – уточняет Хорхе. – Еще со школы.

– Пока мы не подобрали этого вшивого ублюдка там, в джунглях, – подводит итог Гружа, – никто не мог сказать, что на самом деле видел настоящего Бобби Зета.

– Легенда, – повторяет Хорхе.

3

Эскобар продолжал вещать, пока Тим лежал на каталке – на лицо ему положили стерильную повязку – и какой-то накокаиненный лекарь вовсю усердствовал, чтобы устроить Тиму небольшой шрамик, точь-в-точь такой же, какой Зет заработал, когда стукнулся башкой о скалу, серфингуя на рифе в заливе Три-Арч.

– А у Зета не было никаких наколок, нет? – поинтересовался Тим, потому что несмотря на местную анестезию ему было больно и вообще его уже достало валяться тут с белой тряпкой на морде.

– Нет, – ответил Гружа и, спохватившись, озабоченно спросил: – У тебя-то их нет, верно?

– Нету.

Это неплохо, подумал Тим, а то Гружа ведь, поди, захотел бы их выжечь. Но он понимал, что альтернатива – встреча с «ангелами» в тюрьме, а потому – ну ладно, еще один шрам, чего тут такого?

Так что он лежит себе, Гружа следит за работой доктора, а Эскобар продолжает трепаться насчет Бобби Зета.

Зет, едва окончивший школу, уже был жутким богачом, а компания его приятелей торговала травкой на всем южнокалифорнийском рынке, в результате чего на него обратили нежелательное внимание не одни копы, а еще и конкуренты по бизнесу. То было в дни, когда мексиканские банды еще гроша ломаного не стоили, вьетнамцы только начинали раскачиваться, в округе Орандж, Калифорния, проживал чуть ли не один-единственный китаец, а итальянцы по-прежнему чесали яйца. Однако золотые денечки, похоже, кончались, хотя Зет все никак не мог этого понять, но тут двоих из его продавцов шлепнули возле Риверсайда, и Зет решил, что это très[3] дурной знак.

Двое вполне крутых молодых людей валяются мордой вниз в сточной канаве. Ну то есть ситуация, когда на ум невольно приходит: «Не спрашивай, по ком звонит колокол», верно?

Но что делать, делать-то что? И вот Зет сидит в квартире, которую купил для него на свое имя его взрослый подельник, при своем «мустанге» шестьдесят шестого года, который он добыл тем же путем, и раскидывает мозгами. Знаете что, думает он, я же вообще не существую на бумаге.

И он смывается. Исчезает.