Вячеслав Денисов - Главный фигурант Страница 34

Где Шустин? Где этот кот?!

Я метался от домика к домику, бродяги, узнавая меня, визжали и швырялись какими-то съестными припасами, и ни в ком из них я не узнавал ни Гейса, ни журналиста.

Толпа, та ее часть, которой не хватило места в домиках (интересно, а как хватало раньше?), бросилась через пустырь, утопая в снегу. Повсюду была кровь. Отчасти виноват в этом был я, точнее – пули из моего «глока», за остальное я не в ответе – я никого не тронул пальцем до того момента, пока не вбежал в предпоследний по улице домик. Он чем-то напоминал жилище Гейса – быть может, именно это заставило меня обратить на него особое внимание? Как бы то ни было, я откинул в сторону дверцу, которая тут же сорвалась с петель и больно ударила меня своим углом по ноге, и застыл на пороге.

У дальней стены – я хорошо это видел при свете горящей масляной плошки – лежал на спине Гейс. Из сердца его, указывая в закопченный потолок, торчала ручка ножа или заточки, перемотанная синей изоляционной лентой. Гейс умирал в конвульсиях, жить ему, судя по начинающим мутнеть глазам, оставалось не более минуты, и я видел Шустина.

Он лежал в углу, у стены, свернувшись калачиком, закрывал руками лицо и жалобно скулил. Лицо его было в крови, куртка разодрана под мышкой и на воротнике, и он даже ногами хотел закрыться от того, кто поднял над ним тесак для рубки мяса.

Это был бродяга лет сорока на вид, обезумевшие глаза его блестели нездоровым огоньком, и до того момента, когда тесак должен был разрубить голову репортера надвое, как тыкву, оставалось что-то около секунды.

Я выстрелил, целясь в сустав на лодыжке. Представляю, как ему сейчас больно. Я представляю даже то, как нога его потеряла опору и ему пришло в голову, что ему отрубили ступню таким же тесаком.

– Суки!! – возопила жертва моего обстрела, валясь на пол и подвывая от боли.

Какой неблагодарной скотиной нужно быть, чтобы так отблагодарить человека, только что снявшего с него «мокрую» статью!

Но я поторопился с укором. Уже стоя на коленях, этот сорокалетний мерзавец приподнялся и вновь завел тесак над головой Шустина. Теперь времени не было даже на то, чтобы стрелять в опорную руку. И я, холодея сердцем, выстрелил в голову...

Глава двенадцатая

Он мчался сначала по улице, а когда уперся в сугроб, стал карабкаться на него. Тепло от домов сделало его поверхность прочным, плотным, но одновременно не скользким и не рыхлым, так что ему довольно легко удалось взобраться на его возвышение.

Когда началась суматоха и зазвучали первые выстрелы, он подумал, что опять прибыла строительная комиссия с предписанием собрать скарб и убраться с территории. Так уже было пять или шесть раз. Однажды бродяги ушли, а экскаваторы и бульдозеры не приехали. Бродяги вернулись обозленные и более с этой земли не уходили. Но и застройщик, похоже, не торопился, потому как если у него легко получается со сносом жилых домов в черте Москвы, то почему бы ему не снести эти лачуги вместе с их хозяевами. Однако это время не наступало, и к такому положению вещей все привыкли.

Федул закурил, вышел из своего домика и направился к толпе. События там происходили, судя по всему, нешуточные. Либо опять кого-то судили за кражу, либо на территорию «серпентария» заползла чужая змея и теперь выясняется причина такого дерзкого проникновения. Так тоже уже было.

Но, дойдя до крайних, он услышал слово «мент» и чуть напрягся. Неужто сюда явились менты? Последний раз такое историческое событие происходило в прошлом году. Потом услышал голос самого мента и его разговор с Гейсом. Странно было все это. Такого не бывает, но пришли именно за ним, Федулом, единственным, кого сейчас толпа занимала менее всего. Услышал про цепь, про Забалуева (правильно, Забалуева он и бил по голове!) и понял, что пора уходить.

Потом началась стрельба, он видел этого придурка из «Тойоты», которого людской поток нес в конец улицы, и понял, что покою пришел конец. Сдал его, конечно, очкарик. Того задержала милиция, и он был с ней предельно откровенен.

«Странно, – подумал, ускоряясь к сугробу, Федул, – как это ему поверили. Обычно такие россказни о случайных пассажирах в райотделах не проходят. Задержали погоней бандюка, выяснили, что он не подельник, а так, подвез, и отпустили?»

Значит, не райотдел. Значит, этот артист поднапряг на поиски своих обидчиков вышестоящие инстанции.

Взобравшись на сугроб, он оглянулся и напрягся сильнее, чем тогда, перед толпой. За ним, не спуская с него глаз, бежал какой-то огромный мужик в пуховике и с торчащим из-под его воротника узлом галстука, и все движения бегущего указывали на то, что взбираться на сугроб так же долго, как это делал Федул, он не станет. Он просто заскочит на него в два приема, а когда сделает это, упрется в Федула, что ему, судя по всему, и нужно.

Федул развернулся и изо всех сил бросился к пустырю. К той его части, где побольше снега и неровней под ним земля. Он провел тут три лета и очень хорошо знает, где рытвины, где кучи металлического лома, а где самые настоящие, припорошенные снегом ямы.

Федул мчался к захламленной территории, точно зная, где она начинается и где заканчивается. Стремился бежать там, где побольше снега. В его теле около семидесяти килограммов веса, в теле преследователя – не меньше ста...

Кряжин не сразу понял, зачем рисует такие петли преследуемый им разбойник Федул по фамилии Олюнин. Пустырь – как четыре футбольных поля, сложенные квадратом. Расстояние между бегущими – пятьдесят метров. Между тем Федул выписывает какие-то кренделя, словно Кряжин идет по следу, а не глядя ему в спину!

Пьян?

Был бы пьян, уже давно бы сдался и стал спрашивать: «За что?» После получасовых погонь выглядит это всегда идиотически, но они упрямо так делают, словно именно на этот раз возмущение будет выглядеть резонно. А на вопрос – зачем тогда бежал, отвечают: «Я думал, вы бандит». Он думал, что Кряжин – бандит! Гладко выбритый, дорого пахнущий, хорошо одетый и с ясным взором Кряжин – бандит! А он, воняющий просроченной салакой, техническим спиртом, видевший в последний раз воду в майские праздники, одетый в чужую одежду и пытающийся смотреть сквозь мутные глаза – жертва его произвола.

Прозрение к советнику пришло с небольшим запозданием. Он уже готов был перепрыгнуть через выступающий сквозь снег предмет, но его вторая нога вместо толчка провалилась в какое-то углубление.

Зацепив другой этот самый предмет, Кряжин увидел его мгновенно. Тяжелая автомобильная рессора выпрямилась и, уводя его ногу в сторону, стала валить следователя на бок. Не успев даже разразиться проклятиями, он рухнул лицом в снег, и вид его при этом был смешон. Он был похож на медведя, настигающего зайца и попавшего в капкан в тот момент, когда готов был прижать жертву лапой.

Рессора, перевалившись через свою нижнюю точку, упала ему на ногу, и Кряжин почувствовал резкую боль. Она прошлась ножом не по месту падения рессоры, а выше, под коленом, и оставалось радоваться тому, что растяжение связок – это не перелом.

Радоваться... Как можно радоваться, наблюдая, что Миша-Федул даже не торопится, уходя все дальше и дальше. Еще несколько минут – и он, преодолев пустырь, скрылся за очерчивающими его сугробами.

Какой идиот мог оставить здесь рессору?!

Обратно Кряжин добирался долго. Нога совсем не сгибалась, а при малейших попытках использовать ее в привычном режиме ее от колена до ягодицы пронзала яростная боль. В снегу, сгорая от бессилия и раздражения, он перелез через сугроб, который десять минут назад почти перепрыгнул, и соскользнул на «улицу».

– Начальник, там это... – указывая на домик в ее конце, залепетал щербатым ртом один из бродяг, наблюдавших погоню, а теперь поджидавших возвращения неудавшегося преследователя.

Теперь на лицах жителей этого города Зеро не было ни тени раздражения или агрессии. Казалось, они сами только что стали их жертвами.

– Что это? – рявкнул советник, укладывая шарф под воротник.

– Там убийство.

Неизвестно по какой причине перед лицом Кряжина мгновенно встала счастливая улыбка Сидельникова, и он, волоча за собой ногу, похромал в сторону домика.

У входа в него пестрела разномастная толпа. Они молчали, лишь изредка перебрасываясь словами, курили и трусливо жались друг к другу.

«Только не это... Только не он...» – бормотал про себя Кряжин, шевеля серыми губами.

И чуть не выдохнул с облегчением, когда увидел Сидельникова. Кровь, пролитая на землю, уже не кровь, а грязь. И тот сидел на самодельном табурете внутри домика и держал грязными пальцами сигарету. Перед ним, на импровизированном полу из разносортных досок, сжавшись и подняв плечи, вращал испуганными глазами Шустин. Лицо его было забросано красным крапом, в жидких растрепанных волосах застряли чужие мозги, и при этом он часто моргал.

Между сыщиком и репортером, чье физическое состояние для советника пока оставалось неустановленным, лежал труп. В том, что это был именно труп, а не бессознательный человек, сомневаться не приходилось. Его черепная коробка была разбита. Безжизненными пальцами мертвец сжимал рукоятку огромного тесака – Кряжин видел такие на рынке в руках рубщиков мяса, ступня его была неестественно вывернута в сторону...