Михаил Попов - «Нехороший» дедушка Страница 34

Хлопнула дверь в недрах «Помпея», послышались шаги. Мой взгляд метнулся в поисках источника новых звуков. Рядом со стойкой некрасивой девушки висело зеркало в рост человека. В нем отражался приближающийся по коридору мужчина в белой, расстегнутой рубашке. Девушка испуганно встала. Мужчина подойдя к стойке, перегнулся через нее и чем-то там щелкнул.

— Вечно у вас трубка не так лежит!

— Извините, Анатолий Борисович.

Шеф был так же рыж и самоуверен, как известный персонаж того же имени. Он скользнул по мне взглядом, и сказал девушке, что его ни для кого нет. Она старательно кивнула.

Я заглянул в коридор. В глубине его открытая дверь в комнату. Кто бы мог подумать! Там — обнаженная по пояс Нина.

Анатолий Борисович развернулся и решительно двинулся туда.

И тут зазвонил мой телефон. Никогда я еще так не радовался тому, что он у меня есть. Пусть кто угодно, пусть Василиса, пусть даже Марченко… Номер был незнакомый. Ладно.

Я встал. Решительно и свободно, потому что человек, которому позвонили по мобильнику, тут же выпадает из-под юрисдикции любого очного разговора. Его, убегающего с прижатым к уху куском пластика, простят, сколь бы объективно невежливым он ни был в этот момент. А про Нину додумаем потом.

— Это я, — раздался приглушенный голос в трубке. — У меня мало времени. Выкрал телефон. Я не болен, Женя, не болен! Запомните это! Хотя я и лежачий, но меня возят на процедуры, и я кое-что разузнал. Главное осиное гнездо у них в здании старой лаборатории. Это только сверху она старинная. А на самом деле там стоят железные саркофаги, в них укладывают людей. Я видел, как они туда заходят сами, а потом их вывозят на носилках. Женя, действуйте! Мне уже все равно, но я еще посражаюсь. Женя, проникните в лабораторию, подключайте общественность, затевается что-то страшное… Все, я больше не могу говорить, сюда идут.

И Ипполит Игнатьевич отключился.

Я стоял на улице. Доходило до меня только что услышанное медленно. Я обернулся в сторону «Помпея». Охранник стоял на крыльце. Нет, дорогой, в следующий раз. Сейчас я не готов к разговору по душам с матерью возможно моего ребенка, выбравшей работу утренней девушки по вызову.

Я вообще ни к чему не готов, мне просто надо где-то отсидеться и подумать.

Мне пришлось немного подождать на лестнице, прежде чем Лолита меня впустила. Я вошел в квартиру, лишь когда по ступенькам с третьего этажа скатилась стайка весело матерящихся девок, закуривающих на ходу. Влажностью воздуха жилище печальной однокурсницы напоминало баню. Да и вообще все было чуть сырое, требовавшее проветривания и просушки.

— А чего они убежали? — спросил я, и тут же вспомнил: Лола уже объясняла мне, что таковы правила — никаких ночевок. Таково условие голландского благотворительного партнера. Европейский опыт работы показал, что в противном случае точка практически обречена на превращение в вертеп. Травка, пиво, мужики…

— Они только обстирываются, моются, гладят, я им варю суп, котлеты. И в чистеньком обратно в нашу суровую реальность. Я тут дезинфицирую все потом. Денег не даю никаких.

Мы сели на кухне. Она поставила чайник. Он сразу зашумел, дал струйку пара, смотревшуюся как явное излишество.

— А ты что — как журналист интересуешься?

Вон она что подумала. Нет, я не «разгребатель грязи», психология обитателей городского дна меня занимает мало, и жалости, сказать по правде, я к ним особо острой не испытываю.

— Знаешь, Женя, ничего интересного от них не услышишь. Это только кажется — жизнь у них бедовая, ужасы всякие интересные… нет.

— Нет?

— Да. Все или очень банально, по-дурацки, или выдумки всякие. Особенно много дерут из сериалов. Имена только меняют. И главное — мне иногда кажется, что мало кто из них реально, по-настоящему, изо всех сил хочет выбраться.

Честно говоря, от Лолы услышать это было неожиданно. Наша вечная благотворительница рассуждала в слишком не свойственной для нее манере. Трезвый взгляд на вещи не ее стиль. Сколько себя помню, она всегда о ком-нибудь пеклась. Сама любила рассказывать, как носилась с каждым птенцом, вывалившимся из гнезда, с каждой перебитой кошачьей лапкой. Дома на нее все орали, потому что ни родителям, ни братьям не нравился ее домашний санаторий для всякой никчемной живности. Теперь птенцов заменили вывалившиеся из нормальной жизни привокзальные шлюхи. Прямая линия судьбы. Впрочем, стоп.

— Слушай, а ты что — одна живешь?

— Я же тебе говорила на корабле. Это съемная, от фирмы, квартира. Домой мне бы не дали все это тащить.

Да, говорила, а я был невнимателен. Лола продолжила:

— Дети выросли. Муж все в рейсах да в рейсах. К внукам меня не подпускают. Особенно сейчас. А мне нужно чувствовать себя нужной. — Она виновато улыбнулась, ей было неловко за невольную пафосность фразы.

— И много таких квартир по Москве?

— Да не очень. Это в Европе модно, а у нас не очень-то приживается. На этом ведь не разбогатеешь.

— Да, нелегко тебе даются эти твои гульдены.

— Мне платят в евро.

Я кивнул. Она вернулась, хоть я и не просил, к объяснению сложностей своих семейных отношений, но я уже не имел сил вникать. То, что Нинок зарабатывает разъездной проституцией, меня не удивило. Пока Лолины дурные молодки, отмывшись, накрасившись, стоят и курят по ночным дворам вдоль Ленинградки, а зрелая москвичка надыбала себе нишу, почти что оббитую бархатом. Ни тебе выпивки, ни таблеток, отслужила с утра и до обеда, дочка бедовая днем под присмотром. А в выходные помогают разные там отцы. Боже ж мой, я забыл: теперь мне должно быть все равно, как она там извивается в роли матери-одиночки. Дал же себе слово — не возвращаться к этому. У нас дедушка в опасности. Но я никак не мог на нем сосредоточиться. Зрение застила сцена в предбаннике «Помпея». Пока я с этим не разберусь, ни о чем другом думать просто нет сил.

Возможно, я очень спешу с выводами. Почему сразу самое худшее лезет в башку? Мне слишком хочется, чтобы Нина оказалась дрянью. Так мне будет легче? Легче. Она в дерьме, а я в белом фраке. Скотина!

Ну, хорошо, она не то, что я о ней думаю.

А что?

Какое может быть разумное объяснение ее утреннему поведению?!

Но почему обязательно — шлюха? Это как-то слишком пошло и банально.

А что тогда? Просто Нина вынуждена против желания, даже с отвращением, отдаться рыжему негодяю, потому что он ее… шантажирует! Чушь! Может, помочь ей вернуть парикмахерскую?

Хватит! Смешно ведь!

Меня и правда стал разбирать смех. Надо с этим кончать. Все!

Я помотал головой так сильно, что Лолита даже спросила — что с тобой?

Пришлось виновато улыбаться — извини.

Нину со странностями ее биографии мне все же удалось отпихнуть с переднего плана. В любом случае, там должен находиться Ипполит Игнатьевич. Я на некоторое время как бы законсервировал его где-то внутри, не решаясь взяться за эту проблему. Надеялся, что она как-то сама собой… Нет, не рассеется.

Честно говоря, трудно поверить даже в сам факт, что этот звонок был. Это сколько же дней Ипполит Игнатьевич изображает инсультника? И никто из опытных лекарей его не расколол! Но главное — что он там нарыл? Какие саркофаги?

И что мне теперь делать?

Я понимал, что придется что-то. Ипполит Игнатьевич вызывал у меня не удивление и восхищение, но чувство, близкое к ненависти. Слишком отчетливо я понимал: от этой истории не отвертеться. Сжует изнутри совесть.

Как же — одинокий, больной старик один на один в жутких условиях борется с гидрой неизвестного происхождения, а я занят решением мировой важности вопроса, кем является моя давнишняя любовница — парикмахершей или проституткой?

Предприму.

Завтра. Что-то.

Сегодня дам своим нервам раствориться в сыроватой атмосфере голландской бани. Пусть Лолита журчит свои истории, а я буду соображать.

— Они смотрят на меня оловянными глазами, понимаешь? Старшая, Тоська моя, так прямо и сказала: тебе, мол, эти твои вокзальные твари дороже всех нас. Не дороже, не дороже, но они ведь тоже люди. И потом, я ведь готова вернуться. Но стоит мне к ним, так сразу же — нет-нет-нет, сами-сами! Ушли с работы обе, и выглядит все так, будто я в этом виновата. Они должны сидеть в четырех стенах при живой бабушке. Знаешь, это особый род эгоизма. Нужен виноватый. Можно и пострадать, если есть кто-то конкретный виновный в этом.

Я отпил невкусного зеленого чая, с трудом проглотил отдающую деревом воду.

— Эти мои девчонки — тоже эгоистки. Я им нужна, но не больше, чем моя ванна и унитаз. Разговоров с ними задушевных не завожу, моралей не читаю, за это они меня и ценят. Я не набиваю себе цену, просто знаю: если сбегу, ситуация станет еще хуже. Не намного, не катастрофически, но хуже. Они будут грязные круглыми неделями, болезни, мрак…

Лола встала и пошла в ванную. Она была высокая, плоская, в длинном застиранном халате. В институте ее дразнили «вешалка». При этом доброе, умное, грустное, наверно, даже красивое лицо.