Светлана Успенская - Королеву играет свита Страница 37

Катя насупила брови и вызывающе ответила:

— Нет, я сирота. Меня воспитывала бабушка.

— Ну хорошо, Екатерина Юрьевна, — пожал плечами бородатый. — Что вы нам приготовили?

— Лермонтов, «Мцыри».

Катя задрала подбородок, готовясь разразиться стихами. Она любила Лермонтова и отлично читала его. Отец ей всегда об этом твердил. Лермонтов казался ей похожим на нее саму: гордый, замкнутый внешне и ужасно обаятельный внутри, так и не понятый при жизни. Его тоже растила бабушка, его тоже рано оставила мать, отойдя в мир иной.

— «Я мало жил, я жил в плену, таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог. Я знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть…» — Катя умело усилила напор звука. Ее трепещущий голос разнесся по аудитории, отдаваясь эхом в дальних углах.

Она тоже мало жила, она жила, словно в плену, и тоже променяла бы свою ужасную семнадцатилетнюю жизнь на жизнь, полную тревог. Она тоже знала лишь одну пламенную страсть — к Полю, и одна лишь дума владела ею теперь — стать актрисой и затмить своим сиянием имя матери.

— Спасибо, — оборвал ее тот самый старичок с лысиной из приемной комиссии, который славился нелюбовью к красавицам.

Направляясь к двери, Катя услышала приглушенный шепоток:

— Есть темперамент…

— Слишком надрывно…

В коридоре ее обступила возбужденная толпа.

— Ну что?

Девушка с видимым равнодушием пожала плечами и отправилась в курилку под лестницей. Там смолили сигареты два долговязых парня.

— На актерский поступаешь? — спросил у нее тот, что был с соломенными патлами, торчащими во все стороны.

— Конечно на актерский, — не дождавшись ответа, усмехнулся второй, южного типа, пухленький и смуглый, с сизыми от бритья щеками. — Все хорошенькие девушки стремятся на актерский, будто там медом намазано. А вот в сценаристы одни мужики идут… — демонстративно вздохнул он, кося на Катю страстным взглядом.

— У нас на режиссуре тоже не фонтан, — поддержал его приятель. — Если какая и прорвется, то она или чуть красивше атомной войны, или синий чулок, или вообще без чувства юмора. А у вас есть чувство юмора, девушка?

— Навалом, — усмехнулась Катя.

Знакомство состоялось. Тот, который был с соломенными патлами, назвался Игорем, а южанин солидно представился Ашотом.

— Можно просто Шотик, — разрешил он и тут же заверил Катю:

— Ты обязательно поступишь. У тебя лицо выразительное. Таких всегда берут.

Вечером дружная компания пировала в тесной комнатке общежития за столом, уставленным полупустыми бутылками. Кате казалось, что она уже лет сто знает своих новых друзей. Ей внезапно представилось, что она давным-давно поступила. Ей очень нравились новые знакомые. Они были такие интересные, такие остроумные, такие раскованные. Она даже забыла об экзаменах и теперь лишь жадно впитывала новые впечатления.

— Ты остаешься со мной или с Игорем? — деловито спросил Шотик, когда компания уже сильно расслабилась. — Оставайся со мной. Режиссеры меняют подруг каждый день, а проку от них мало. Пока запустится со своими картинами, уже состарится. А у меня недавно одну заявку на сценарий киностудии имени Горького приняли, я даже аванс получил.

Но Катя только рассмеялась и сняла его полную пухлую руку со своей талии.

А потом они поехали кататься на такси.

Полночи веселая компания на трех машинах колесила по улицам, а затем отправилась на Воробьевы горы встречать рассвет. Стоя на балюстраде, Шотик достал из карманов пачку красных десяток и стал спичками поджигать купюры одну за другой и бросать их вниз с обрыва. Он хотел произвести впечатление на Катю, она ему нравилась. Пылающие бумажки плавно опускались вниз в темноте, разгораясь от слабого теплого ветра, и это было очень красиво. Все захохотали, засмеялись, стали тоже доставать мятые рублевки, поджигать и бросать вниз, кто-то даже достал комсомольский билет, но он был толстый и плохо горел.

Потом на смотровой площадке пели матерные частушки и танцевали без музыки под пьяное «тарам-пам-пам», затем расселись по машинам и тронулись в обратный путь.

Катя оказалась в одном такси с Игорем. Юноша положил ей голову на плечо и пьяно икал, жалобно приговаривая:

— Высоцкий сидел в тюрьме, Шукшин сидел, я тоже сидел… Значит, я тоже как Шукшин и Высоцкий?

— Ты сидел? — удивилась Катя и сделал попытку опасливо отодвинуться.

— Сидел… Влезли в ларек, взяли пива, а тут милицейский патруль… — С пьяной рассудительностью Игорь продолжал:

— Шукшин пил, Высоцкий пьет — и я пью… Значит, я тоже как Шукшин и Высоцкий! — И, доказав себе неминуемое, как дважды два, собственное грядущее величие, он громко захрапел.

— А у меня мать знаешь кто? — Катя ткнула его локтем в бок, и ее спутник обиженно икнул, просыпаясь. Ей тоже хотелось быть своей в компании великих и подающих надежды. — Мать у меня — Тарабрина. — А… — Игорь пьяно обнял ее. От него пахло кислым запахом рвоты.

Рассвело. Машина остановилась возле здания института. Жиденькая кучка абитуриентов, взволнованно жужжа, прильнула к только что вывешенным спискам.

— Я на минуточку! — глухо хлопнула дверца такси. Катя нашла свою фамилию в списках и удовлетворенно усмехнулась. Иначе и не могло быть! Она не сомневалась в этом!

Внезапно ей в голову пришла блестящая идея. Проснувшийся город гудел поливальными машинами, шаркал метлами прилежных дворников. Сонные москвичи спешили на работу, не замечая радостного июльского утра и жемчужной облачной дымки над головой, которую наискось пронзали косые лучи опалового солнца.

— Сначала едем на вокзал, а потом еще в одно место, ладно? — предложила Катя Игорю. Тот обиженно захныкал:

— Спать хочется.

— Это ненадолго, — пообещала девушка.

На вокзале она купила огромную, жутко дорогую коробку конфет и букет цветов.

Вскоре таксист свернул во двор тихой улочки возле Ленинского проспекта.

Игорь остался сидеть в машине, а Катя поднялась по лестнице на четвертый этаж.

Адрес она затвердила наизусть еще дома, в Киеве.

На ее звонок долго никто не открывал, хотя за дверью слышались подозрительные шумы и шорохи — гудел кухонный кран, приглушенно шептало радио.

Катя еще раз требовательно позвонила, а потом развернулась и стала спускаться по лестнице. Коробка конфет в ее руках показалась такой глупой и ненужной…

Она со злости разломила ее о колено и швырнула на аккуратный половичок у двери.

Во дворе она обернулась на слепые окна безмолвного дома. На миг ей показалось, что на четвертом этаже пугливо шевельнулась занавеска, скрывая белое женское лицо.

— Ну, теперь в общагу, — сонно пробормотал Игорь, удобно укладывая голову ей на колени.

— Поехали! — согласилась Катя, отвернувшись к окну. Неприветливый дом высился точно грозная крепость.

Белое лицо в окне четвертого этажа уже исчезло. Контуры дома постепенно задрожали, расплываясь в тумане нечаянно выступивших слез.

Второй тур оказался катастрофически неудачным. Накануне всю ночь напролет дружная компания гуляла от души, усугубляя собственное веселье высоким градусом спиртного. Катя не отставала от новых знакомых. Она отчаянно глушила сосущую тоску от несостоявшегося свидания новыми впечатлениями и дешевым портвейном.

Сначала приятели голыми танцевали на крыше многоэтажки в Кунцеве, потом отправились на такси на Николину Гору купаться. Там с разбегу они плюхались в воду, будоража криками окрестные тихие дачки, пили вино из горлышка, чтобы согреться.

Катя пользовалась популярностью у своих новых знакомых, будущих гениальных режиссеров и талантливых сценаристов, а также операторов, актеров, киноведов. Уже все знали, что она дочь знаменитой Тарабриной, однако ее это нисколько не угнетало. Ей хотелось, чтобы ее мать хотя бы через третьи руки, через каких-то мифических общих знакомых, узнала, что она здесь и что она уже прошла первый тур конкурса… И чтобы она… Чтобы ей… Дальше желания Кати терялись в туманной мгле. Главное, чтобы она узнала!

Итак, на второй тур она заявилась совершенно невыспавшаяся. На ней было мятое платье и грязное белье, от нее ощутимо пахло потом и перегаром. Разве могла такая кандидатка в артистки понравиться приемной комиссии?

Добрячок с усами вежливо попросил ее спеть что-нибудь, а она невежливо буркнула в ответ, что пришла учиться не на певицу, а на актрису кино.

Добрячок сделал отметку в своих записях и мило поблагодарил ее. Это оказалось дурным знаком.

На следующий день в списках допущенных к третьему туру Катя не нашла своей фамилии. Она пять раз подряд пробежала вывешенные списки глазами, надеясь, что секретарша по рассеянности впечатала ее фамилию не по алфавиту.

Напрасно, Сорокиной в списках не было.

— Игорек, миленький, что мне делать? — расплакалась девушка на груди патлатого приятеля. Тот лишь пожал плечами и осведомился: