Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается Страница 37

И все же Тайминь даже в минуты самых мрачных раздумий не допускал мысли о том, что Норы больше нет в живых. Всегда казалось, стоит лишь по-настоящему взяться за поиски, и он обязательно разыщет ее. К сожалению, до сих пор не представлялось такой возможности. Даже с дипломом штурмана дальнего плавания Тайминь плавал только на каботажных судах; визу на заграничные рейсы ему не давали.

Слава богу, времена меняются. Месяц назад его вызвал к себе начальник пароходства и высказал сожаление, что такой опытный моряк ходит только в рейсы малого каботажа, после чего сообщил, что на Тайминя получена иностранная виза. Предложили должность, о которой можно было только мечтать, — старшего штурмана на новейшее судно в пароходстве «Ян Рудзутак», направлявшееся в Шанхай. Однако, узнав, что на «Советской Латвии» есть вакансия второго штурмана, Тайминь изъявил желание занять ее. «Советская Латвия» шла в Криспорт, а там можно было повидаться со старыми друзьями военного времени. Тайминем руководила смутная надежда что-либо узнать об Элеоноре Крелле, о ее судьбе. Не исключено, что по окончании войны девушка разыскивала его в Криспорте, поскольку пришло письмо оттуда.

Эти раздумья не мешают Тайминю изучать внимательным взглядом зажатое скалами русло реки, по которому теплоход идет медленно, точно ощупью. Несведущему человеку спокойная гладь реки покажется вполне безопасной и миролюбивой. А Тайминь знает, что едва заметные струйки местами наводящие рябь на зеркало воды сигнализируют о подводном камне; там же, где вода словно в дремоте остановилась, — скрыта опасная банка. Управление кораблем в этих условиях требуют колоссального напряжения, и Тайминь видит не дальше, чем на ближайшие пятьдесят саженей, которые предстоит пройти в следующую минуту. Чайкин, чьи мускулистые руки поворачивают штурвал, вообще старается не глядеть вперед — сейчас ничто не должно отвлекать его внимания.

На лице Тайминя не заметно ни малейших признаков волнения; вполголоса он подает команды рулевому. Точно также спокойны капитан и его первый помощник, словно приросший к поручням мостика. Однако достаточно проследить за его взглядами, которые поочередно устремляются то на скалистые извивы пустынного берега, то на подавшуюся вперед фигуру Тайминя, чтобы почувствовать, сколько тревоги и волнения кроется за внешним хладнокровием. Свободные от вахты матросы и мотористы стоят у фальшборта. Как правило, приближение к порту сопровождается веселым гомоном на палубе, смехом и прибаутками. Сегодня же — тишина, все понимают, что значит идти без настоящего лоцмана но труднейшему фарватеру. Малейшая невнимательность, крохотный просчет — и судно налетит на скалу.

Стоящие у борта моряки крепче вцепляются в стальной поручень. Течение сносит корабль к берегу. Все ближе, ближе. Волны с грохотом и ревом разбиваются о каменные утесы, закручиваются воронками у отвесных скал.

Чайкин вопросительно поглядывает на Тайминя. Ему кажется, что давно пора бы увалить вправо. А в памяти Тайминя воскресает не раз слышанное предупреждение Берлинга: «Это самое опасное место на фарватере; кто здесь поддастся страху, тот никогда не станет настоящим лоцманом». Только под самым берегом достаточная глубина для судов такого тоннажа. И потому Тайминь не реагирует на взгляд Чайкина. Берег быстро надвигается. Отвесной черной стеной вырастает он прямо на носу. Уже ясно видны обросшие мхом камни и чайки, с криками покидающие свои гнезда по мере приближения корабля. Еще немного — и форштевень «Советской Латвии» врежется в утесы. Но тут-то, словно время, необходимое для маневра, рассчитано по хронометражу до десятых долей секунды, Тайминь отдает долгожданную команду:

— Право на борт! — Приказ звучит так же спокойно, как и все предыдущие, Тайминь даже не повышает голоса.

Чайкин бешено вращает штурвал, наваливается всем весом на рукоятки, но, кажется, усилия его запоздали. Вот-вот штевень судна соприкоснется со скалой. Реакция Тайминя молниеносна. Чайкин отлетает в сторону. Поняв, что матросу не справиться, Тайминь отталкивает его, перебрасывает рычаг хода и всем телом наваливается на штурвал; неуловимо резким и точным движением ставит судно против течения. Послушное его могучим рукам судно уходит из-под нависших скал. Лишь теперь видно, в какой опасной близости прошли они от обозначенного буруном и белой пеной рифа. Команда облегченно вздыхает. Капитан поправляет фуражку. Дубов раскуривает потухшую трубку. Тайминь вытирает ладонью потный лоб и, передавая штурвал Чайкину, говорит:

— Ты извини! Я тебя, часом, не зашиб?

— Самую малость. — Чайкин виновато почесывает затылок. — Аж искры посыпались! Сперва даже не понял, подумал, вмазались в берег.

— Еще бы чуть, — улыбается Тайминь. — Полсекунды все решило… Теперь можно будет немного перевести дух… Держи на третий буй!

— Есть держать на третий буй! — повторяет Чайкин и с восхищением смотрит на Тайминя. — Вот это моряк!

По Кристе мчится моторка. Сверху кажется, будто меж двух высоченных стен ползет заблудший жук и в поисках выхода мечется из стороны в сторону. Уткнув нос в поднятый воротник забрызганного пеной плаща, Дикрозис, сидящий рядом с рулевым, предается раздумьям. Ведь предстоит его первая встреча с соотечественниками, живущими по ту сторону «железного занавеса». С той поры как он удрал вместе с немцами, которым служил во время оккупации не бог весть какой верой и правдой, но и далеко не без пользы для них, Дикрозис старался как можно реже вспоминать Латвию. В его представлении она была не страной, населенной латышами, а краем, где правят большевики. Добравшись до Криспорта, Дикрозис решил поселиться здесь навсегда. Прибыл он сюда отнюдь не как нищий эмигрант, а как человек, подыскивающий возможность приложить свои журналистские способности и небольшой капиталец. Быстро овладев языком и не без успеха разыгрывая из себя демократа и жертву террора, Дикрозис сравнительно скоро стал совладельцем и заместителем главного редактора «Курьера Криспорта». Поначалу жизнь на чужбине со всеми ее непривычными проявлениями и отсутствие добрых знакомых еще вызывали в нем элегическую тоску по Риге, где под крылышком у состоятельного отца пролетела беспечная молодость. Вот почему он был искренне обрадован, узнав, что в Криспорте появилась его землячка — певица Элеонора Крелле. Серьезных видов на нее Дикрозис не имел и потому не слишком любопытствовал узнать, что привело ее в Криспорт. Прослышав же о том, что Элеонора намерена возвратиться в Латвию к своему другу и будущему мужу, Дикрозис, дабы не утратить последней связи с родиной, убедил девушку в том, что ее Аугуст давно сослан в Сибирь. Впоследствии, когда Дикрозис прижился в местном обществе и благодаря некоторым услугам, оказанным влиятельным лицам, приобрел известный вес в городе, он захаживал все реже и реже к Элеоноре, которая постепенно докатилась до того, что была вынуждена петь в дешевом портовом кабаке. Не виделись они уже более года… И вот через каких-то десять, пятнадцать минут у Дикрозиса вновь будет возможность поговорить на родном языке с людьми, которым выпала незавидная судьба быть жителями Латвии.

— Да сидите же вы спокойно! — прикрикнул Дикрозис на Швика.

Увидав появившийся из-за поворота корпус корабля, Швик от возбуждения вскочил на ноги и едва не опрокинул лодку.

— Как могу я оставаться спокойным, когда вижу приближение моей последней надежды!

Пошатнувшись, он ухватился за Дикрозиса и плюхнулся на банку рядом с ним. Положение Швика и в самом деле, можно сказать, безнадежное. Жители Криспорта хоть и жаловались постоянно на трудные времена, однако умирали в совершенно неудовлетворительном количестве. В ужасе перед грозящим ему крахом, он мечтал о великой катастрофе, которая позволила бы сразу пустить в дело все запасы его продукции. Наводнение в Бергхольме было для Швика прямо-таки манной небесной. В надежде на то, что местные погребальные конторы своевременно не подготовились к такому непредвиденному случаю и охотно приобретут дефицитный товар, Швик сгоряча зафрахтовал два парохода и нагрузил их гробами. И вот как гром среди ясного неба разразилась эта проклятая забастовка, которую Швик считал результатом интриг консула Фрексы. Известие о том, что команда русского корабля располагает собственным лоцманом, который сможет вывести суда из Криспорта, заставило бы Швика не то что выехать на моторной лодке, но пуститься вплавь навстречу своим спасителям.

Едва лодка успела пришвартоваться к борту «Советской Латвии», как Швик, поймавший конец штормтрапа, оттолкнул Дикрозиса и с проворством обезьяны вскарабкался на палубу. Не обращая внимания на усмешки моряков, вызванные его черным пасторским нарядом, он сходу задал вопрос на ломаном английском языке: