Дон Уинслоу - Власть пса Страница 38

— Назови имена, — просит Доктор, — правительственных чиновников, которых купил Мигель Анхель Баррера.

— Мне не известны никакие имена.

— Чупар назвал вам эти имена? Ты говорил, что назвал. Назови их мне.

— Я врал. Выдумывал. Я не знаю.

— Тогда назови имя Чупара, — убеждает Доктор. — И тогда мучиться будет он, а не ты.

— Я не знаю, кто он.

Адан вдруг слышит свой испуганный голос, когда девять лет назад, во время операции «Кондор», агенты наркоуправления и federales били и пытали его, вытягивая информацию, которой у него не было. И продолжали издевательства, хотя он повторял им снова и снова: «Я не знаю».

— Господи, — бормочет он, — а если он и вправду не знает?

— Не знает? — пожимает плечами Рауль. — Дерьмовым американцам все равно следует преподать урок.

Адан слышит, как дают урок в соседней комнате. Стоны Идальго, когда нож для колки льда вгрызается в кость. И настойчивый голос Доктора: «Ты же хочешь увидеть жену и детей? Твой долг перед ними куда важнее, чем перед стукачом. Подумай: почему мы завязали тебе глаза? Планируй мы убить тебя, так и суетиться бы не стали. Но мы намерены отпустить тебя. Назад, к твоей семье. К Тересе, Эрнесто и Хьюго. Подумай о них. Как они сейчас переживают... Как напуганы твои маленькие сыновья. Как хотят, чтоб вернулся их papa. Ты ведь не хочешь, чтоб им пришлось расти без отца, а? Кто такой Чупар? Что он рассказал вам? Какие имена называл?»

В ответ Идальго прорыдал:

— Я... не знаю... кто... он.

— Pues... [61]

И все начинается сызнова.

Антонио Рамос вырос на свалках Тихуаны.

В буквальном смысле.

Он жил в халупе у помойки и в мусоре отыскивал себе еду и одежду. Когда поблизости построили школу, Рамос ходил туда каждый день, и если кто из мальчишек дразнился, что от него воняет, Рамос избивал его. Парнишкой он был крепким: костлявым из-за постоянного недоедания, но высоким и с проворными кулаками.

Скоро задирать его перестали.

Он отучился в средней школе все положенные годы, а когда его приняли на службу в полицию Тихуаны, то для него это было все равно что в рай попасть. Хорошая зарплата, вкусная еда, чистая одежда. Он раздался в плечах, поправился. А его начальники узнали про него кое-что новенькое. То, что он парень боевой и беспощадный, было известно, но они и не подозревали, что он к тому же умен.

Тогда ДФС — мексиканская разведывательная служба, — и завербовала его.

Теперь, если для важного задания требовался исполнитель умный и крутой, всегда вызывали Рамоса.

Сейчас ему поручили любой ценой вызволить американского агента Идальго. В аэропорту его встречает Арт.

Нос у Рамоса искривлен, несколько пальцев тоже — результаты переломов. У него густые черные волосы, падающие на лоб вопреки всем его стараниям обуздать прическу. Во рту дорогая черная сигара.

— Каждому копу требуется отличительный знак, — объяснял он своим людям. — Я хочу, чтоб плохие парни говорили: «Берегитесь мачо с черной сигарой».

И они так говорят.

И остерегаются его, потому что у Рамоса заслуженная репутация копа жесткого, хотя и справедливого. Известно было, что бандиты, которых Рамос допрашивал по собственному методу, надрывались криком, призывая полицию. Но полиция никогда не являлась. Полицейские тоже не горели желанием связываться с Рамосом.

Поблизости от Авенида Революсьон в Тихуане имеется тупичок, прозванный Ла-Универсидад-де-Рамос. Он усыпан сигарными окурками, клочьями одежды и выбитыми зубами. Вот тут-то Рамос в бытность свою уличным копом давал уроки парням, считавшим себя крутыми.

— Это не вы, — втолковывал им он, — это я крутой.

А потом наглядно показывал, что это означает. И если им требовалось напоминание, то они могли увидеть его в зеркале еще много лет спустя.

Шестеро отморозков попытались как-то убить Рамоса. Он прилежно поприсутствовал на похоронах всех шестерых — так, на всякий случай, вдруг кому из скорбящих придет охота попытаться отомстить. Не захотел никто. Свой «узи» Рамос прозвал «Ми Эспоза» — моя жена. Сейчас ему тридцать два года.

Не прошло и нескольких часов после его приезда, как он арестовал тех троих полисменов, которые захватили Эрни Идальго. Один из них был шефом полиции Халиско.

— Мы можем узнать, где твой приятель — обращается Рамос к Арту, — быстро или другим манером.

Он достает из кармана рубашки две сигары, протягивает одну Арту и пожимает плечами, когда тот отказывается. Не торопясь, раскуривает, перекатывает ее во рту, долго затягивается, чтобы кончик горел ровно, и вскидывает черные брови на Арта.

Теологи правы, проносится у Арта в голове, мы превращаемся в тех, кого ненавидим.

И он спрашивает:

— Можно быстро?

— Возвращайся чуток погодя, — отзывается Рамос.

— Нет, — отказывается Арт. — Я тоже приму участие.

— Ответ мужчины, — одобряет Рамос. — Но мне свидетель ни к чему.

Рамос ведет шефа полиции Халиско и двух federales в подвальную камеру.

— У меня нет времени с вами шутки шутить, приятели, — заявляет Рамос. — Проблема у нас такая: сейчас вы боитесь Мигеля Анхеля Барреру больше, чем меня. Нам требуется перевернуть ситуацию.

— Пожалуйста, — просит шеф, — мы же все полицейские.

— Нет, это я полицейский. — И Рамос надевает боксерские перчатки. — И человек, которого вы похитили, полицейский. А вы так, кусок дерьма.

Он поднимает руки в перчатках, чтоб они видели.

— Не хочу синяков на руках, — замечает Рамос.

— Может, мы сумеем как-то договориться, — ноет шеф.

— Нет! — отрезает Рамос. — Не сумеем!

Он поворачивается к federale повыше ростом и помоложе:

— Поднимай руки. Защищайся.

Глаза federale широко раскрыты, в них мечется страх. Он мотает головой, его руки висят неподвижно.

— Ну, как хочешь, — пожимает плечами Рамос.

Он делает ложный выпад правой и тут же со всей силы бьет тремя короткими быстрыми ударами левой по ребрам. Под боксерскими перчатками хрустят кости и хрящи. Копа качнуло, но Рамос не дает ему упасть, поддерживает левой рукой и наносит еще три коротких удара правой. Потом швыряет его о стенку, разворачивает и бьет левой и правой по почкам. Удерживая на ногах, приговаривает:

— Ты опозорил свою страну. И что еще хуже, опозорил и мою страну. — И, схватив парня за шею и ремень, с бешеной силой бросает к противоположной стене. С глухим стуком голова federale шмякается о бетон. Шея запрокидывается. Лишь повторив процедуру несколько раз, Рамос наконец позволяет ему свалиться на пол.

Сам он присаживается на трехногий деревянный табурет и раскуривает сигару, пока двое других копов таращатся на друга, валяющегося без сознания, лицом в пол, ноги у него подергиваются.

Стены заляпаны кровью.

— А вот теперь, — говорит Рамос, — вы больше боитесь меня, так что можем приступать. Где американский полисмен?

И они вываливают ему все, что знают.

— Его отвезли к Гуэро Мендесу и Раулю Баррере, — сообщает Рамос Арту. — И некий доктор Альварес там. Так что твой друг, возможно, еще жив.

— Почему ты так думаешь?

— Раньше Альварес работал на ДФС, — объясняет Рамос. — Следователем. У Идальго, видимо, есть какая-то нужная им информация, а?

— Нет. Никакой информации у него нет.

Сердце у Арта ухнуло вниз. Они пытают Эрни, чтобы узнать имя Чупара.

А никакого Чупара не существует.

— Скажи! — требует Тио.

— Я не знаю, — стонет Эрни.

Тио кивает доктору Альваресу. Доктор, надев толстые рукавицы для духовки, поднимает раскаленный докрасна железный прут и сует его в...

— Господи! — заходится криком Эрни. Глаза у него расширяются, голова со стуком падает на стол, к которому его привязали ремнями. Через секунду глаза закрываются, он теряет сознание, и биение сердца, бешеное всего миг назад, теперь опасно замедляется.

Доктор, стащив рукавицы, хватается за шприц, наполненный лидокаином, вкалывает лекарство в руку Эрни. Лекарство будет поддерживать его в сознании и не даст остановиться сердцу. Боль он будет чувствовать. Через минуту голова американца дергается, глаза приоткрываются.

— Мы не дадим тебе умереть, — говорит Тио. — А теперь говори со мной. Скажи, кто такой Чупар?

Я знаю, думает Эрни, Арт ищет меня.

Он, задыхаясь, чуть слышно произносит:

— Я не знаю, кто такой Чупар.

Доктор снова берется за железный прут.

И через мгновение снова истошный вопль Эрни:

— Господи-и-и-и!

Арт смотрит, как занимается огонек, помаргивает, тянется к небесам.

Он стоит на коленях перед рядком церковных свечей и истово молится за Эрни. Вознося молитву Деве Марии, Святому Антонию, Христу.