Сергей Горяинов - Золото тофаларов Страница 4

Человек повернулся и, дернув навьюченную лошадь, зашагал с перевала. Несколько беззвучных шагов по мягкому мху — и тайга поглотила его…

Дождливая, холодная осень пришла в Восточные Саяны. Тишина. Только шорох дождя в прибрежном тальнике. Только глухое бормотание воды среди галечных отвалов да зловещий шепот ветра в обугленных развалинах домов. Никого. Ни единой живой души в проклятом месте. На долгие, долгие годы…

Глава 2

«БЕЛЫЕ НОЧИ», ЗОЛОТОЙ ТУМАН

Я пиво предпочитаю всем другим алкогольным напиткам. Еще со студенческих времен. Факультет психологии МГУ находится на старой территории университета, на Моховой. А совсем рядом, на углу Пушки и Столешникова, был знаменитый пивной подвальчик — «Ладья», в просторечии — «Яма». Сейчас там то ли испанский, то ли ирландский ресторан, а в семидесятых-восьмидесятых очень популярная пивнуха была, с традициями.

Шесть лет я на этом забавном факультете отучился и все это время «Яму» регулярно посещал, студенческие доходы при большевиках позволяли вполне. Обстановка была там демократичная, народ часто попадался интересный — своеобразная школа жизни, если хотите. Самые светлые воспоминания у меня об этой полутемной, прокуренной пещере.

Пивных баров в Москве прибавилось с 1980-го — олимпийского года. Построены были тогда по всему городу ангары-модули для быстрой кормежки олимпийцев и гостей, а после олимпиады их переделали в пивнухи. Две стали известными — «Павлиний глаз» на Киевской и «Белые ночи» на Соколе. Не то, конечно, что «Яма», традиции не те, состав завсегдатаев несколько иной, но в общем приемлемые кабаки.

В 198… году работал я на Соколе, в одной закрытой конторе, что находится на развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе, совсем рядом с «Белыми ночами». Контору эту еще Сергей Берия создавал, сынок Лаврентия Павловича.

Все в этом учреждении — от архитектурного стиля до образа мыслей престарелых патриархов из первого отдела и службы режима — несло на себе неизгладимый отпечаток тех славных времен. Впрочем, горбачевский «ветер перемен» уже потянул по сумрачным коридорам, шевельнул таблички типа «Молчи! Тебя слушает враг!», занес зачем-то психолога в самые недра секретных разработок. Специалистов такого профиля никогда раньше не бывало здесь.

Крепил я оборону Родины в компании сверстников, симпатичных технарей, инженеров-полигонщиков, помотавшихся по Союзу, по площадкам испытательным, принявших неизбежную дозу мирного атома в организм и свято верящих, что хороший алкогольный удар эту дозу из нужных для жизни органов выбивает. Не из всех, может быть, но из крайне необходимых джентльмену — точно.

Компания подобралась теплая, как раз для «Белых ночей». Тем для разговора хватало. Я сам стронция в кости пока не словил и о казахстанских пустынях представление имел весьма отдаленное, но и у меня козыри определенные были. В свое время, курсе на четвертом, как-то осточертел мне психфак, состоящий тогда из трех сотен инфантильных баб и тридцати еще более инфантильных мужичков. Не то чтобы было неинтересно учиться, а именно из-за гниловатой атмосферы инфантильного присюсюкивания надоело. Был там пяток нормальных ребят, но в целом кадровая палитра — от коммунистического доцента-стукача Иконникова до рафинированных Гофманов и Линкоппелей — состояла из одного, вполне определенного цвета и вызывала глубокое отвращение.

И вот, устав от таких неприятных ощущений, попал я неожиданно для себя в школу радистов, что на Красносельской. Благодаря этой случайности, происшедшей, кстати, из-за «пивного» знакомства, я, что называется, «почувствовал разницу». В качестве радиста полевых партий сейсморазведки пришлось мне поскитаться по уголкам Якутии, Камчатки и Западной Чукотки, окрашенным на демографических картах СССР в цвет, означающий плотность населения, близкую к нулю. «Нуль» этот, однако, был настолько плотен, колоритен и своеобразен, что через несколько сезонов вернулся я в столицу с лексикой и набором навыков, совершенно не свойственных выпускнику факультета психологии МГУ.

Так что за пивной кружкой мне было что поведать собеседникам.

За день или за два до светлого праздника 7 Ноября собрались мы с коллегами в эти самые «Белые ночи». Вечер, темно, дождь со снегом, и очередь человек пятьдесят у дверей. Но мордатый Коля-швейцар был нашим хорошим знакомым, за десятку проблему уладили, и в предвкушении простого мужского счастья мы вступили в ароматное пространство, наполненное ровным гулом множества бесед и несмолкающим перезвякиванием кружек.

— Из зала в зал переходя, здесь движется народ! — гнусаво продекламировал классику длинноносый Юрка по прозвищу Гусь.

— И светлый образ Ячменя пред ним везде встает! — Я нашарил взглядом четыре свободных места в дальнем углу, у стенки.

Это был год, когда партия и правительство только начинали свою тяжелую борьбу за трезвый образ жизни народа. Водку достать уже было трудно, но в пивных почему-то появилось небывалое изобилие крабовых конечностей и огромных настоящих раков, не говоря уже о традиционных креветках. На моей памяти никогда в Москве такого не было. Злые языки утверждали, что раки эти большие ненормально и, вполне вероятно, выловлены из речки Припяти.

Но какая, в конце концов, разница, откуда он, этот пришелец, что, источая сладковатый аромат, лежит на горячем блестящем блюде, вытянув восхитительные алые клешни, бессильно откинув упитанный плотный хвост, и в ужасе глядит глазами-стебельками на высокую, янтарного цвета кружку с белой шапкой наверху и нежным туманом испарины на стеклянных гранях!

Часа полтора все шло привычно хорошо. И пиво было холодное и в достатке, и свежий анекдот вполне смешной, и крабовая нога казалась бесконечно длинной. Все было как всегда, пока не вошел новый посетитель. Я не увидел его сразу, но как-то почувствовал спиной взгляд. Что-то кольнуло, заставило обернуться.

Я сразу его узнал, хотя в таком обличье раньше не встречал, да и прошло уже несколько лет со времени нашей последней встречи. На загорелом, обветренном лице светлым пятном подбородок выделяется, даже при этом скверном освещении заметно — бороденку свою мушкетерскую сбрил, значит, совсем недавно. Костюм темно-серый, тройка, выглядит как дорогой, булавка в галстуке — весьма ювелирное изделие. Стрижка хорошая, совсем свежая. Все для меня ново. Вот только глубокий шрам — белая полоска от правого глаза до уха, старый шрам…

Ночь на 1 сентября, Северная Якутия. Ледяная черная вода речки Чаунралах. Третий раз за ночь мы переходим эту проклятую извилистую реку вброд. Дождь. Проваливаясь по колено в насыщенную водой моховую марь, выходим к сопке, покрытой полусгоревшим лиственничным лесом. Часа три разжигаем огонь и спим у нодьи[4] на мокром брезенте, прижавшись спиной друг к другу. С рассветом двигаем дальше. Еще километров десять до переправы через Большую Ботуобию, часов двадцать до того момента, когда подо мной оборвется сгнивший навесной мост, почти сутки до этого шрама…

— Здорово, Граф! — Я пожал большую крепкую ладонь. — С какого курорта такой загорелый?

— Привет, Серега! Рад тебя видеть! — Золотые зубы сверкнули в улыбке. — Курорт тебе известный. Сильно загорают шея и кисти рук. Кисти ног и все остальное, как у альбиноса.

За нашим столиком места не нашлось, но пара стульев как раз освободилась за соседним. Неожиданной и редкой была эта встреча, требовала разговора тет-а-тет. Поставил я своим инженерам по одной на круг и покинул их веселую компанию. Им и втроем не скучно будет.

— Ну что, Граф? Сезон окончен, хрусты в кармане, душа праздника требует?

— Целковые есть, Серега, это ты в точку попал, но сезон теперь у меня другой, считай, круглый год тянется. Нет-нет, что ты! Я угощаю. Этого добра пока хватает, вот, смотри! — Граф вытащил две пачки банкнот с фиолетовой личиной Ильича.

— Давай быстро обратно засовывай, Ротшильд!

Я уже уловил пару быстрых любопытных взглядов сидящих неподалеку крепких, коротко остриженных ребятишек.

— Ну! Здесь же не Абакан?

— Абакан не Абакан, а расслабляться особенно не советую. Сильно напиваться тоже не стоит. Осень нынче холодная, голым на улице просыпаться неприятно.

— Ну, ладно, ладно. Хрен с ними, с деньгами. Сам-то как?

— Да так… Работаю инженером, сто шестьдесят плюс премии. Заочная аспирантура, диссер пишу. В общем, стандарт.

— Не скучно? Ты ж фантазером всегда был! Мы с Димкой недавно тебя вспоминали.

— Да бывает скучновато. На рыбалку иногда езжу. На Можайку.

— Уй тоска, блин. Взвоешь. Ну, хлопнем!

Хлопнули.

— Граф, а ты у Виктора? По-прежнему взрывником?

— Нет. Я из Новосибирска уже два года как ушел.

— Где же?

— В артелях. На Лене был, на Зее. Сейчас на Печоре. Взрывником, бульдозеристом. На металле.