Татьяна Гармаш-Роффе - Расколотый мир Страница 4

Но мама только попросила его не говорить так о своем отце…

«Он». Роман вычеркнул слово «папа» из своего словаря и больше никогда не произносил его вслух. Только «он».

Что такое ревность, Ромка толком не понимал, но знал, что все дело в ней. «Он» маму ревновал – без причины, по словам тетки. Да и то, стоило только посмотреть на его маму, как хотелось сказать: «светлый лик»…

«Вся вина Аси в том, что она была красивой, – говорила тетка. – И еще она была святой. Она не подчинялась мужу, не терпела его – она прощала его! Он зверел от этого, твой отец. В ее прощении была нестерпимая для него высота… И ему хотелось втоптать ее в грязь, сравнять с собой, потому что сам он был грязным!» – так говорила тетка…

Со столика справа остро пахло чесноком, со столика слева тянуло пряным ароматом ликера «Гран Марнье», которым поджигали французские блинчики «креп».

– Я могу тебя перебить? – спросила Лана, покрутив носом: несочетаемость запахов ее раздражала.

– Перебивайте…

– Переходи на «ты». Не такая уж я взрослая тетенька, чтобы ты мне «выкал», – засмеялась она.

– Хорошо.

– Я вот что думаю. Отец твой, без сомнения, был патологическим собственником. Ревность его вызвана не любовью, а именно этим чувством. Уверена, что тетка твоя сказала чистую правду: твоя мама не давала никаких поводов. Это он их видел в каждом мужском взгляде, обращенном на нее! И тогда в нем все переворачивалось. А по складу он был человеком, без сомнения, агрессивным… Я говорю «был», – вдруг запнулась Лана, – но он жив?

– Не знаю. Мне все равно.

– Он «был» в твоем детстве. Поэтому прошедшее время.

– Я понял.

– И собственная ревность оказалась невыносима даже для него самого. И он наверняка нашел другую женщину, попроще, не такую красивую, понятную ему, которую он не ревновал. Поэтому вас и выгнал!

Рома посмотрел на Лану и ничего не ответил. Она угадала, потому что отец вскоре женился, но это ничего не меняло. Настоящую причину он теперь знал, но Лане говорить об этом он не собирается…

– И не исключено даже, что эта новая женщина его подзуживала: ей хотелось побыстрее занять место хозяйки в вашей квартире!

– Скорее всего, вы правы, – согласился он с Ланой. Он не стал переходить с ней на «ты» – это «ты» их как бы уравнивало, а они никак не могли быть равны! Она была благополучна, беспечна и счастлива, как когда-то Роман. Но он все это утратил. И пока он не разберется с виновником этой утраты, он не станет счастливым! Он не может любить, он не может существовать, он не может дышать, пока не отомстит!

– Ну-ну, продолжай!

Лана заметила, что он остался на «вы», но настаивать не стала.

…Соседи говорили гадости про маму, называли ее алкашкой и пьянью, и Ромка мстил им как мог. Переворачивал их кастрюли, выливал суп в ботинки в прихожей, спускал шину у велосипеда, резал клеенку на кухне, ломал звонки у входной двери… И тогда соседи сговорились и решили сдать его каким-то «попечительским органам». Роман не знал, что это за органы, – он знал только про печень, почки, мозг, желудок, – но что за органы должны управлять его судьбой, он не представлял. Однако слово звучало угрожающе.

И тогда он сбежал из дома.

Авторемонтная мастерская, находившаяся недалеко от школы, была ему хорошо знакома. Он немало проводил там времени вместо уроков, помогая механикам чинить машины. Его там знали и не гнали, к тому же помощь от него была хоть и невеликая, но толковая. Особенно благоволил к нему один мужик, которого все звали Андрюхой. Бывало, что Андрюха с Ромкой и бутербродом делился, принесенным из дома.

– Тебя что, мать не кормит? – спросил он в первый раз, увидев, как набросился мальчишка на еду.

Но, заметив, как сверкнули глаза пацана, больше спрашивать не стал. Только удвоил количество своих бутербродов: на случай, если Ромка подвалит.

Однажды Роман провозился с Андрюхой до позднего вечера. И, когда механик засобирался домой, попросил разрешения переночевать в машине, которую они чинили.

Андрюха ничего не сказал, только головой покачал и вложил в Ромкину ладонь ключи. «Смотри, попортишь чего, убью», – напутствовал он.

Наутро Андрюха принес ему полбатона хлеба, свежий огурец и несколько холодных котлет. И с того дня Ромка практически поселился в мастерской на правах «сына полка».

В пятнадцать лет он разбирался в автомобилях не хуже взрослых, умел поставить диагноз любой машинной беде, словно обладал даром слышать жалобы ее железного тела. Ему начали платить настоящие деньги – теперь он работал не за сомнительное жилье в виде топчана в захламленной комнатенке на задах мастерской и горстку рубликов на пропитание, нет! Он стал получать зарплату. А там и чаевые. И жизнь его потихоньку стала меняться.

Все это время он регулярно навещал маму, с болью в сердце замечая, как она деградирует… Он приносил продукты, какие мог купить. Сидел рядом, гладил ее по плечу и просил съесть творог или помидор… Она слишком мало ела – алкоголь насыщал ее. Мать худела и старела буквально на глазах.

Роман потихоньку пытался разузнать: как ее вылечить? Но выходило, что по-настоящему вылечить можно только в санаториях и больницах, за бешеные деньги. Рома, и без того работавший чуть ли не по десять часов в день, – свободное время ему не было нужно, куда его девать? – принялся работать по четырнадцать.

И он их наконец заработал, эти деньги! Год назад он отправил маму в санаторий. Она провела там полтора месяца и вышла оттуда посвежевшая, помолодевшая, с ясными глазами.

«Мама, – говорил он, когда вез ее домой на машине, – ты потерпи немножко, ладно? Я заработаю еще денег, и мы купим себе квартиру и будем жить не хуже, чем раньше! Слышишь, мам? Ты только потерпи, больше не пей! Ты же у меня красивая, хорошая, подержись, не пей, а? У тебя будут снова красивые платья, я тебе куплю! И мы опять станем счастливыми, слышишь, мама?!»

Мама плакала, ерошила его волосы и верила ему.

Авторемонтная мастерская постепенно превратилась в автосервис люкс. Роман был нарасхват. Его ценили и платили ему все больше.

В ожидании, пока он заработает деньги на собственную квартиру, Роман снял отдельное жилье, чтобы увезти маму из коммуналки. Он запретил ей мыть полы, он сводил ее в магазины, где она не очень охотно – уступая сыну – выбрала два нарядных платья…

Она даже стала выходить гулять!

А потом оказалось, что у мамы неизлечимый цирроз печени.

– И она умерла, – сухо закончил Роман.

Лана молчала. Она совсем не ожидала услышать столь горький рассказ. Затащила парнишку больше для того, чтобы поговорить с ним насчет девушек, – отчасти самой позабавиться (поскольку ей нравилось его провоцировать), отчасти и помочь: она была уверена, что дело просто в юношеской зажатости, от которой она неплохо умела избавлять. По правде говоря, она была психологом-сексологом и легко справлялась с комплексами половозрелых юношей.

Услышанное ее расстроило. Во-первых, ей стало жалко парня; во-вторых, ужин в ресторане был испорчен. Подобные истории являются плохой приправой к изыскам гастрономии, а общество красавчика вовсе не послужило ей обрамлением на вечер, как ей того хотелось. Вместо того чтобы видеть восхищение в его глазах, она видела в них две крошечные слезинки. И ей почему-то казалось, что они такие концентрированные, такие едкие, что если до них дотронуться, то они прожгут палец, как серная кислота…

В ноябрьские дни темнеет рано, и о появлении в скверике Степана объявлял веселый галоп Пенса, который, завидев коляску, мчался к ней прямым ходом через все газоны. Спустя минуту появлялась в поле зрения Александры и высокая фигура в куртке с капюшоном – Степан следовал за своей собакой.

За недели Александра привыкла его видеть почти каждый день и сопровождать свою прогулку приятной беседой. Степан был весьма не глуп, хотя иногда излишне резок в суждениях. Но это по молодости лет, в юношестве мы все такие! Он не был галантен, но был вежлив, и ей это тоже нравилось в нем. Она с интересом присматривалась к молодому человеку. Как журналистка (или просто по складу характера), Александра была пытлива и вдумчива, и Степан ее искренне заинтересовал.

Очевидно, что вырос он в семье простой. Обеспеченной, судя по его весьма приличной одежде, но не интеллигентной. И посему мысли Степана, даже какая-то тонкость в поведении, были его личной заслугой. Он наработал к своему юному возрасту определенный личностный багаж, а Александре всегда нравились такие люди.

К тому же, будучи красивым юношей – яркий шатен с тонкими чертами лица, – он не выявлял никаких признаков тщеславия, озабоченности внешностью. Он не старался произвести на нее впечатление – такие вещи Александра, имевшая поклонников всех возрастных и социальных категорий, очень быстро улавливала. И это ей тоже было весьма симпатично. Она даже рассказала о нем Алеше, а тот порадовался. Александра, привыкшая по роду своей журналистской профессии к широкому и шумному общению, вынужденно сузила свой мир до детей и дома. Она не жаловалась – в конце концов, это был ее личный выбор! – но Алексей чувствовал, что она немного задыхается в разреженной атмосфере четырех стен. Так что этот мальчик хоть и не мог заменить всего того, в чем нуждалась Александра, но все-таки немного скрашивал ее добровольное затворничество…