Юлий Дубов - Варяги и ворюги Страница 4

И все повторялось по новой.

В хрониках остались обрывочные сведения об отдельных представителях великого племени бичей, которые пытались разорвать этот порочный круг. Наиболее известен был некто Иван Иванович Диц, наполовину немец, избежавший каким-то образом общей судьбы своих поволжских соотечественников, вдоволь повоевавший в Крыму и под Одессой и вычищенный уже после войны по простой случайности — запоздавшая награда за бои под Севастополем, как водится, нашла героя, подняли, естественно, личное дело, с ужасом убедились, что проморгали в свое время матерого врага, и тут же заткнули его куда подальше.

Среди бичей — авантюристов и гуляк — Иван Иванович выделялся особой немецкой хозяйственностью, дотошностью и плохо скрываемым нежеланием все валить в общий котел и тут же немедленно пропивать. Выпить и погулять он, правда, любил, но при этом сильно напрягался и явно высчитывал постоянно, кто сколько заплатил и сколько при этом употребил. Так что особого удовольствия от общения с Иваном Ивановичем прочие бичи не испытывали, но держали его за своего, надеясь втайне, что жизнь и не таких обламывала.

Так или иначе, но в один распрекрасный день разнеслась молва, будто бы Ивана Ивановича видели в аэропорту. И по слухам, был у него с собой билет в один конец. куда-то на юга. Как водится, стали вспоминать тут же, не замечалось ли за Иваном Ивановичем чего-нибудь странного последнее время, не говорил ли он кому чего и так далее, а потом махнули рукой. Немец и есть немец, что с него взять. Тем более что не до него было — сезон подходил, и тайга ждала своих героев.

А когда первые бригады вернулись в город и уже были пошиты первые бостоновые штаны, Иван Иванович неожиданно объявился и покаялся прилюдно.

Оказалось, что Иван Иванович вынашивал мечту об эмиграции на Большую Землю уже много лет и, тщательно скрывая эти замыслы от собратьев, скопил в секрете от всех очень большие деньги. Таился он не зря, поскольку отлично понимал, что такого черного предательства ему не простят — мало того? что держал заначку от корешей, так еще и продал их великое братство, променяв его на… на черт знает что… Но, скопив нужную сумму и устав от конспирации, решил — пора. И махнул в Севастополь, где после войны так ни разу и не был.

Он-то думал, что прикупит под Севастополем домик, обзаведется хозяйством, оглядится, потом, возможно, вызовет к себе старую зазнобу, ежели она, конечно, еще не пристроена, и сложит по кирпичику ту жизнь, которая была когда-то у его фатера в Поволжье и о которой он смутно, но с тоской вспоминал. А Север останется просто воспоминанием, о котором он будет рассказывать соседям за бутылкой белого крымского вина.

Но главное — главное! — он никогда более не будет так глупо и бессмысленно разбрасывать деньги, потому что в них и есть кровью и потом заработанное будущее. Только они могут обеспечить ему нормальную и спокойную жизнь.

Поэтому, садясь в самолет, Иван Иванович уже ощущал себя не бичом по кличке Немец, а настоящим немцем из почтенного рода Дицев. И отряхивал с ног своих прах столицы бичей.

Но все сложилось не так, как мечтал Иван Иванович. Началось с того, что ни в одной севастопольской гостинице для гостя с Севера не нашлось места. Даже предъявление в горкоме партии документов, однозначно свидетельствовавших, что гость сперва сдавал Севастополь фашистам, а потом отбирал его обратно и при этом был ранен, ситуацию никак не изменило. Можно было, конечно, устроиться в частном секторе, но от одной только мысли об этом Ивану Ивановичу становилось как-то не так. Оказалось, что за долгие годы на Севере в его подсознании прочно укоренилась странная мечта о гостиничном номере люкс с нейлоновыми занавесками на окнах, видом на море, телефоном на прикроватной тумбочке и завтраками в постель. Поэтому он упрятал подальше военные регалии, вернулся в гостиницу и решительно протянул администратору паспорт с вложенной в него сторублевкой.

Номер нашелся мгновенно — как раз такой, о каком мечталось: с видом на море, занавесками и телефоном на тумбочке.

Вторую сторублевку Иван Иванович скормил проводившему его в номер халдею — мелких не было. Правда, при этом что-то кольнуло в сердце, и как предупреждение прозвенели в ушах начальные строчки песни про Ванинский порт, которую любили тянуть коротающие в котельной полярную зиму бичи.

Но мелких-то не было.

Через каких-нибудь полчаса телефон на тумбочке взорвался звонком и более не умолкал. Тонкие девичьи и нежные женские голоса наперебой интересовались, надолго ли дорогой гость пожаловал в город и как собирается проводить свободное время. И Иван Иванович осознал, что где-то рядом с мечтой о своей первой любви, которая поможет ему скоротать старость, надежно укрыты видения некоего невиданного разврата и противостоять им он не может.

Двум наиболее настойчивым Иван Иванович тут же и назначил встречу в гостиничном ресторане и так и не смог понять, почему вместо двоих заявилось пятеро. Выгнать лишних он не решился, накормил всех до отвала икрой, напоил коньяком и шампанским, а потом, стараясь держать походку, прошествовал к администратору, небрежно перебросил через стойку очередную бумажку с портретом вождя мирового пролетариата и потребовал еще один люкс.

Двух девочек Иван Иванович забрал с собой, а остальных поселил в немедленно выделенные апартаменты, предупредив строго, что в скором времени навестит.

К концу недели Иван Иванович все еще обретался в своем номере, а половину этажа занимал его персональный гарем. Но здесь Ивана Ивановича постигла обычная судьба арабских шейхов, населяющих свои дворцы неземной красоты гуриями, но выступающих при этом в роли собаки на сене. Потому что, несмотря на вполне приличное здоровье, предложение в несколько раз превышало спрос.

Но если у шейхов были дворцовые стражники и верные евнухи, строго следившие за нравами в гареме, то в севастопольской гостинице ничего подобного не наблюдалось. И как-то ночью Иван Иванович с гневом обнаружил, что временно оставленные в небрежении гурии затащили в оплаченный им номер черноусых красавцев и предались разнузданным безобразиям.

Выгнав распутниц и откупившись от вызванного наряда милиции, Иван Иванович произвел смотр личного состава, отобрал восемь наилучших и уже на следующий день отплыл с ними в сторону Сухуми на специально зафрахтованном лайнере, разумно рассудив, что в море соблазнов будет поменьше и хранить ему верность девушкам будет не так уж и затруднительно…

— Ну что, Немец? — строго вопросили его вернувшиеся с промысла и уже отгулявшие свое бичи, обнаружив Ивана Ивановича в котельной. — Понял, сукин сын, что значит малая родина? Что есть такое настоящие друзья-товарищи? Или просто деньги кончились?

Ничего не ответил им Иван Иванович, только склонил седую голову и уронил слезу, навеки похоронив память о беззаботной и упорядоченной жизни своего поволжского фатера. И понял он раз и навсегда, что Родина его — Север, а национальность — великое и разгульное племя бичей. А еще понял он, что единожды попавший сюда — все равно как здесь родившийся и что клеймо бича ставится навечно.

— Да что там! — ответил он друзьям-товарищам и лихо сплюнул в сторону двери. — Погулял малость. Гляжу — три тыщи осталось. Чего уж тут пить-то… Вот и вернулся…

Вот такая история. Не знаю, заметили вы или нет, но родовое имя Иоганн, или по-нашему Иван, в русской части семьи Дицев тоже передавалось из поколения в поколение.

Глава 5

Полет первым классом

— Ну как там?

— Ужас, — ответила стюардесса по имени Жанна. — Кошмар какой-то. Выступает.

— А что ему еще нужно?

— Откуда я знаю? — На глазах у Жанны выступили слезы. — Требует командира. Грозится написать куда-то. Блокнот достал и уже пишет. Спросил фамилию.

— А ты что?

— А что я? Что я могу?

— Выпить ему предложи.

— Предлагала. Говорит, что не пьет. Потом водки взял, потребовал содовую. Где я ему содовую возьму? Налила «Ессентуков», он попробовал, весь скорчился. Потом в туалет побежал. Вернулся — говорит, почему у вас в самолете курят. И все про свой первый класс долдонит.

— Так он же в первом классе и сидит.

— Да я ему сто раз говорила, что он в первом классе. А он не верит. Кричит, что его обманули.

— Ладно, — приняла решение старшая стюардесса Надя. — Пойду командиру скажу.

И вправду, какого еще рожна надо было Адриану! Российские экономические свободы подняли интерес к бывшей империи зла на невиданную высоту. И самолеты из Штатов в Москву и обратно неизменно летели забитыми до отказа. Причем все летевшие требовали первый класс. А где его было взять — этот первый класс, да еще в таком количестве, если в каждом самолете головной салон имел максимум шесть рядов до перегородки, а других самолетов не было? Да если подумать — что такое первый класс? Такое же сиденье под задницей. Пепельница, вделанная в подлокотник вашего кресла. Обеденный столик. О! В первом классе икру дают и выпить. Вот вам и решение проблемы. Сколько у нас заявок на первый класс в листе ожидания? Семьдесят четыре? Отсчитываем семьдесят четыре кресла, вот вам, девочки, скотч, веревочку крепите здесь, по краям, хорошенько только, чтобы не оторвалась в полете, и занавесочку, вот так, вот так. Теперь ты возьми чистый листик бумаги и начерти аккуратненько — сюда стрелочка, это первый класс, а сюда — экономический. Знаешь, как это по-английски будет? Ну и ладненько. И чтобы всем семидесяти четырем икры и выпить — по первому классу.