Виктор Смирнов - Прерванный рейс Страница 4

Из этого идиотского списка я тут же исключил несколько лиц. Себя — на основании полного доверия к показаниям. Ивана Захаровича — в его распоряжении было слишком мало времени, не более двух минут. Даже спринтер не успел бы добежать до «Ладоги» и вернуться обратно. По этой же причине я высвободил из суживающегося «замкнутого круга» Васю Ложко. В течение всего вечера он самоотверженно крутил приемник и мог покинуть каюту не более чем на минуту. Карен и Машутку также следовало исключить —. ни та, ни другая не могли бы нанести такого сильного удара.

В списке оставались четверо, Валера, Крученых, Ленчик и «боцман» Прошкус. У каждого было достаточно времени, чтобы встретить Маврухина у «Ладоги» и вернуться. Но… все они были славными ребятами, честными, открытыми.

Я перевернул пластинку — теперь звучало скерцо — и закурил еще одну сигарету. Шиковец спрашивал, не заметил ли я чего-либо подозрительного в те злополучные полчаса. Я ответил «нет», потому что не хотел болтать обо всех мимолетных впечатлениях, но про себя отметил три детали: 1) Карен незадолго до убийства говорила о злых предчувствиях; 2) «боцман» вдруг взялся чинить душ и вышел на палубу мокрым, как будто только что искупался в заливе; 3) Леша Крученых провел весь вечер в машинном отделении, вместо того чтобы отправиться, скажем, в Клуб моряков на танцы.

Впрочем, поведение «подозреваемых» легко находило объяснение: Карен думала о сестре и ее взаимоотношениях с «Отелло»; Стасик Прошкус одержим манией искоренения недостатков — к счастью, только в масштабах теплохода; что касается славного Леши, то он на днях пережил личную драму, его девушка увлеклась подводником в черной пилотке, и поммеху не с кем было танцевать калипсо…

Я выключил проигрыватель. Кабинетное расследование не удавалось. Нужно было отправляться на «Онегу».

5

«Онега» встретила меня тишиной и светом. Горели все огни на палубе — запоздалая реакция на ночную трагедию. Команда собралась в прикамбузной комнатушке, которая носила громкое название «кают-компании». Ужинали. Стасик Прошкус в белой куртке, свободно висевшей на его костлявых плечах, стоял, опершись о косяк, и держал в руке уполовник, как гетманскую булаву. Это была обычная поза «боцмана».

Сегодня все тарелки оставались нетронутыми, но «боцман» не ворчал. Валера сердито посматривал на Ленчика сквозь свои телескопы. Видно, я прервал какой-то напряженный разговор.

— О чем вы? — спросил я у Валеры.

— Да вот… Ленчик! Если бы стоял на вахте как следует, может, заметил бы, как свалился Маврухин.

— Неужели ты ничего не слышал? — спросил Ложко.

— Услышишь, когда ты крутишь свои джазы, — ответил Ленчик. — А наверху Карен и Машутка стрекочут.

— Прекратить болтовню, — сказал Кэп. — Милиция достаточно расспрашивала. Сказано: несчастный случай произошел по вине самого Маврухина.

Экипаж «Онеги» примолк, но тут сам Ленчик решил перейти в наступление:

— Мне не видно было, что за кормой, а у вас там из каюты кто-то выходил: дверь хлопнула. Почему же он ничего не заметил?

— Кто он?

— Я, наверно, — сказал «боцман». — Выходил в душ, а там труба лопнула, пришлось изоляцией обматывать. Но Маврухина не видно было, не слышно.

У «боцмана» в минуту волнения еще резче обозначился литовский акцент. Он нервно помахивал уполовником.

— Вот уж три дня прошло, а не верится, что его нет, — сказал «боцман».

Вася Ложко кивнул головой. Лихой чуб коснулся стола. Вася — простой русский Аполлон, как однажды определила острая на язычок Карен. У механика классическая внешность первого деревенского ухажера. Эдакий ясноглазый малый, в меру добродушный, в меру хитрый, с чуть вздернутым носом. Вдобавок ко всему Вася, истый волгарь, окал и сыпал пословицами.

— От смерти не посторонишься, косую не обойдешь, — сказал Вася. — Что уж тут… А я его как раз встретил накануне на площади Марата. Стоит, газету читает. Тронул за плечо: чего, мол, тут? «Так, — говорит, — гуляю по городу».

— У него на площади Марата знакомая жила какая-то. Люда, что ли, — вмешался я в разговор.

Разумеется, никакой Люды я не знал.

— Да нет, — тут же возразил Леша. — Не Люда, а Клава, и не на площади Марата, а на улице Самоварникова. В том районе у Маврухина не было знакомых.

Разговор получился любопытный. Однако мыслитель Валера неожиданно дал мне подножку и вернулся к общей философской теме.

— Первый же час нашей жизни укоротил ее, — сказал он, цитируя кого-то из стоиков.

«Боцман» приоткрыл рот, и я понял, что сейчас последует «все там будем» или «от судьбы никто не уйдет».

— Недаром Карен говорила, что у нее плохие предчувствия, — сказал я. — Бывает так перед несчастьем! За день как Маврухину свалиться и тоже около одиннадцати — я на палубе был — вдруг слышу: словно кто-то зовет. Тоненько: «Маврухин, а Маврухин!» Сверху, с мостика. Посветил — никого нет. Только выключил, снова: «Маврухин, Маврухин!»

Все оцепенели. Признаюсь, и мне стало жутко от собственной выдумки. Но нужно было расшевелить ребят, вызвать поток воспоминаний обо всем, что происходило в последние дни, и могло показаться необычным, странным. Преступник не оставил следов, совершая убийство. Но он мог оставить их до.

— В этом что-то есть, — сказал Леша Крученых, поправляя галстук. — Однажды ночью у нас по машинному отделению кто-то ходил. И сжатый воздух вдруг зашипел, как будто давление стравливали.

— Действительно, было такое, — подтвердил механик.

Ивану Захаровичу, который смотрел на мир ясно и просто, не понравились мистические толки.

— Наверно, штуцер неплотно завинтили, — сказал он. — Вот и шипело. Следите за двигателем, механик!

— Все штуцера в трубопроводе были завинчены крепко, — сказал Вася. — Но давление действительно стравили ночью.

— Значит, у нас орудуют привидения? — спросил Кэп. — Кто стоял на вахте?

— Маврухин.

— Постой, это когда бочка загорелась на берегу?

— Верно.

Я тотчас вспомнил волнения той ночи. Теплоход стоял на втором причале, у форта, где докеры складывают всякий мусор. Ночью вспыхнула одна из бочек с «обтиркой» — промасленным тряпьем. Очевидно, произошло самовозгорание. Над бочкой возник двухметровый огненный столб. Маврухин, напуганный близостью огня, разбудил капитана, и тот отвел теплоход подальше, на восьмой причал, где мы и остались. Тем временем Валера, Ложко и я справились с пожаром, закрыв бочку брезентом.

— А в самом деле давление в ресивере было стравлено, — сказал Кэп. — Пневмостартер у нас берет с первого оборота, а в тот раз дизелек еле завелся.

— На свете есть много, друг Горацио… — начал было Валера, но Кэп раздраженно перебил его.

— Хватит. До чертей договоримся. Предчувствия, штуцера, голоса с мостика.

Ребята нехотя разошлись по каютам.

Этой ночью Леша нес вахту. Он поднялся на мостик, поставил шезлонг. Лицо его от раскуриваемой трубки озарилось красным светом.

Лешенька Крученых провел три года в колонии для несовершеннолетних. У него особые причины носить в будний день открахмаленную рубашку и аккуратно завязанный галстук. Поммех старательно бережет в себе чистенького, отутюженного мальчика, так не похожего на убежавшего однажды ночью от пьяного отчима паренька, ставшего впоследствии «уркой».

Я присел на скамейку рядом с шезлонгом Леши.

— Ты не выдумал насчет штуцера?

— Нет, не выдумал.

— Странная история. Как ты ее объясняешь?

Замечательная пенковая трубочка гасла. Леша, отчаянно пыхтя, придавил большим пальцем табак.

— Кто его знает…

Прогудел мощным мотором катер. Нас качнуло, стукнуло о пирс, и теперь свет лампочки, горевшей в рубке, падал прямо на лицо Леши Крученых, я же оставался в тени.

— Просто я смолчал на камбузе, — сказал я. — Такое знаю, что все бы ахнули.

Я внимательно наблюдал за ним. Чуть-чуть излишне подчеркнутое безразличие, чуть-чуть убыстренная реакция — здесь все зависит от этого «чуть-чуть». Я взял его за руку — как бы по-дружески, желая полностью довериться. Мои пальцы ощущали и малейшее движение мышц и биение крови. Человек может научиться владеть мимикой, но мышцы руки и пульс способны выдать волнение.

Леша поднял брови и спросил иронически:

— Видел привидение, которое скрутило штуцер?

— Нет, в самом деле знаю. В тот же вечер догадался.

Конечно, это был наивный блеф. За такие штучки меня следовало бы дисквалифицировать с последующим недопущением к оперативной работе сроком на двадцать лет (за двадцать лет подрастет более толковое поколение). Но я делал ставку на атмосферу тревоги. Леша, как и все, был взбудоражен после разговора за ужином. Если бы предостережение попало на больное место, я сразу почувствовал бы это.