Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики Страница 4

— Это писатель. Он пришел сдаваться сам.

Валютчики снова реагировали по разному. Кто отворачивался, другие открыто улыбались. Бандера поднял вверх большой палец. С приехавшим на заработки из нищей Украины в наш Ростов ярым националистом мы до ожесточения спорили, с чего доблестный город Киев стал называться «матерью городов русских». Я доказывал, мол, в столице Руси Великом Новгороде князь Рюрик собрал войско, посадил его на струги, негромко взял город и сделал его — Отца хохлов — Матерью городов русских. Князь мужчина, племена родственные, земли общие. Вообще, заткнулся бы ты с Киевом, которого Батый сломал за пару дней. А городок русичей Козельск за семь недель взять не смог. Во вторых, кто освободил столицу Украины от татаро — монгольского ига? Правильно, и московские полки тоже. Освобождали хохлов не раз от других басурманов — шведов, литовцев, поляков, французов, немцев. А Крым пропитан русской кровью насквозь.

Мы подошли к месту Спринтера. Бригадир и здесь сообщил, что писатель пришел сдаваться сам. Невольно проскочила мысль, что я не последний человек. С другими зайцами, на дурнячка желающими жировать на необъятных базарных просторах, поступали жестоко.

Насладившись властью вволю, бугор сурово посмотрел в мою сторону. Я смекнул, что с ним все обговорено.

— Ты можешь выходить и работать в любое время, — начал Призрак. — Хоть с утра, хоть вечером, как пахал до этого. Исподтишка. Ведь я следил за тобой, — он похлопал меня по шее, обернулся назад.

Я увидел начальника уголовки с заместителем. Оба как бы продолжали разговаривать между собой. Валютчики разошлись по местам.

— Денег немного, хотел бы работать по вечерам, — заговорил я. — С утра, и плата как остальным, не потяну. Прошусь без вступительного взноса. Не с улицы пришел.

Просьбу озвучил, обратившись к начальникам положения. Те отвернулись. Призрак снова хлопнул меня по спине:

— Никто ездить не собирается, — оглянулся на хозяев. — Вступительные ты внес на заре приватизации, на ваучерах. Задумал выходить вечером — выходи. Сколько отстегнешь, столько и ладно.

— И все-таки, сколько? — как магнитом развернуло меня назад.

— Все вопросы к нему, — замахали руками оба служителя уголовного розыска — Мы здесь посторонние.

— Назначь оплату сам, потом разберемся, — повысил голос Призрак. — Ты банкуй, деньги никому не помешали. И пиши, пиши.

Гулко хохотнув, он осмотрелся вокруг. Я упрямо нагнул голову:

— Во первых, много вечером не заработаешь. Во вторых, мечтаю о выпуске книги за свой счет. Оттого намерен узнать, сколько придется отстегивать, чтобы, как некоторые литературные тараканы, не пахать на чужого дядю.

— Кто пялится на чужого дядю? — завелся бригадир. — Писатель, следи за метлой. Тебе дают добро, не понял?

— Спасибо за доверие.

— Ступай и паши. Пока. Когда проверю, сколько можно накрутить за вечер, назначу проплату. Ясно?

— Само собой.

— Так кто пашет на чужого дядю?

— Я сказал к слову.

— Услышу про литературных тараканов, язык на сраку натяну, — бригадир перевел дыхание. Дал отмашку. — Свободен.

Сойдя с настила, я влился в нескончаемый людской поток. Сзади послышался дружный смех, в котором проскакивали фразы про тараканов. Понравилось. А меня пронесло, потому что имел я ввиду другое. Не со стороны грабили Красномырдина и иже с ним. Конечно, за движением менял следили отморозки и залетные бандиты. Но из банковавшего по бешеному основного состава трогали редко. Если не считать дерзких налетов с приковыванием наручниками к батареям отопления, как было с Меченым. Или убивали сразу — утром, при выходе на работу, или вечером, по возвращении. В подъездах. Ростов — город южный. Не цивилизованные Германия, Прибалтика, даже не наполовину азиатская Москва. Никто на помощь не позовет. Никто и не выйдет.

Я посмотрел на стрелки часов на похожей на минарет с православной луковкой на вершине, колокольни. Третий час дня. Можно приступать к работе. В окно хлебной палатки выглянула Людмила. Ребят на нашем углу не было, но зная, что Папен банкует внутри ларька, спросил:

— Все разошлись?

— Сидят в палатке, — неспешно ответила Людмила. — Ты сегодня без книг?

— С утра были дела.

— Понятно.

Из-за занавески показался Жан Луи Папен:

— Как прошла аудиенция? — вытирая салфеткой жирные губы, спросил он. — Нашли паритет?

— Отказа не было.

— Работать будешь по вечерам?

— Удобнее. Может, еще чего сочиню.

— Правильно, — поддержал Папен. — Главное, литература, а деньги гавно. Моя в Германию съездила, надо раскручиваться по новой.

Я осознавал, что говорит от фонаря. Деньги для него были все. Мечтал выучить какого из отпрысков от многочисленных любовниц в Кембридже или подобном заведении. На мою защиту встал по личной причине. Мы были почти одногодки, едва не одинакового роста и поначалу почти равного телосложения. Оба седые. С участившимися нападениями я затесался кстати. Папен прогнал метившего к противоположному углу ларька Аркашу. Тот считался конкурентом — деньги водились. С поста уходил незаметно, заметая следы. Я же продолжал торчать до вечера. Казалось, он с базара не исчезал. Зато я ощущал зловонное дыхание отморозков ежедневно, раз в неделю отбиваясь тем, что было под рукой.

К Папену подошли две женщины, торгующие на оптовом рынке одеждой и обувью. Компания скрылась в ларьке. Никто не видит, чем внутри занимаются. Плата за удобства — пара червонцев в день ларечнице. Я расчитывался с клиентом на месте. С книгами продавщицы гнали, пока не заступился хозяин ларька. Сурену я объяснил значение Библии. По своему. Мол, смысл великого творения в том, что людям нельзя говорить правду. Распнут как Христа. Видишь, идет косая на один глаз женщина? Если подойти и сказать об этом, еще о том, что ноги у нее толстые, она может плюнуть в лицо. Или нехорошо обозвать. Это правда? Настоящая правда, дорогой. Еще пример. Твоя дочь, Сурен… Тут я замолкал, потому что на ум приходила дочь моя. Но мы уже поняли друг друга от и до.

Женщины вышли. Выпер пузо Папен. Хотел продолжить разговор, да ко мне подвалила клиентка. Сначала я уловил плотный запах перегара, затем увидел алкашку. Она протянула грязную серебряную цепочку граммов на восемь. Получив червонец, качнулась на кривых каблуках туфель. Папен отошел на свой угол. Из ларька показалась последняя его сожительница Тамара, вместе подались к Буденновскому ловить тачку. Хозяином участка остался я. Клиент не заставил себя ждать. Плотный лысоватый мужчина предложил тысячу долларов. Надо было бежать в рынок, перекидывать баксы богатым валютчикам. Своей капусты пока кот наплакал.

— Брат, — обратился я к нему. — Поторчи минут пять, сбегаю за деньгами.

— Не понял, — уставился клиент. — Ты, вообще-то, валютчик?

— Бабки кончились, — заторопился я. — Мигом.

— Сам в силах сходить на базар, — усмехнулся догадливый толстяк. — Не первый раз.

— Посмотри на время, — блеснул сообразительностью и я. — Серьезные валютчики разошлись, а я знаю, у кого взять пачку сторублевых купюр.

Лысый занял место. Фристайлистом-международником, я залавировал к центру рынка. Армяне еще не ушли. Под неприязненными взглядами задержавшихся русских, проскочил к Молодому:

— Штука баксов. По шесть десять.

— Мало, — поморщился тот. — По шесть.

На рынке брали дороже. Если мы давали по пять семьдесят за доллар, то внутри цена держалась пять девяносто. Продавали по шесть пятнадцать — шесть двадцать.

— Шесть десять, — не уступал я. — Сотки новые.

— По шесть, — отрезал Молодой. — На сегодня затарился.

Придвинулся отец, облокотился о стену рядом. Сына без присмотра он не оставлял.

— Пошли, — согласился я. — Клиент на моем месте.

— Сюда пригнать не мог?

— Видишь, сколько перехватчиков? Не довел бы.

— Тебе надо, ты и беспокойся, — вмешался отец. — Куда зовешь? Здесь рассчитаем.

— Уже объяснил, — вспыхнул я. — Других валютчиков полно.

— Твоя головная боль. Хочешь заработать — крутись. Что, в карман чтобы деньги падали?

— Тогда скажу, чтобы клиент подскочил завтра.

— Вперед, — на ходу бросил Молодой. Ко мне он относился с уважением, вызывая у отца вспышки ревности. — В следующий раз брать не буду.

Мужчина маячил на том месте, на котором я оставил. Рассчитав, Молодой подождал, пока отойдет, повторил слова отца в мягкой форме:

— Договорись и приводи. Сколько надо — клиенту, навар — тебе. Я на подлянку не подпишусь.

Об этом я знал. Среди валютчиков не было, чтобы свои кидали своих. Удерживал неписанный закон рынка, а проще, каждый трясся за место. Впрочем, еще при ваучерах, тщедушный еврей Акула собрал с ваучеристов около пятидесяти тысяч долларов и смайнал. Через несколько месяцев похожий на менялу труп нашли на дне вонючего Темерника. Он или нет — кто бы в то веселое время разбирался. Ходили слухи, мол, жиденок заранее купил билет до Израиля, потом начал проворачивать дело на базаре. И привет Родине. Позже так поступит Красномырдин. Но сумма сбора будет куда меньше — около десяти тысяч баксов. Кроме того, Родина у него была одна. Передвинув сумку на живот, я просеял толпу. Мимо едва не проскочил темно-русый парень.