Ирина Лаврентьева - Круг обреченных Страница 4

Этакая Дюймовочка.

Мамаша-то Лелькина против него была настроена. Чуяла, неладно с ним что-то. Пришлось забрать красивую и увезти в свой город Николаев, фарфоровый завод. Это песня такая есть: «Город Николаев, фарфоровый завод. Там живет девчоночка, двадцать первый год. С вами, мальчишечки, с вами пропадешь, с вами, негодяями, на каторгу пойдешь…» Санек осекся, сообразив, что напевает вслух.

Вот Лелька хорошо эту песню поет.

Да. Пожили пару месяцев у его мамаши. Та тоже взъерепенилась: чего на шее сидите? А где еще сидеть? В конторе какой-нибудь? Так все места давно заняты. Грузчиком в порт идти? Это сколько здоровья надо иметь? Попробуй под ширевом погрузи чего-нибудь. Смешно. А мамаше было не смешно. Особенно после того, как Санек ее кольцо обручальное загнал. Надо же человеку после армии погулять, поправить изломанную психику. А она давай орать: «Как ты мог? Это память об отце!» Подумаешь, память… Память, тебе не хочется покою-у. Нет, это сердцу не хочется покоя. Ну, не важно. Короче, мамаша им ультиматум поставила: или работайте, или вон из дома. Еще хахаля своего привела. При нем, значит, все и изложила. Хахаль вроде как свидетель и гарант применения санкций. Ну, он, Санек, положил, конечно, на них с прибором. Взял Лельку и — в поезд. Ничего, они и в Староподольске проживут. Тем более теперь у них свой бизнес. В рюкзаке у него лежали толстенные справочники по медицине. Страницы внутри переплетов были вырезаны. Пустоты заполняли мешочки с маковой соломкой. Этого добра в Николаевской области — косой коси. Чуть не в каждом огороде.

Конечно, везти товар прямо так, почти не скрываясь, опасно.

Николаевские поезда шмонают. Известное дело, с Украины почти вся маковая соломка прет. Но тут дело такое, никогда ничего не угадаешь заранее. Можно презервативы с наркотой в желудке везти, а менты найдут. Если наводка есть, то на мелкие детали тебя разберут, а найдут. А они с Лелькой так, калики переходные. Хвостов за ними никаких нет, стучать на них некому. Почему не надеяться на «авось»? В общем, по пословице: дуракам везет. И повезло. Собаки у погранцов не оказалось. Должно быть, съела чего-нибудь. К тому же Лелька так хлопала глазищами, рассказывая, что везет в рюкзаке учебники. А рюкзак тяжелый и на самом верху. Снять сверху? Конечно, можно снять. При этом чертовка смотрела на лейтенантиков таким ясным взором, словно вопрошала: «Разве такие глаза могут лгать?» Ясное дело, не могут, решили, видимо, погранцы. Короче, рюкзак не тронули. Ну а в этом поезде, на Староподольск, проверок не ожидалось.

Не та ветка.

А хорошо было в Николаеве! Собралась старая тусовка. Коля Приходько и Димка Беленький в море ходят. Люська Демидова деньгами сорила направо и налево.

Сделала карьеру девчонка, выбилась в главные путаны города Николаева. Она и научила Саню разводить ханку <Ханка — так наркоманы называют опий, сваренный на уксусном ангидриде.> кровью. Качественная наркота получается. Сначала Люська своей кровью и разводила. И пускала шприц по кругу. Потом и они с Лелькой научились. Санек тихонько рассмеялся.

— Ты чего там, земеля, во сне, что ли? — послышался внизу голос морячка. Саня затаился.

— Во сне.Во дает мужик, — усмехнулся морячок.

— А ты говоришь, Чечня… — продолжил прерванный разговор один из парней. — Когда бомбить начали, чеченцы совсем озверели. У нас мать учительницей была, тридцать лет в Грозном отработала. Ее весь город знает. Так к ней в дом ворвались. Отца к стенке приставили, под дуло автомата. А с нее цепочку сорвали золотую, отцовский подарок. В соседней комнате мать ее, бабка наша. Она уже два года лежачая. Так и на старуху налетели. Кольцо обручальное срывать стали, чуть палец не отрубили. И кто? Мамашины же ученики. Отец на следующий день от инфаркта умер. От унижения. Не пережил, что женщин своих защитить не смог. А ей на похоронах так и сказали: уезжай, мол, пока жива. Она все бросила — дом, хозяйство, все, что нажито. Бабку на носилках в поезд загружали. Как вспомним, так вздрогнем. Привезли их к себе. А сами к тому времени уже полгода без зарплаты сидели. Бабы наши — сам понимаешь, как обрадовались. Вот и мотаемся «челноками». А что сейчас продашь? После кризиса?

Разве что себя. Едва на жратву хватает да на лекарства. А ты говоришь, Чечня…

— опять забубнил парень.

Санек рассеянно слушал доносившиеся снизу слова. Чуть не в каждом поезде слышал он эти бесконечные разговоры про Чечню, Афган или бандитские разборки. Или про прошлое — как при коммуняках хорошо жилось. Как разговорятся два-три мужика, так пошло-поехало. Смешно… Чего зациклились? Вот он, Санек, свободен.

Саня опять тихонько рассмеялся. На нижней полке грезила в сладком дурмане Лелька.

Стучали колеса, поезд разрезал сгустившуюся темноту.

Глава 5

ВНИЗ, ПОД ГОРКУ

Костик выкатился из театра первым. Его пятилетний организм явно устал от общения с контрабасом, виолончелью и всякими там скрипками. Организм рвался на волю. Лена в панике кинулась за побежавшим вперед сыном:

— Костик, стой, потеряешься!

— Это уж пусть и не мечтает, — пробубнил над ее головой муж, огромный Виктор Галкин.

Уж ему-то, Виктору, достаточно было сделать всего один шаг, чтобы ухватить яркую курточку в толпе выходящих из театра зрителей. Семейство воссоединилось и зашагало по тихой, залитой апрельским солнцем улице. Первый солнечный день после долгой зимы. Крупный мужчина Виктор Галкин, невысокая хрупкая женщина Лена Калинина и пятилетний Костик Станицкий, крепко держащий взрослых за руки и подпрыгивающий между ними неугомонным воздушным шариком.

Такое вот разнокалиберное и разнофамильное семейство.

— Костик, как тебе спектакль? — поинтересовалась Елена.

— Ничего, — равнодушно отозвался Костик, подцепив ботиком льдинку и направляя ее вперед точным движением будущего форварда.

— Что тебе больше всего понравилось, запомнилось? — не отставала мамаша.

— Все, — так же равнодушно откликнулся сын, новым ударом посылая льдинку вперед, к воображаемым воротам противника.

— То есть ничего, — вздохнула Елена. — Ничего не понравилось и не запомнилось.

— Отстань от ребенка, — вступился за мальчика Галкин, пасуя льдинку в сторону Костика.

— Что значит — отстань? Надо воспитывать в человеке чувство прекрасного!

— С чего ты решила, что оно у него отсутствует?

Футбольный матч продолжался. Льдинка, подпрыгивая на осколках уходящей зимы, металась от одного игрока к другому.

— И ведь мы даже не в филармонию пошли, а в детский театр, — не найдясь, что ответить, продолжала гнуть свою линию Елена. — Прекрасный театр, музыкальный. Такие артисты замечательные. У нас в Москве и то, пожалуй, похуже…

— У вас в Москве? — проронил Виктор.

— Ну… Просто в Москве, — смутилась Елена. — Извини, я еще не привыкла.

— Пора бы уж, — откликнулся муж.

— А это юное футбольное дарование весь первый акт вопрошало, когда мы пойдем в буфет, а весь второй — когда же все закончится.

— Не он один вопрошал, там половина зала вопрошала. Ты просто не слышала.

— Но это же ужасно! Надо прививать детям любовь к классической музыке!

Виктор отбил льдинку, и она, срикошетив от очередного дорожного препятствия, метнулась на проезжую часть, где тут же погибла под колесами навороченного иноземного автомобиля. Игроки с грустью проследили последний путь импровизированного мяча.

— Но, может, еще рано прививать?

— Сначала рано, а потом будет поздно! — раздраженно откликнулась Елена.

— Алена, а ты вообще замечаешь, что весна на дворе? — мягко спросил Виктор.

И Елена тут же устыдилась:

— Правда, Витька! Такое солнце. И капель. А я как старая сквалыга…

— Есть маленько, — согласился Галкин.

— Это я просто устала от зимы, — принялась оправдываться Лена. — Знаешь, я даже не предполагала, что у вас в Питере такая длинная, какая-то черная зима. Дня вообще нет. Ужас.

— Вас, девушка, предупреждали. Я вам рассказывал, что белые ночи лишь три недели в году. А потом длинная темная полярная ночь. Говорил или нет?

— Говорил, — улыбнулась Лена, вспомнив, при каких обстоятельствах происходил этот разговор.

Вспомнила, как рванула из Москвы в Питер с тогда еще просто давним приятелем Витей Галкиным. Как они гуляли нескончаемой белой ночью, которая закончилась на песчаном берегу в Озерках и явилась началом их новых отношений.

И привела в конце концов ее, Елену Андреевну Калинину, тридцати трех лет, бывшего прокурора Московской городской прокуратуры, на постоянное место жительства в город на Неве.

Так это пишется в протоколах.

Виктор вдруг остановился:

— Аленка, зайдем-ка. в этот двор. Посмотри, какой дом замечательный.

Елена подняла голову, оглядывая высокую арку дома, открывавшую анфиладу дворов с разбитыми в центре сквериками, и видневшуюся вдали набережную Фонтанки.