Артуро Перес-Реверте - Королева Юга Страница 40

Лейтенант О’Фаррелл. Заметив, что Патрисия открыла глаза и смотрит на нее, Тереса медленно отвела взгляд, чтобы сокамерница не проникла в ее мысли. Зачастую самые молоденькие и беззащитные искали покровительства какой-нибудь ветеранши, которую остальные уважали или боялись, в обмен на услуги, вполне понятные при отсутствии мужчин. Патрисия никогда не заводила разговора ни о чем таком, но иногда Тереса ловила ее взгляд — пристальный и немного задумчивый, как будто, глядя на нее, Лейтенант О’Фаррелл на самом деле думала о другом. Ей уже довелось ощущать на себе такие взгляды, когда она только прибыла в Эль-Пуэрто — лязг замков, запоров и дверей, эхо шагов, безликие голоса надзирательниц и этот запах женщин, запертых в ограниченном пространстве, отвратительно грязная одежда, плохо проветриваемые матрацы, еда, отдающая прогорклым маслом, пот и жавель[53], — в первые вечера, когда она раздевалась или садилась на толчок отправить свои естественные потребности, поначалу злясь из-за невозможности сделать это без свидетелей (со временем привыкла), — шлепанцы, спущенные до колен джинсы, — а Патрисия молча смотрела на нее со своей койки, опустив на живот, обложкой вверх, книгу, которую читала — у нее их была целая полка, — все время изучая ее с головы до ног, день за днем, неделя за неделей, да и до сих пор. Иногда делала это, как сейчас, когда открыла глаза и смотрела на нее — после того, как мимо прошли девочки Трини Санчес по прозвищу Макоки III.

Тереса снова взялась за книгу. Эдмона Дантеса только что сбросили с обрыва, привязав к ногам ядро: стражники полагали, что имеют дело с мертвым телом старого аббата. Она жадно прочла:

Кладбищем замка Иф было море.

Надеюсь, он выберется из этой передряги, подумала она, торопливо переходя к следующей странице и следующей главе. Дантес, оглушенный, почти задохнувшийся, все же догадался сдержать дыхание: черт побери. Хоть бы ему удалось выплыть, и вернуться в Марсель, и отомстить этим трем сукиным сынам, они ведь называли себя его друзьями, мерзавцы, а сами продали его, да еще так подло.

Тереса никогда не представляла себе, что книга может настолько поглотить ее внимание — до того, что ей захочется успокоиться и снова продолжать читать с того самого места, где остановилась, заложив страницу спичкой, чтобы не потерять ее. Патрисия дала ей книгу после долгих разговоров на эту тему; Тересу поражало, что она может столько времени тихонько сидеть или лежать, глядя на страницы своих книг, что все это умещается у нее в голове и она предпочитает книги мыльным операм (сама Тереса очень любила мексиканские телесериалы, доносившие до нее дыхание далекой родины), фильмам и конкурсам, которые с восторгом смотрели другие заключенные, битком набиваясь в зал, где стоял телевизор. Книги — это двери, что выводят тебя из четырех стен, говорила Патрисия. Они учат тебя, воспитывают, с ними ты путешествуешь, мечтаешь, воображаешь, проживаешь другие жизни, а свою умножаешь в тысячу раз. Подумай, Мексиканочка, кто еще даст тебе больше за меньшую цену. А еще они помогают справляться со многими неприятными вещами — призраками, одиночеством и прочей дрянью. Иногда я думаю; как же вы справляетесь со всем этим — вы, те, кто не читает? Однако она никогда не говорила «Ты должна прочесть то-то и то-то» или «Взгляни-ка на эту книгу»: она ждала, когда Тереса решится сама. В один прекрасный день Патрисия застала ее роющейся в двух-трех десятках книг, состав которых она время от времени обновляла — кое-что брала в тюремной библиотеке, кое-что заказывала тем из заключенных, кто пользовался большей свободой, кое-что присылали друзья или родственники. Такое повторилось несколько раз, и вот однажды Тереса сказала: мне бы хотелось почитать, я ведь никогда не читала. У нее в руках был томик, озаглавленный «Ночь нежна» или что-то в этом роде. Ее привлекло название — показалось ей ужасно романтическим, — а кроме того, на обложке была красивая картинка; изящная худенькая девушка в шляпе, очень похожая на модниц двадцатых годов. Но Патрисия покачала головой, отобрала у нее книгу и сказала: погоди, всему свое время, прежде ты должна прочесть другую, которая будет тебе больше по душе.

На другой день они отправились в тюремную библиотеку и попросили у Марселы Кролика, заведующей — Кролик было ее прозвище: она налила свекрови в бутылку из-под вина моющее средство этой марки, — ту самую книгу, которая сейчас была в руках у Тересы. В ней говорится о заключенном, таком же, как мы, пояснила Патрисия, заметив, как забеспокоилась Тереса при виде такой толстой книги. Кстати, обрати внимание: издательство «Порруа», Мексика. Она оттуда же, откуда и ты. Вы просто предназначены друг для друга.

На другом конце двора происходила небольшая ссора. Несколько арабок и молодых цыганок с распущенными гривами крыли друг друга на чем свет стоит.

С места, где это происходило, было видно зарешеченное окно мужского отделения, откуда заключенные мужчины обычно перекрикивались или обменивались знаками со своими женами и подругами. В этом уголке заваривалось немало тюремных идиллий (заключенный, работавший каменщиком, умудрился обрюхатить одну из женщин за те три минуты, что понадобились надзирателям, чтобы обнаружить их), и его частенько посещали дамы, у которых имелись романтические интересы по ту сторону стены и колючей проволоки.

Сейчас три-четыре женщины ругались всласть и уже начинали размахивать руками — ссора вспыхнула из-за ревности или спора за самое удобное место на этой импровизированной наблюдательной площадке, — а стоявший наверху часовой перегнулся со своей вышки, чтобы посмотреть, в чем дело. Тереса уже убедилась, что в тюрьме женщины становятся смелее и решительнее некоторых мужчин. Местные дивы красились, делали себе прически у заключенных-парикмахерш и любили выставлять напоказ драгоценности — особенно те, кто по воскресеньям ходил к мессе (сама Тереса, не задумываясь и не рассуждая, перестала делать это после гибели Сантьяго Фистерры) и работал на кухне или там, где можно было хоть как-то пообщаться с мужчинами. Это тоже служило поводом для ревности, ссор и сведения счетов. Тереса видела, как женщины жестоко избивают друг друга из-за сигареты, кусочка омлета — яйца не входили в тюремное меню, поэтому ради них все готовы были чуть ли не на убийство, — из-за резкого слова или неуместного вопроса: они дрались кулаками и ногами, в кровь разбивая жертве лицо и голову. Поводом могла стать кража наркотиков или еды: банок с консервами, кокаина или таблеток, утащенных во время приемов пищи из камер, когда те оставались пустыми. Или неподчинение неписаным законам, управлявшим тюремной жизнью. Около месяца назад одну стукачку, убиравшую в комнате надзирательниц и пользовавшуюся этой возможностью, чтобы доносить на своих товарок, избили смертным боем в общей уборной во дворе: не успела она поднять юбку, как на нее навалились четыре женщины, а остальные в это время загораживали дверь; потом, конечно же, оказалось, что никто ничего не видел и не слышал, а доносчица до сих пор валялась в тюремной больнице с несколькими сломанными ребрами, да еще челюсть у нее была скреплена проволокой.

Ссора в дальнем углу двора продолжалась. Из-за решетки парни из мужского отделения подбадривали дерущихся, а через двор бегом неслись начальница женского с двумя надзирательницами, чтобы разнять их.

Рассеянно скользнув по ним глазами, Тереса вернулась к Эдмону Дантесу, в которого была просто влюблена. И, переворачивая страницы — беглеца только что подобрали в море рыбаки, — она ощущала пристальный взгляд Патрисии О’Фаррелл, смотревшей на нее также, как та женщина, что уже столько раз наблюдала за ней затаившись среди теней или в глубине зеркал.

Ее разбудил стук дождя за окном, и она распахнула глаза в сером рассветном полумраке, охваченная ужасом; ей показалось, что она снова в море, рядом с камнем Леона, в центре черной сферы, падающей в глубину — также, как падал Эдмон Дантес, окутанный саваном аббата Фариа. После камня, и удара, и все поглотившей вслед за этим ночи, и дней, последовавших за пробуждением в больнице с загипсованной до самого плеча рукой, ссадинами и царапинами по всему телу, она мало-помалу — слова, оброненные врачами и медсестрами, визит двух полицейских и женщины из какой-то социальной службы, вспышка фотоаппарата, пальцы, испачканные краской после взятия отпечатков — восстановила для себя подробности происшедшего. Однако всякий раз, когда кто-нибудь произносил имя Сантьяго Фистерры, она отключала мозг. Все это время успокоительные и собственное душевное состояние держали ее в полудреме, отвергающей какую бы то ни было работу мысли. Первые четыре-пять дней она ни секунды не хотела думать о Сантьяго, а когда воспоминание все же приходило к ней, она отстраняла его, погружаясь в эту полудремоту, в значительной степени добровольную. Нет, нет, шептала она про себя. Еще не время. До тех пор, пока однажды утром, открыв глаза, она не увидела Оскара Лобато, журналиста из «Диарио де Кадис» и друга Сантьяго, сидевшего возле ее кровати. А у двери, прислонившись к стене, стоял еще один человек, чье лицо показалось ей смутно знакомым.