Вячеслав Денисов - Главный фигурант Страница 41

Репортер выдержал шутку мужественно, даже не моргнув глазом. За последние трое суток он избавился от многих своих дурных привычек. Перестал покашливать (предупреждение Сидельникова), стал меньше курить (отсутствие карманного капитала) и забросил свой блокнот. То, на что он насмотрелся за эти дни, описать в двух словах все равно невозможно, а события всякий раз происходят такие, что их даже если постараться забыть, то не сможешь.

– Очень хочется взглянуть в глаза этому Мише, – проскрипел он с заднего сиденья. – Негодяй. Если бы не доказательства в пользу Разбоева, я бы решил, что убийца – это он.

Вычленив из речи Шустина самое важное, Кряжин чуть сбросил скорость и, не оборачиваясь назад, тихо, но отчетливо повторил:

– Если бы не доказательства В ПОЛЬЗУ Разбоева?

Репортер смутился:

– Ну, я хотел сказать, что вам так и не удалось доказать его невиновность. А все, что у вас имеется, свидетельствует против него, то есть в пользу версии Вагайцева. Значит, и в пользу Разбоева, коль скоро он соглашается с этой версией. Я здесь сторонний наблюдатель, однако, если уж вы решили таскать меня с собой, имею право на озвучивание собственных мыслей! – возмутился Шустин. – Свобода слова у нас пока, слава богу, – не мораторий на смертную казнь. Не приостанавливается.

Дабы не акцентировать более внимания на своей персоне, репортер переключился на тех, в чьих выводах сомневаться уже не приходилось.

– Ваши прокуроры-криминалисты, – говорил Шустин за спинами капитана и советника, – дали несколько однозначных ответов на вопросы, поставленные перед ними следствием. Во-первых, сперма в теле одной из жертв по своему химическому составу относится к той же группе, что и кровь Разбоева. Слюна на сигаретном фильтре на месте преступления – к той же группе, что и кровь Разбоева. В деле имеются признательные показания Разбоева, которыми он себя полностью изобличает. Общество и власть ждут от вас обвинительного заключения и передачи дела в суд, однако вы уже третью неделю пытаетесь опровергнуть очевидное и за все это время не смогли опровергнуть ни одного факта, предоставленного вам вашими экспертами, узкими специалистами, а потому – специалистами экстра-класса. Хочется думать, что иные в Генеральной прокуратуре работать и не должны.

Кряжин, выслушав этот монолог, промолчал, и было в этом молчании нечто, что заставило Сидельникова медленно и незаметно для Шустина посмотреть на советника.

– Я вам вот что скажу, Степан Максимович, – после того, как все уже почти забыли о выпаде Шустина, процедил Кряжин. – Ни один человек не может быть узким специалистом без того, чтобы не быть абсолютным идиотом в широком смысле слова.

Кряжин выбрал подходящее место и остановил машину, мягко вкатив ее на парковку между заиндевевшим «Опелем» и только что подъехавшим на стоянку отмытым «Фордом».

– Как вы думаете, Шустин, почему до сих пор не проведена генетическая экспертиза?

– Какая? – осторожно переспросил тот.

– Почему Разбоев до сих пор не помещен в научно-исследовательский центр, где у него могла бы быть взята проба на идентификацию составляющих его ДНК с составляющими ДНК изъятых спермы и слюны? Гарантируемый процент совпадения в девяносто семь процентов заставил бы меня отказаться от этого сомнительного, на ваш взгляд, предприятия по поиску алиби Разбоева. Однако я ее не назначаю, не назначал ее и следователь Вагайцев. Вопрос: почему?

– Дорого, – выдал первое, что пришло в голову, Шустин.

– Когда речь идет об установлении личности убийцы шестерых людей, за ценой не постоит ни одно ведомство. Тем паче что это деньги государственные и на бестолковые командировки по всей стране тратятся гораздо большие суммы.

Холод стал проникать внутрь салона, окна запотевали, и Кряжину пришлось снова завести двигатель.

– Я вам объясню. Дело государства – оберегать свой народ от потрясений от революций. Так появляются отпечатки пальцев, которых не было. Я точно знаю, что Разбоев не убивал, однако уверен в том, что генетическая экспертиза даст однозначный ответ о его вине. Для этого достаточно забрать у меня дело и подменить окурок, который вы нашли, на окурок, изъятый у Разбоева во время очередного допроса. Да и сперму у него изъять – плевое дело. Достаточно дать полистать ему порнографический журнал, и через тридцать минут идти в камеру с пробником за образцом.

Кряжин приоткрыл окно и выплюнул в него окурок.

– И эксперты, разогрев свои генетические прилады, проведут анализ и тотчас покажут пальцем на Разбоева. По этой причине я и утверждаю, что ни один человек не может быть узким специалистом без того, чтобы не быть полным идиотом в широком смысле слова. Государство беспокоится за свой имидж. За свой авторитет и величие. Я не назначал генетическую экспертизу, потому что догадываюсь о событиях, которые за этим последуют. Вагайцев ее не назначал из других сображений. Есть Разбоев, есть признания, есть бушующая орда народа, требующая возмездия. Разбоев вменяем, значит, пора точить лезвие гильотины. Теперь понятно?

На этот раз Шустину было понятно, кажется, все. Но вид его все равно был далек от просветленного.

Глава пятнадцатая

Я, признаться, недоумевал. Чего уж проще – взять из государственной казны несколько десятков тысяч рублей и расставить все точки над «i». И выяснится, что сперма не принадлежит Разбоеву. Раз так, следует предполагать, что не принадлежит ему и окурок «Винстон». И теперь можно смело продлевать срок расследования и начинать все заново. На данный момент у Кряжина подозреваемых, как я понял, нет, но после экспертизы никто не упрекнет его в необоснованной волоките.

Если всякий раз подозревать, что руководство вмешается в расследование подобным образом, тогда и допрашивать свидетелей не стоит – кто-то из них тоже может быть подослан супостатами.

Как бы то ни было, Кряжину я все равно верю, хоть и с трудом понимаю, зачем ему нужно все это: Шустин, который бегает за нами, как собака на веревке, эти вылазки, после которых отписываешься перед той же прокуратурой за мордобой и применение служебного оружия.

Сейчас мы опять куда-то едем. Я опять за рулем, Кряжин рядом, а в затылок мне дышит порядком надоевший репортер. Черкать карандашом в блокнотике он уже перестал. Я вижу, как он устал, и единственное, что его утешает в последнее время, это мысль: пусть Москва и большая, Мишу-Федула мы все равно разыщем.

Я тоже так думаю. Каким бы странным ни показалось это заявление, но бомжа в столице найти легче, чем гражданина, имеющего регистрацию и постоянное место жительства. Идея хиппи о том, что по-настоящему свободен тот человек, у которого нет ни паспорта, ни дома, имеет свои изъяны. Быть может, в США так и было. Возможно, так есть до сих пор. А у нас бродяга как никто другой связан этой свободой по рукам и ногам. Он живет тем, что способен раздобыть на улице, и сделать это он может лишь на той территории, к которой привязан житейски. Либо бывшее место жительства, либо место прошлой работы. Над блуждающим с утра до вечера странником властвуют два фактора: географический и материальный. Сунется в чужую вотчину – получит в ухо либо нож в бок. Поэтому я просто уверен, что, если не сходить с территории Восточного округа и все теснее жаться к пустырю, успех нам гарантирован. Олюнин, сколько бы ни бродил по жилым массивам, все равно вернется туда, где у него есть жилище, огонь и собеседники.

А сегодня-то, рано утром!

Я никогда не видел советника в таком недоуменном состоянии и в таком унылом – Шустина. Мы уже выезжали из больницы, когда мне снова позвонил дежурный и... Я вам скажу, большая это неприятность для офицера МУРа – сообщать следователю о том, что интересующий его фигурант обманул дежурную смену и бежал из... МУРа!

Да, да. Олюнин бежал.

Где-то между без четвертью и шестью часами утра в глубине дежурного помещения раздался гулкий стук и помощник направился выяснять у единственного на тот момент задержанного – Олюнина, что ему нужно.

– Живот бурлит, командир! – жалобно выл Миша-Федул. – Сил больше нет. Не дай нагадить в доме [10]...

Помощник «повелся» и распахнул дверь в камеру.

Олюнин бежал по коридору, на ходу расстегивая брюки и, едва оказался в туалете, тут же шмыгнул на приступку.

Не желая становиться свидетелем не радующего глаз зрелища и одновременно не теряя задержанного из виду, сержант вышел из туалета и встал у открытой двери, ведущей в коридор. Олюнин вышел, и они вернулись.

Где-то между шестью часами утра и четвертью седьмого в камере вновь раздался вой и призывы отвести в туалет.

Сержант повторил маршрут. За пять лет службы в этом заведении он знал наверняка, что от дежурного помещения до туалета – восемнадцать шагов, до двери в тамбур, ведущей на улицу, – девять, до общественной приемной – тридцать семь.