Вячеслав Денисов - Грабеж – дело тонкое Страница 45

Почему я начал так издалека, с обертки от мороженого? Потому что, начни я с главного, никто бы так и не понял, почему Антон, находясь в своей должности по колено в грязи и человеческих отходах, до сих пор не предпринял никаких усилий для того, чтобы из этой ямы вылезти и проклясть это зловещее и подлое место. И никто бы никогда не понял, почему Антон Струге, находясь в эпицентре человеческой безнравственности и маразма, умудряется сохранять свою мантию чистой.

Жили в Древнем Риме авгуры. Они угадывали по полетам птиц погоду и предсказывали события. Лохотронили, одним словом, публику Римской империи. Они делали серьезный вид и даже внешне страдали, стараясь верно угадать события завтрашнего дня или ближайшую свадьбу. Однако, встречаясь друг с другом и узнавая друг в друге лжецов, они не могли удержаться от улыбок. И авгура в авгуре мог узнать только авгур.

Так же и у судей. Степень загрязнения мантии того или иного слуги Фемиды не способен опознать ни один из тех, кто сам не облачен в черные одежды. Суд – маленький мир, где каждый все знает о каждом и старается вести себя так, чтобы о нем самом поменьше знали. Меньше сведений – меньше тем для рассуждения, меньше сплетен, меньше вопросов.

А теперь об обертке, валяющейся на тротуаре. О той самой, с которой я начал разговор. По мнению Струге, раз есть люди, бросающие мусор на тротуар, и есть дворники, этот мусор убирающие, значит, должны быть и те, кто должен найти виноватого малого и призвать к ответу.

Обвинить можно и невинного, но обличить – лишь виновного. И я в третий раз возвращаюсь к уже надоевшей обертке с остатками недоеденного мороженого.

Есть судьи, могущие поднять шум и не сделать ничего полезного. Есть и тот, кто, нарушая все и вся, будет заниматься поиском виновного. Он найдет человека со следами мороженого на губах и призовет его к ответу, нимало не задумываясь о том, что, может быть, брошенная совсем другим человеком обертка осталась лежать на дороге. Судья может это сделать по причине того, что его просто попросили. А сделать это очень легко, признав достаточным факт присутствия следов мороженого на губах. Судья в силах совершить такой поступок еще и потому, что дел о мороженом у него двести штук, и, если заниматься каждым, очень легко вылететь из маленького мирка в Зазеркалье и оказаться среди тех, кто в него больше не вхож. Причин много.

Почему Струге станет искать дворника? Потому что того требует закон. Мусорщик обязан убирать мусор. Убийца должен отбывать наказание. Проворовавшийся чинуша должен сидеть в тюрьме. Невинный должен освободиться. Правда должна состояться.

Мне тяжело со Струге и очень легко. Он единственный, с кем мне не приходится играть в многозначительность и лукавить. Он судья от бога, поцелованный всевышним и хранимый им. Антон может ввязаться в драку, но перед этим обязательно повесит мантию в шкаф. Он будет драться за свою жизнь или за жизнь близких ему людей, он будет сражаться за правду, и никогда эта драка не будет пьяной. Именно потому, что его мантия чиста, она постоянно навлекает на него неприятности. Многие жители Зазеркалья, те самые, чьи мантии трещат от засохшей на них грязи, никогда не простят тому, чьи одежды легко развеваются на ветру. Живя в Зазеркалье, нужно уметь правильно отражаться от его стен. Они обманчивы, кривы, они скрывают пороки и сливают воедино всех, кто находится внутри. И нужно уметь отразиться так, чтобы на тебя не переползло чудовищное изображение рядом стоящего. Но как трудно это сделать... В Зазеркалье нельзя отдаляться от других, в нем всегда нужно быть в команде. Не можешь – выйди.

Я знаю, Струге жует валидол. Он всячески скрывает это, однако меня ли ему обманывать? Раньше, по субботам, мы свободно играли с ним в футбол два тайма кряду. В одной команде, на первенство города, среди любителей. Сейчас же он с трудом выдерживает полтора. То ногу вывихнет, то колено ушибет...

Он лжет мне. Антон обманывает меня, стараясь отвлечь мое внимание от своей груди то к колену, то к стопе. Его скорее бульдозером на землю повалишь, нежели в неправильной блокировке во время атаки! У него болит сердце. И я знаю почему.

Таких, как Струге, немного. И живут они, наверное, недолго. Их просто ненадолго хватает. Жизнь можно удлинить, слегка замарав мантию. Так, что даже я не замечу. И это неудивительно, потому что я живу за зеркальной стеной. Но эту полоску грязи тотчас заметят те, кто рядом с ним. А для Струге это означает лишь гибель. Ему плевать на мнение других, если бы он его ценил, то давно бы уже переломался и стал для всех зазеркальцев презренно своим. Но не презрения сторонних боится Струге. Если совесть у тебя существует лишь по причине боязни презрения рядом живущих, то и не совесть это вовсе, а просто – боязнь. Струге не может стать чужим для себя. В этом вся причина.

Зачем он ввязался в дело Левенца?

Этот секрет перестал для меня быть секретом с того самого момента, когда он, впервые усадив меня в кафе, отправился на лавочку перед домом Решетухи. Антон хочет приблизить к себе одного из жителей Зазеркалья, чтобы не дать ему шанса потеряться среди кривых зеркал и уберечь его от слияния с чужим изображением. Сделать из него некое подобие себя, чтобы дать понять молодому парню, кто и что есть настоящий судья. Окажись дело Андрушевича в руках Антона, я знаю, как он поступил бы с ним. Подсудимый, по причине недоказанности вины, оказался бы на свободе, а дело было бы выделено в отношении неустановленного преступника. Так велит поступить Струге его долг. И пусть дело кануло бы в Лету, потеряв свою актуальность и утянув за собой все концы, за которые могли бы схватиться сыскари из уголовного розыска. Но это уже не проблема Струге. Это проблема тех сыскарей. Кто такой Левенец? Неопытный, не обожженный обстоятельствами судья, брошенный Лукиным и Николаевым на сковороду с высокими краями лишь потому, что тот имел глупость приблизиться к Струге со своим хорошим к нему отношением. Зазеркалье – жестокая страна. Ее законы не прощают вольнодумия и свободы выбора.

Антон же, зная всю подноготную их мира, хочет показать Паше правду. Ту, с которой ему теперь придется сталкиваться на каждом шагу. Левенец много чего не понимает в этой истории, как, собственно, и я. Если верить Струге, то Паша уже готов судить, но еще не в состоянии рассуживать. По мнению судьи Струге, между двумя этими понятиями – пропасть. Я верю другу, поэтому рядом с ним.

И сейчас, когда мы с ним мчимся в моей прокурорской «Волге» в квартиру некоего Сутягина, мне даже в голову не приходит, что я поступаю неправильно. Достаточно того, что в верности этого уверен Струге...

– Что ты хочешь там увидеть? – осторожно спрашиваю я, лавируя на перекрестке среди дорогих иномарок. – Или просто хочешь переговорить с этим Сутягиным? Зачем он тебе сдался?

– Не знаю, – ответил Антон.

Это обычный ответ, после которого я уже не раз попадал в такой переплет, что возможность увидеть завтрашнюю зорьку превращалась для меня в несбыточное желание. «Не знаю», – всякий раз отвечает он, направляя мои ноги в сторону событий, на участие в которых не отважится ни один нормальный человек.

Улица Выставочная, дом восьмой, квартира шестая. За все тридцать восемь лет жизни я не был в этом дворе ни разу. Если верить Максу из команды Земцова, то это именно тот адрес, по которому сейчас проживает Сутягин. Раньше здесь проживал адвокат Савойский, который сейчас является соседом Антона. Да, городок вроде немаленький, а как он тесен...

– Пойдем вместе. – Я опережаю мысли Струге на полсекунды раньше его предложений. В конце концов у меня есть пистолет.

Маразм какой-то!.. Идем в гости к вполне добропорядочному человеку, а я думаю о пистолете. Не эхо ли последних событий, всякий раз отражаясь от действительности, залетает в мои уши? За дверью нового владельца квартиры Сутягина такая тишина, словно у него умерла теща. Зато в соседней квартире такая какофония, будто там рвут мехи баянов. Складывается впечатление, что именно там справляются по этому поводу поминки. Ни секунду не медля, я нажимаю кнопку звонка соседей.

Дверь распахивается, и нашему с Антоном взору предстает потное лицо дамы бальзаковского возраста. Очень необычно, занимаясь серьезными делами, встречать на пороге квартиры женщину, в купальном костюме и шерстяных гетрах. От спортсменки исходит дух здоровья и запах дезодоранта, не могущего перебить аромат потного сорокапятилетнего тела.

– Ой, простите! – кричит она, словно мы глухие. – Я тут аэробикой занимаюсь!

Первый раз вижу, как занимаются шейпингом под «Любэ». Ну, да не мне судить...

– Простите, что отрываем от дела, – извинился я, стараясь не вдыхать запах здоровья, – однако обстоятельства заставляют нас настаивать на разговоре. Если можно, выключите, пожалуйста, «батяню»...

Приняли нас на кухне, где была открыта форточка и пахло свежим ароматом яблочного «фэйри». От лимонада, выдавленного из сифонного устройства в холодильнике, я отказался, а Струге нет. Конечно, чего зря время терять, если разговаривать все равно буду я?