Василь Быков - «Подвиг», 1989 № 05 [Антология] Страница 47

— Встань! Ты! Слышь! — подхватился полицейский во френче.

Агеев медленно поднялся с табурета.

— Сюда, сюда! Перед господином оберстом.

Стараясь не хромать, Агеев неловко ступил три шага из беседки и выпрямился, подумав, что оберст, по-видимому, станет его благодарить. Тот и в самом деле картавяще произнес что-то, дряблое лицо его с покрасневшими словно от недосыпу глазами изобразило некоторое подобие улыбки, но вдруг холодно застыло, и немец, стоя вполоборота, строго обратился к полицаю. Тот, встрепенувшись, вытянулся и что-то односложно ответил тоже по-немецки, что удивило Агеева: гляди-ка, умеет! Но он почувствовал уже, что речь шла о нем, и встревожился.

— Господин оберет спрашивает: ты военнослужащий Красной Армии?

— Я? Нет. Я железнодорожник, — упавшим и противным для самого голосом сказал Агеев и подумал: кажется, влопался!

— Он спрашивает: почему хромаешь? Ранен?

— Несчастный случай. На железной дороге, — бодрее ответил Агеев и невольно напрягся, словно по стойке «смирно» перед начальником. Но тут же расслабился, одну руку сунул за пояс вышитой рубахи, так, как если бы никогда не имел дела с армией и ее порядками. Вот только его диагоналевые брюки с кантами предательски выдавали в нем командира, и Агеев, внутренне сжавшись, гадал, поймет это оберет или не поймет.

Оберст, однако, уже не смотрел на него — все более распаляясь, он строго выговаривал что-то полицаю во френче, и тот, лихо щелкая каблуками, ел его взглядом близко к переносице посаженных глаз, то и дело повторяя свое «яволь!». Агеев не понял, что разгневало этого старичка оберста, но он чувствовал, что речь шла о нем, и в напряженном внимании ждал развязки. Наконец немец, похоже, выговорился, его гневный напор стал иссякать, он вытащил из кармана брюк блестящий, с затейливой инкрустацией портсигар и тонкими пальцами выбрал из него сигаретку. Как только он сделал первый шаг к улице, все стоящие подле расступились, направляясь следом. Возле соседнего дома за изгородью их ждала легковая машина с парусиновым верхом пепельного цвета. Оставшись возле беседки, Агеев краем глаза проследил, как они там рассаживались, подумав: неужели пронесло? Но полной уверенности, что пронесло, не было, оберст еще угрожающе помахал пальцем перед полицаем в танкистском френче, что-то выговаривая ему, и тот, наверно, в свое оправдание изредка вставлял короткие слова по-немецки. Казалось, это продолжалось нестерпимо долго. Пока немцы не уехали, Агеев не мог чувствовать себя в безопасности, неосознанная тревога не унималась, и он, может, впервые понял, на какой трудный путь встал с этим своим сапожничанием. Он вздохнул, только увидев, как взвихрилась пыль позади машины, но тут же выругался с досады: трое полицаев остались и, выждав, когда машина скрылась за поворотом улицы, повернули назад. Они опять шли к его двору.

Первым вошел все тот же рослый полицай во френче, устало согнал с лица выражение озабоченности.

— Ну, понял? — резко, в упор спросил он Агеева.

Тот отрицательно покачал головой.

— Не понял? Какой непонятливый! В лагерь тебя приказал спровадить! Как военнопленного.

Мощеная земля во дворе странно зашаталась перед глазами Агеева, он взглянул в сторону улицы, выход на которую, однако, уже преградили два полицая с винтовками.

— Скажи мне спасибо! Поручился за тебя, ясно? — бросил полицейский и неторопливо прошелся в глубь двора.

— Что ж, спасибо, — выдавил из себя Агеев, не зная, что еще сказать. И даже что подумать по этому поводу.

— Вот так! Что ж, думаешь, это просто? Думаешь, он сразу и послушал? — обернувшись, сказал полицейский.

Видно, все еще переживая неприятный разговор с немцем, он минуту прохаживался туда-сюда по двору. Агеев выжидательно стоял на месте, чувствуя, что его сегодняшние испытания, видно, еще не кончились. Еще что-то ему готовится. Наконец полицейский отбросил свой прутик и решительно сел на скамью под кленом.

— Ладно, черт с ним! Ты это… Посмотри-ка заодно мои сапоги.

Резким движением он содрал с ноги тесноватый хромовый сапог, сунул его Агееву, и тот подался на свое место в беседке. Полицейский, положив ногу на ногу, внимательно посмотрел в его сторону.

— Ты давно?

— Что? — обернулся Агеев.

— Что, что… Ранен, говорю, давно? — гыркнул полицай. — Не понимаешь…

«Черт бы тебя взял с твоей понятливостью!» — зло подумал Агеев, не зная, как лучше ответить о своем ранении. Но, видно, ответить придется по правде, этого не проведешь. Сам, видно, оттуда…

— Да недавно. Как отступали… Красные.

Полицейский коротко хохотнул.

— Красные! А сам ты кто, белый разве?

— Я? Да так…

Разом согнав с твердого, волевого лица усмешку, полицейский взглянул на своих помощников, которые в терпеливом ожидании торчали у палисадника, чутко прислушиваясь к их разговору.

— Ладно темнить! Не видно по тебе разве! Думаешь, бриться перестал, так никто не узнает? Командир? — вдруг резко спросил он, буравя Агеева острым взглядом пристальных глаз. — Командир, конечно. Вон по чубу видать. Рядового бы остригли.

Выкладывая из ящика инструмент, Агеев молчал, все еще соображая, как вести себя, за кого выдавать. По документам Барановского он инженер-железнодорожник, такую и отработал версию, но ведь этот не спрашивает документы. Натренированным глазом он, видно, сразу усмотрел в нем военного, и отпираться, наверно, было рискованно. Только больше запутаешься или вызовешь подозрение в чем-либо еще более опасном.

— Ладно, — помолчав, сказал полицейский. — Посмотрим, какой ты сапожник. Подбей косячки. Как у немцев. Чтоб шел — издали было слышно: идет начальник полиции, а не хрен собачий. Понял?

— Ясно, — сдержанно ответил Агеев, уже понимая, что, по всей видимости, перед ним сам Дрозденко, о котором он слышал от Молоковича. И это его первые клиенты — фашист и его прислужник с их пустячным ремонтом. Бели только дело действительно в этом ремонте. — Вот беда, новых косячков нет! — сказал он, покопавшись в жестяной коробке с гвоздями. Среди проржавевших гвоздей выбрал три ржавых, видно, оторванных от старых каблуков косячка. — Вот такие пойдут?

— Ладно, пойдут, — сказал Дрозденко и снова вблизи пристально заглянул в лицо Агеева. Тот, делая вид, что не замечает этого взгляда, примерял косячок на заметно стесанный каблук начальника полиции. — Ты кто по званию? — вдруг тихо спросил тот, опершись локтем на колено разутой ноги. Оба полицая из-за ограды — один белобрысый, пожилой, в немецкой пилотке и второй, молодой крепыш в кепке — заметно навострили уши, и начальник полиции метнул строгий взгляд в их сторону. — Эй, вы там! Расстарайтесь-ка мне молочка попить.

Застучав сапогами, полицаи ринулись во двор, но Дрозденко сразу остановил их зычным окриком:

— Не сюда, обормоты! Здесь ни черта нет! У соседей!..

Когда полицаи выбежали, вламываясь в калитку к соседям, он снова наклонился к Агееву.

— Так какое звание? Лейтенант, старший?

— Старший, — сказал Агеев.

— Не политрук часом?

— Нет, не политрук. Начальник боепитания.

— Ого! Специалист по оружию. А я вот из танковых войск. Был начштаба батальона.

— Что ж, большое начальство, — пробормотал Агеев, в душе проклиная этого разоткровенничавшегося собеседника. Он заколачивал железные гвозди в каблук, сапог вздрагивал вместе с чугунной лапой, на которую был надет, и каждый удар больно отдавался в его распухшей ноге.

Начальник полиции закурил «Беломор», пуская в беседку дым, и Агеев с жадностью вдохнул знакомый запах этих папирос, хотя сам никогда не курил.

— Было! — со вздохом сказал Дрозденко. — Было начальство да сплыло. Как дым, как утренний туман. Теперь другое начальство, немецкое. Кто бы подумал, а? Сказал бы кто год назад, что стану начальником полиции, я бы тому в морду плюнул. А ведь стал. Почему? Потому что за других погибать не хотел. Слушай, ты откуда родом?

— Я? Я издалека, — сдержанно ответил Агеев. — А вы?

— А я здешний. Из местечка. Ну и какие планы?

— Да какие планы. Нога вот! — шевельнул коленом Агеев и поморщился.

— Что, здорово садануло?

— Здорово, — сказал Агеев, возвращая сапог. — Вот посмотрите. Пойдет?

Дрозденко взял сапог, придирчиво осмотрел каблук и вдруг тихо, зло выпалил:

— Говно ты, а не сапожник! Кто же так подбивает? Надо подложить кусочек кожи. А то ведь криво!

— Была бы она у меня, кожа, — развел руками Агеев. Действительно, он не нашел в ящике ни кусочка кожи.

— Да-а… Ну ладно, подбивай второй. Не ходить же так.

За изгородью на улице показались оба полицая, один остался с винтовкой у входа, а второй в вытянутых руках нес кринку молока, которую осторожно протянул начальнику.

— Вот, только надоенное. Парное. — Белобрысое лицо полицая подобострастно расплылось в угодливой улыбке.