Татьяна Светлова - Тайна моего двойника Страница 5

— Ты чего? С какой стати мне так думать? — я искренне удивилась ее ходу мысли.

— Ты не знаешь, что бывает с детьми, которые узнают, что их усыновили… — снова вздохнула мама. — Случается даже, что они сбегают из дома. В других странах уже давно поняли, какой это шок, и с детства приучают ребенка к мысли, что у него приемные родители…

Ага, — подумала я, — в таком случае моя копия должна знать, что она приемная дочь…

И удивилась сама себе: я эту девушку уже зачислила в свои сестры! А ведь, строго говоря, я ее видела-то только несколько мгновений, да еще и издалека!

— А у нас до сих пор хранят в тайне, — продолжала мама, — а потом — нате вам, приехали, от тебя родная мать отказалась, а мы тебя усыновили… Какая травма для юношеской психики!

— Ну я же не идиотка, — заверила я маму. — И психика у меня уже давно не юношеская. Так ты меня удочерила?

— Что ты! Нет, конечно. Я всегда думала, что ты моя дочь! Только иногда, глядя на тебя, начинала сомневаться, не перепутали ли тебя в роддоме.

— Я в каком роддоме родилась, между прочим?

— Имени Индиры Ганди [1].

— Может, там можно посмотреть в старые архивы? Кто ещё в тот же день родился, сравнить?

— Не хочу, — отрезала мама. — Ты моя дочь, и если тебя и перепутали, то значит кто-то растит моего ребенка и любит его, как родного, ни о чем не догадываясь. Мне не нужен никакой другой ребенок, кроме тебя! И я не буду никого искать и разрушать чужое семейное счастье!

Моя милая мама, почему она так уверена, что у кого-то непременно должно быть счастье? Что кто-то так же любит чужого ребенка, (считая его своим), как она меня?

Некоторое время мы молчали, созерцая друг друга в наступающих сумерках.

— У тебя зрачки расширяются, когда ты так смотришь, аж глаза черными делаются — мама передернула плечами, и я только сейчас сообразила, что, задумавшись, уставилась на нее, не мигая. — Тебе не нужно ли об очках подумать?

— Мам, нас не могли в роддоме перепутать. Если нас было две… Двойняшек не путают. А если бы и перепутали, тогда у тебя были бы чужие двойняшки вместо твоих, но сразу две штуки, а не одна из них. Понимаешь?

— Тем лучше, — пожала плечами мама. — Значит, эта девочка просто на тебя похожа.

Отчего-то день отъезда, который я так ждала и так торопила, мне оказался не в радость.

На сердце была какая-то тяжесть, словно дурное предчувствие. Я долго мучалась, пытаясь понять, откуда оно исходит, но так и не сумела. И только в аэропорту, проходя таможенную зону, я поняла в чем дело. Оглянувшись, чтобы еще раз помахать Игорю, я увидела написанное у него на лице облегчение.

Игорь был рад избавиться от меня!

Шевельнулась обида. И даже смутная ревность. В последние дни он очень много работал, приходил поздно, уставал, голова его была занята какими-то делами и он едва замечал меня, не слышал, когда я с ним заговаривала… Единственное, что живо интересовало его — это мой отъезд. Он мне помогал во всем, даже в складывании моего чемодана, словно ему не терпелось остаться одному, чтобы я перестала путаться под ногами, заговаривать с ним, когда он сосредоточен, спрашивать, когда придет с работы…

Кажется, я проиграла битву. Между мной и Делами Игорь выбирал не меня.

Промелькнула мысль: я покидаю свое место — в доме Игоря, в жизни Игоря, — и я больше никогда не займу его снова.

Я тогда еще не могла представить, как я была права.

Я тогда еще не могла представить, что происходило в душе Игоря…

Олин отъезд во Францию оказался Игорю очень кстати. Когда Оля ему выдала эту идею, насчет Сорбонны, он даже не мог вообразить, как это будет кстати! Он согласился разлучиться с ней на несколько месяцев, потому что почувствовал: девочка начинает томиться. Ей нужна смена обстановки. Ведь для любви разлука — словно освежающий душ. Правда, если это разлука короткая.

Но теперь все сложилось, как нельзя удачно. Вот уж несколько дней, как на него свалилось новое дело, и оно только начинало раскручиваться, по нему предстояло множество хлопот и разъездов, телефонных переговоров и встреч. Дело это не имело никакого отношения к его работе для партии Василия Константиновича, но Игорь взялся за него неспроста: в этом деле он мог показать себя с новой стороны. Свои таланты имиджмейкера и специалиста по связям с общественностью, свою способность убеждать и добиваться он уже давно доказал всем. Теперь у него была возможность показать себя не просто краснобаем и теоретиком, но аналитиком-практиком, детективом, способным размотать с крошечной зацепки всю цепочку.

Оле же лучше, на всякий случай, быть подальше на это время. С ее наивной прямолинейностью в сочетании с острой наблюдательностью она могла начать соваться к Игорю с вопросами… Он, конечно, многому ее научил, она стала куда сдержаннее и дипломатичнее, но эти ее новые качества распространялись только на внешнее общение, на посторонних людей. С Игорем она была по-прежнему откровенна и открыта, по-прежнему прямолинейна…

Вот и хорошо: пусть пока поживет за границей, развлечется. Франция тоже научит ее сдержанности, поможет Игорю в его воспитательных заботах. Когда Оля увидит, что ее непомерная открытость и непосредственность выглядит в глазах иностранцев как невоспитанность, неумение себя вести с достоинством — она быстро сделает выводы. Оля девочка способная, а жизнь — учитель талантливый, и учит куда быстрее и прочнее, чем любые разговоры на ту же тему…

Так что все, действительно, складывается к лучшему.

ГЛАВА 3

В ПОИСКАХ ОТРАЖЕНИЯ.

Я приехала в Париж в конце сентября, лил дождь. Довольно противный, мелкий осенний дождь. Меня встречал какой-то человек, с которым Игорь договорился, по имени Владимир Петрович, — то ли из торгпредства, то ли из консульства, какой-то знакомый знакомых. Он отвез меня на квартиру, которую снял мне по просьбе Игоря, объяснил как-чего, и обещал заехать назавтра, чтобы отвезти меня в Сорбонну, где нужно было оформить мое поступление на курс, и в префектуру за студенческой визой.

Он ушел. Я осмотрелась. Квартирка была крохотулечная, таких маленьких у нас в России просто не бывает. Кухня была отделена полустенком — не кухня, собственно, а кухонный закуток: плита на две конфорки, маленький холодильник, мойка, и пара шкафчиков. Стола там не было, да он бы и не поместился на этом пятачке, где можно было не сходя с места достать до всего. В комнате же стол был, и еще были раскладной диван, двустворчатый шкаф и этажерка с пятью книжками, какими-то вазочками и камешками, сухими цветочками и дешевой аудиотехникой. Крошечный телевизор стоял на тумбочке у дивана. И еще был совместный санузел и вешалка в … чуть не сказала — в прихожей. Не было там прихожей. Входная дверь открывалась прямо в комнату и возле нее была вешалка. Вот и все. Это называется «студио». Тут предстояло мне жить несколько месяцев.

Одиночество сразу же сомкнулось вокруг меня, как темная вода, лишь только мою квартирку покинул услужливый, хоть и малоразговорчивый Владимир Петрович. Оно словно материализовалось из плохо освещенных углов чужой квартиры и сгустилось, удушливо и плотно, заполнив собой все пространство моего маленького жилища. И я не знала, что с ним делать. Слишком уж оно было мне непривычным.

Я человек очень беспечный, отношусь ко всему легко, мне все всегда нормально и все сойдет: погода никогда не омрачает моего настроения, отсутствие денег не портит мне жизнь, неприятности меня не удручают (хотя серьезных неприятностей у меня никогда не было), проявления несовершенства человеческой природы в виде всплесков эгоизма, зависти или жмотничества меня не раздражают — во всяком случае, до определенной поры, пока их не слишком много… Короче — у меня легкий характер. Потому-то мои подружки, чуть что, поспешают ко мне — плакаться в жилетку. У меня ведь все всегда хорошо, и к тому же я, отличаясь умом и сообразительностью, всегда готова дать дельный совет, а мое терпение и участие просто безграничны.

Но у меня так и не появилось подруг для себя. То есть, для меня. То есть таких, чтобы я могла рассказать все-все и попросить совета. Впрочем, может это от того, что в советах я не нуждалась и необходимости плакаться в жилетку не испытывала. Я забыла вам сказать, что я еще и очень самоуверенная. То есть — уверенная в себе особа. Из чего следует, что я не слишком в них и нуждалась, в подругах. Но зато я всю жизнь жила с мамой, моей лучшей и любимой собеседницей и советчицей, а потом, сразу из теплого маминого дома — попала к Игорю, который был для меня сразу всем — и мужчиной, и другом.

Поэтому я никогда в своей жизни не чувствовала себя одинокой. Я просто не знала, что это такое. И даже не могла предвидеть, что способна испытывать это отвратительно-тоскливое чувство, эту звериную тоску, которая гонит на улицу, подальше от замкнутых чужих стен, куда угодно, в любое пространство, где есть люди.