Виктория Платова - Смерть в осколках вазы мэбен Страница 5

Заставить его отказаться от первоначального мнения могли не гневные или пылкие речи, а хорошо обдуманные и просчитанные аргументы. Выданные сдержанно и сухо, они могли в какой-то степени поколебать мнение Пошехонцева. Но и тут нужно было держать ухо востро и не уступать ни на йоту. Иначе, поскольку главному палец в рот не клади, оттяпает всю руку, он начинал жать, давить, пока не добивался своего. Но если человек вел себя равнодушно, ему было наплевать на все выходки Пошехонцева, то можно с уверенностью сказать, что он своего добьется.

Подождав минут пять и видя, что Пошехонцев не собирается прерывать своего занятия, я начала потихоньку закипать. Еще немного, начну клокотать, как чайник, дошедший до кондиции.

— Мне тут один недоумок передал, что вы хотели меня видеть, но, видно, этот идиот ошибся, меня здесь не ждали.

— Ну что ты, что ты, — замахал руками Пошехонцев, наконец приходя в себя. — Все правильно, я тебя звал.

— И за каким… В смысле, зачем?

— За этим, как его… — Илья изобразил бурную мыслительную деятельность. — Да ты садись, садись, чего стоя разговаривать.

— Сесть всегда успею.

— Присаживайся, Леда. — В голосе Пошехонцева стали проскальзывать просительные нотки — верный признак, что хочет сказать какую-то гадость. — Поговорить надо.

С этими словами он покинул свое насиженное местечко и с трудом выбрался из-за стола. Я придвинула стул и уселась. Закинула ногу на ногу и вытащила из пачки, лежащей на столе, длинную коричневую сигаретку.

— «More». Когда ты перестанешь быть пижоном, Илюша?

— Сразу уж и пижоном. — Пошехонцев почесал свой длинный нос и придвинул свой стул поближе к моему. — У меня к тебе дело.

— Выкладывай.

— Только пообещай, что не откажешься.

— Не могу, Илюшенька, пока не знаю, в чем оно заключается.

— Дело… — Илья покрутил головой. — Дело в материалах, что представляет наша газета.

После этого он надолго замолчал, заблуждал глазками по своему любимому кабинетику, словно проверяя, все ли на месте, и все ждал, что я начну задавать вопросы. Но я молчала, как партизан на допросе, и тоже занялась визуальным осмотром редакторского места обитания..

Кабинет, надо сказать, был под стать своему хозяину, то есть неряшливый, заляпанный и захламленный сверх всякой меры. Стол мог смело конкурировать со столиком самой грязной привокзальной забегаловки: те же липкие круги, те же крошки, те же обрывки бумаги, те же тарелки с недоеденными бутербродами. Отличие составлял лишь компьютер, примостившийся на краешке стола, Да пластиковые папки с бумагами.

Кроме живописного стола, в кабинете также стояли стулья, когда-то новые, с добротными кожаными сиденьями, но постепенно утратившие весь свой лоск и выглядевшие теперь весьма непрезентабельно. Так же отвратно выглядел и раздолбанный диван, на котором главный редактор проводил время после обеда, а также нередко захватывал и ночи, пытаясь наладить свою личную жизнь. Сомнительное ложе делили с ним многие журналистки нашей редакции, но с появлением в жизни Пошехонцева Лильки большинство ночей диванчику приходилось коротать в одиночестве.

Еще в кабинете имелись несколько шкафов с незакрывающимися дверцами и железный обшарпанный сейф, в котором Илья хранил экземпляры своего детища за предыдущий год. С наступлением нового года слежавшиеся страницы отправлялись к своим соседям за диван. Пыльная ваза — подарок какого-то ярого почитателя, на подоконниках несколько горшков с окаменевшей землей и чахлыми кустиками неизвестной породы, большой деревянный фрегат на одном из шкафов. Морская поделка была преподнесена Пошехонцеву на юбилей нашим местным умельцем Сергеем Воронцовым.

Дядя Сережа умел и мог починить все, что угодно. В редакции он появился после того, как вышел в отставку. Во время службы отвечал за выпуск корабельной газеты, а также числился спецкором сначала газеты «Красная звезда», а после перестройки журнала «За Отечество». Воронцов собирал, фрегат два года, а затем принес его в редакцию. Решили эту красоту подарить главному, но с условием, что он не будет трогать его руками.

Условие было непременным, на нем настаивали все. Пошехонцев сначала надулся, но затем согласился. Поэтому корабль со всем его оснащением оставался чистым, благо Воронцов каждую неделю вытирал его разнокалиберными тряпочками. Перепадало и Илюшиным шкафам, с которых бывший морской волк заодно смахивал пыль.

Он пробовал чинить и дверцы шкафов, но махнул рукой, поскольку главный редактор ломал их с завидной регулярностью. Сравнительно чистым оставался и стул в углу, так как первая красавица нашей редакции Ирочка категорически отказывалась садиться на что-либо в кабинете Пошехонцева. Главный тогда попытался взбрыкнуть, но Ирочку поддержали многие, в том числе и Лилька, поэтому для лучшей журналистки выделили стул, к которому главному запрещено было приближаться. Остальные сотрудники такой привилегией не пользовались и сидели на старых стульях.

В шкафах за немытыми стеклами пылились самого разного формата и расцветки сказки Теодора Гофмана — единственная непреходящая страсть нашего главного, — которые он выискивал везде и всюду. Стены также были оклеены репродукциями персонажей из книг великого немецкого сказочника. Теперь Крошка Цахес, Щелкунчик, Мышиный король, фрейлейн Анхен, Песочный человек таращились из-под пыли со стен, вызывая сочувствие своими черно-белыми искривленными физиономиями и невероятно скрюченными конечностями.

Кабинет говорил о том, что его хозяин далек от газетной элиты, заседающей в сверкающих до блеска офисах, с хорошей аппаратурой и вышколенными секретаршами. Это был плохонький кабинетик не слишком преуспевающего главного редактора не слишком популярной газетки.

Но мы, журналисты, все же убеждали себя, что делаем важное дело, пять раз в неделю нагружая читателя разнообразнейшей информацией. И надо признать, не все материалы были откровенной бодягой. За свои, по крайней мере, я могла бы поручиться головой.

Не выдержав первой, я спросила:

— Чем тебя не устраивают наши, вернее мои, материалы?

— Меня? — Главный встрепенулся, вытаращился якобы в недоумении и охотно подхватил разговор:

— Меня они устраивают абсолютно всем, но вот читателя… — тут Пошехонцев театрально закатил глазки, — читателя наши материалы устраивают не слишком.

— Поясни. — Я взяла главного редактора за пуговицу мятой рубашки.

— Ты же знаешь, какие у нас рубрики имеются и какие наиболее привлекательны для читателя. Его нельзя оставлять пассивным, постоянно нужно возбуждать, то есть потчевать чем-то интересным, захватывающим.

— Значит, статей о маньяках, убийцах, террористах уже не хватает?

— Я не об этом, — Илья Геннадьевич досадливо поморщился. — Этого добра было и будет всегда с избытком, нам важно побольше писать о культуре.

— Ну и… — Я ждала продолжения.

— Побольше надо новостей культуры.

— Илья, моя рубрика вообще-то регулярная, и материал я даю постоянно.

— Понимаю, понимаю, — Пошехонцев сморщился так, словно хлебнул неразбавленной лимонной кислоты, — но твои материалы всегда несколько специфичны.

— Америку ты мне не открыл, но пояснить все же придется.

— Придется — поясню. — Илюша перестал мяться и весь подобрался. — Твои репортажи всегда о каких-то одиозных личностях: то об «афганце» без обеих рук, который сочиняет музыку, то о брошенном мальчике, живущем на вокзале, который из фантиков сделал макет Красной площади и Кремля, то о сестрах, живущих в детдоме и вышивающих бисером сцены из Евангелия, то о бабуле, которая в семьдесят лет взялась за кисть и мажет в чулане свои шедевры…

— Не только о них, — вставила я.

— Понятно, что не только. Но ты понимаешь, душа моя, что все это очень и очень спе-ци-фич-но!

— Понимаю! — Теперь я окончательно разозлилась. — Мои репортажи тебя не устраивают, личности в них, видите ли, не подходящие для нашего высоколобого обывателя. Ему подавай кого-то другого. Так?!

— Так. Если бы наш читатель был высоколобым, еще полбеды, а то… В общем, ты все правильно ухватила. Читатель хочет не просто рассказов о каких-то самородках, которых достали из черт знает какой помойки, а сказки о красивой жизни красивого человека.

— Красивого? — Я с интересом глянула на Пошехонцева. — А ну, любитель прекрасного, сознавайся, что ты имеешь в виду. Вернее, кого.

— Того. — Главный сунул мне под нос открытый журнальчик с соблазнительными фигурами красоток. — Вот смотри.

А посмотреть было на что. Мужики при одном взгляде на нее начинали пускать слюни и ощущать приятные спазмы в паху. Девица с едва прикрытыми прелестями томно возлежала на огромной шкуре белого медведя и рассеянно улыбалась. Ее полуулыбка притягивала как магнит. Она могла стать шире, могла совсем исчезнуть и была похожа на трепещущую бабочку, готовую легко подняться с места. Восторженные журналюги уже окрестили ведущую модель дома «North Wind» за ее полуулыбку новой Моной Лизой.