Антон Некрасов - MKAD 2008 Страница 5

За установку столба в неположенном месте никого наказать не удалось, и две недели Вера Игоревна по этому поводу невероятно переживала. По ее мнению, вкопать «кобру» в том месте, где она ее нашла бампером, мог только идиот. Сначала у Веры Игоревны был «Мерседес-СЛК». То, что от него осталось, пришлось продать. Потом она села за руль синего «Ауди». После встречи с «девяткой» седан был загнан в мастерскую, где совершенно бесплатно (как и «мерина», кстати, тоже) в хлам разбитую машину превратили в сияющий лаком автомобиль. Всю левую сторону пришлось срезать и приварить новую. Для этой цели из далекого Бремена была специально привезена точно такая же «Ауди», но битая с правого борта. Задолжавшие за свою свободу мастера со станции разобрали обе машины, кое-что отрезали, кое-что приварили, и через три недели Вера Игоревна, увидев свою машину, объявила о своем желании снова сесть за ее руль. Синий «Ауди» ей снова нравился. Он гармонировал с синей кожаной курткой и сапогами, которые она вчера видела в Третьяковском проезде. Но сказано ей было, что к сапогам лучше подобрать другую модель. Ибо эта, разгоняясь до ста километров в час всего за шесть секунд, начинала почему-то прыгать по дороге, как подбитый заяц. Сказывалась, видимо, неровность сварных швов. «Ауди» было решено продать, выдав за новый автомобиль, приобретенный с сайта Berlinauto. Покупатель нашелся скоро. Какая-то сучка с костлявыми плечами и психоделическим именем Тина, посидев в тачке, сваренной из двух, попробовала снизить цену на том основании, что порван коврик. Вера Игоревна скинула пятьдесят баксов, и сучка согласилась. Сегодня в десять вечера муж этой костлявой должен был приехать, отдать «Фольксваген» и доплатить тридцать тысяч. Покупатель на «Пассат» этой семейки лузеров у Веры Игоревны уже имелся. В общем, день начинался хорошо.

Охранник отвалил, она выехала на Кутузовский и едва не врезалась в виновный в этом «Киа Сорентто». Пришлось дать по тормозам, едва не заставив совершить наблюдающего за выездом охранника непроизвольное мочеиспускание.

За день нужно было сделать три вещи. Забрать деньги из двух салонов, посетить Третьяковку. А вчера Вера Игоревна приметила в одном из бутиков потрясное платье. Будет чем утереть рыло анатолиюгеоргиевичевой бабе. Тринадцать тысяч долларов, но было за что.

Забрав из кассы первого салона сорок тысяч долларов, она выехала на МКАД и погнала «Мазерати» на юг.

III

Шилов

Говорят, – и я не знаю, правда ли это, – что человек сам является опасностью для себя. Это объясняется тем простым доводом, что все его поступки не находят себе места в ежедневнике создателя. А на мой взгляд, человек просто существо глупое и непрактичное. Он пишет стихи, лазит в окна к возлюбленной, а уйдя от нее, идет домой и вычерчивает схему какой-нибудь установки, двигающей горы, находит формулу яда или уверенной рукой, которой только что держался за грудь любимой, вытачивает на станке корпус ядерной бомбы. То есть, едва успев создать предпосылки для создания одной жизни, он тут же размышляет над тем, как убить себя и еще несколько миллионов. Или же, напротив, вообще не делает ничего. Что ставит под вопрос смысл его присутствия на планете и целесообразность трудов его родителей и общества, примененных к нему в раннем его возрасте. Я, например, знаю одного представителя этого подвида класса человеков, и мне стыдно, что мы с ним близки настолько, что понимаем друг друга без слов. Утром этот глупец и лентяй встает рано, ибо ему нужно спешить на работу, и это, казалось бы, должно привлечь к нему волну уважения. Однако стоит только подумать, чем занимается этот человек, – а он ремонтирует асфальтовые дороги, – как лично у меня он тут же вызывает антипатию. Вечером он отправляется домой, чтобы помыться в своей квартирке, переодеться и отправиться на улицы ночной Москвы для бестолкового времяпрепровождения. Либо валяется на диване, чтобы читать книги или смотреть телевизор. Ничего, кроме неудовольствия, этот человек у меня не вызывает, и, хотя знаю я его много лет и пора бы уже к его не слишком благочестивым поступкам привыкнуть, смысл его жизни лично для меня непонятен.

Этот человек – я. Все двадцать восемь лет моей жизни прямо указывают на то, что уже при рождении на мне был поставлен крест. Мой отец, бесшабашный веселый человек, любил шутить, и последняя его шутка относится к 1980 году – это последний год, когда отец был рядом со мной. Незадолго до Олимпиады мы отправились на юг – тогда, двадцать семь лет назад, применительно к семье токаря и фрезеровщицы, это анекдотом не выглядело, – в Евпаторию. Помнить то, что там происходило, я, понятно, не мог, ибо шел мне седьмой месяц от роду, и ничего, кроме соска, меня не интересовало. Как победителю соцсоревнования отцу выделили путевку, и не воспользоваться ею, только потому что ребенок не совсем готов к переездам, было бы глупо. Второй раз путевки можно было не увидеть, как, впрочем, и не победить в социалистическом соревновании. Это был год, когда вся страна собиралась показать миру, что такое Олимпиада в цитадели мира и счастливой жизни. Для этого, говорят, за 101-й километр выслали десятки тысяч подозрительных лиц, а на границах усилили бдительность. При этом в понятие «граница» входило все, чем заканчивается родина, в том числе и черноморские пляжи.

Я уже не понаслышке знаю, что, когда усиливается бдительность, ослабляется процесс соображения. Приоритетными становятся зрение, слух и вкус, и почти отваливаются в сторону, за отсутствием надобности, чувство юмора, ощущение полета и размышления о былом. Вот в таком приблизительно состоянии и находились в то время подчиненные Комитету государственной безопасности сотрудники пограничной службы. По пляжу, рассказывают, по раскаленному песку и гальке, среди тысяч оголенных тел, бродили странные личности в светлых брюках и рубашках. Загорать они – не загорали, купаться – не купались, они только ходили и сквозь черные, словно закопченные для просмотра солнечного затмения очки что-то рассматривали. Эти вечно бодрствующие, напрочь лишенные чувства юмора и меры существа оставляли у кромки воды следы, которые за ненадобностью тотчас смывали волны. Эти существа делали вид, что они незаметны. Страна воспитывалась фильмами о резиденте Жженове, и потому особенного удивления эти фраера не вызывали. Евпатория жила по своим законам, но папу моего – именно моего папу почему-то, а не папу ныне здравствующего Виктора Пискунова, моего нынешнего начальника, – это гуляние странных личностей вдоль морского побережья задевало больше всего. Мы приехали из Кемерова, до ближайшей границы оттуда на собаках несколько недель. Сам факт охраны прибрежных государственных границ Союза ССР был для приезжих, подобных нам, в диковинку, но именно моего папу – именно моего, а ничьего другого, – это подвигло на поступок, не соверши он который, все в моей жизни могло стать по-другому.

Вдоволь наплававшись, он дождался, когда с ним поравняется очередная парочка, после чего вышел из воды. Тяжело дыша и характерно припадая на ногу, как припадает застигнутый врасплох судорогой пловец, находившийся в воде не менее трех часов и чудом добравшийся до берега, он задал им вопрос, который отныне станет проклятием нашей семьи:

– Скажите, это Союз Советских Социалистических Республик?

Мой папа слыл балагуром и человеком с хорошим чувством юмора, хорошо разбирающимся в предмете, но слабо ориентирующимся, как выяснилось, в политической обстановке. Но мы жили слишком далеко от водных рубежей нашей родины, чтобы разбираться в этом хорошо. Поэтому наш отпуск закончился сразу. Как только прозвучал вопрос. В Кемерово, на берегу Томи, этот экспромт вызвал бы взрыв веселья. В Евпатории папу закрыли, ни разу не улыбнувшись. Пока устанавливали личность – паспорта, жены и грудного ребенка при таких обстоятельствах, для подтверждения отсутствия дурного намерения, понятно, было недостаточно, – мама жила со мной на съемной квартире и уже на следующий день у нее пропало молоко. Пока она обивала порог местного учреждения госбезопасности, пока звонила в Сибирь с мольбой побыстрее прислать все характеристики и отчеты о трудовой деятельности отца, минул месяц. Вскоре характеризующие папу материалы пришли. Из них следовало, что мой непьющий отец числился на заводе, на котором проработал десять лет, зачинщиком дебошей, и его фото не сползало с доски позора. План он не выполнял, а то, что его направили на отдых вместе с семьей как победителя соцсоревнования, так это в связи с его сговором с учетчицей, которая уже уволена. В общем, как это было принято в те незапамятные времена, а сейчас так это вообще принцип существования всех и вся, перебздив выглядел полезнее недобздива. Чекисты пообещали маме выпустить ее мужа через три дня, но в тот же день, когда она узнала об этом, мой отец, защищая в камере свою честь, был убит.