Анатолий Афанасьев - Принцесса Анита и ее возлюбленный Страница 5

— Мусик, — сказал Никита, — с тебя двадцать процентов. Деньги, «Ролекс» свой — все на стол. Быстро!

— Ты кто? — спросил Мусавай без особого любопытства. Он и так видел, кто перед ним: оборзевший русак, пес, недорезанный в горах Кавказа.

— Ждать не буду, — улыбнулся Никита. — Буду бить.

Мусавай подчинился. Выложил на скатерть пухлый бумажник, снял с запястья золотую игрушку-тикалку стоимостью в пять тысяч баксов. Заметил рассудительно:

— Разве не понимаешь? Живой никуда не уйдешь.

Никита выгреб из бумажника деньги — на глазок не меньше двух-трех тысяч, и все новенькими сотенными долларовыми банкнотами. Несколько деревянных пятихаток и мелочовка.

— Мусик, теперь ты в порядке, — успокоил Мусавая. — Теперь у тебя есть крыша. Платить будешь раз в месяц.

— Шутник, — сказал Мусавай, слезясь черными глазами. С удовольствием представил, как снимет с этих двоих сумасшедших шкуру, с живых. Лично. Перочинным ножичком.

— И еще, Мусик. Когда ходишь в сортир, подмывай задницу. Вонища от тебя большая. На всю Москву.

Все, сеанс окончен. Больше у него не осталось и секунды, пора было уходить, и напоследок Никита совершил ужасную ошибку. Он неправильно оценил пожилого мужичка, ужинающего вместе с Мусаваем. Видел, что холоп, и не придал ему значения. Повернулся боком и не успел отреагировать, когда тот выудил из-под полы пушку. Поспел Валенок — зоркий, как беркут, он прыгнул из-за спины Никиты и выбил у мужичка пистолет одновременно с выстрелом. Пистолет Никита поймал, но пуля вошла Мике в грудь, раскрошила ребро и застряла, соприкоснувшись раскаленным жалом с верхушкой легкого.

— Ага, — сказал Никита. — По-хорошему, значит, не хотите.

Двумя взмахами рук — в одной бутылка, в другой пистолет — он навсегда разрушил идиллию жизни Мусавая и расторопного стрелка. Про бригадира напишут в протоколе, что он умер, не приходя в сознание, а Мусавай в больнице очухается через три дня, но оглохший и слепой на один глаз.

Побежали к выходу, Валенок спотыкался и тяжело дышал.

— Держись, — попросил Никита. — Ну пожалуйста!

У Мики не было сил ответить, его лицо внезапно покрылось испариной, будто умылось. Никита почти перенес его через холл, а когда подлетели двое охранников в спортивных костюмах, со зверской гримасой проревел:

— Ложись, падлы! — и шмольнул из пистолета им под ноги. Охранники послушно уткнулись лбами в пол.

Тачка — белая «девятка» — стояла в пяти шагах от входа в заведение — только улицу перейти. Мика, посапывая, стал оседать к земле, и Никита, изогнувшись, вскинул его себе на спину. В машине уложил на заднее сиденье, переместился за баранку — и рванул на форсаже. Оглянулся. Мика был в сознании, глаза открыты.

— Не вздумай, — сказал Никита. — Если помрешь, как мне жить одному? Пожалей меня, Мика.

— Не помру, — успокоил Валенок. — Не волнуйся. До этого еще далеко.

Никита привез друга в 1-ю Градскую и сдал в приемный покой. Решил, что это достаточно безопасное место, да и выбирать не приходилось: больница была ближе других. В приемном покое, разумеется, не обошлось без канители. Вопросы: «что?», «почему?», «кто такой»? Никита не понимал, какое все это имеет значение? Знал одно: чем быстрее Мика окажется на операционном столе, тем больше у него шансов. К счастью, пожилой врач, который делал досмотр, тоже это понял. Распорядился:

— Везите в пятую.

Через час Никита в одиночестве сидел в темном коридоре хирургического корпуса с незажженной сигаретой в зубах. Операционная в пяти шагах от него светилась стеклянным пятном двери. Несколько минут назад он перехватил человека, от которого сейчас зависела жизнь друга. Хирург был крепенький, крутолобый, со светлыми глазами и подозрительно пылающим носярой. Лет сорока от роду. Никите он понравился с первого взгляда. Если такого встретишь на улице, подумаешь, лучше с ним не связываться. Нормальный мужик. Никита ему сказал:

— Доктор, спасите Мику — и три куска ваши. Доктор посмотрел ему в глаза, увидел нестерпимое сияние и набычился:

— Он вам кто?

— Брат, — сказал Никита.

— Огнестрельное ранение… Мы обязаны сообщить…

— Я знаю, но лучше будет, если сообщите после операции. Еще одна штука, доктор.

— Кто его так?

— Бандиты, кто же еще.

— А вы сами… то есть… — Доктор смутился от своей ненужной любознательности.

— Мы — нет, — уверил Никита. — Мы бизнесмены. Работайте спокойно. Мика справится, он живучий…

Такой был разговор… Никита знал, что если сию минуту не смоется, то здесь, в больнице его и повяжут, но уходить не собирался, надеялся, что успеет узнать, чем закончилась операция. Чувство вины давило череп, как крышка гроба. Конечно, он не верил, что Валенка можно угрохать одной пулей, да он и сам обещал, что не помрет, но чего не бывает на свете… Прошло уже, наверное, около трех часов, Никита не смотрел на часы. В коридоре изредка появлялись какие-то люди, непонятно — больные, персонал или тени покойников. Призрачный дом, обитель скорби. Собственно, всю свою не столь длинную жизнь он провел в таком же доме — только гораздо больших размеров. Он назывался Родина.

В освещенную лампой стеклянную конторку уселась девушка в белом халате. Она точно была из крови и плоти. Никита к ней пришлепал.

— Сестричка, не подскажете, когда кончится операция?

Милое, незатейливое личико, обрамленное черными прядями. Белая шапочка.

— Так она уже кончилась.

— Как? — изумился Никита. — Почему же оттуда никто не выходит?

Девушке не пришлось отвечать: как раз из двери операционной, распахнув ее во всю ширину, показались сразу трое — мужчина, пожилая женщина и знакомый хирург, который выискал его глазами и сделал знак. Прошли по коридору, уселись на стулья.

— У вас утомленный вид, доктор, — посочувствовал Никита.

— Интересный ты парень, — сказал доктор. — Не волнуйся, выживет. Но еще бы полсантиметра…

Краем глаза Никита увидел, как в коридор (вход единственный, он уже огляделся) ввалились три бойца с автоматами. Никита быстрым движением сунул доктору в карман халата доллары Мусавая. Тот сделал вид, что ничего не заметил.

— Это, вероятно, за тобой?

— За мной… Можно на него взглянуть?

— Сейчас выкатят… Но он спит… Наркоз.

Бойцы надвинулись. Все одинаковые, в защитной форме десантников. ОМОН. Старший — по званию, похоже, капитан — спросил:

— Без эксцессов обойдемся?

— Обойдемся, — ответил Никита. — Одна просьба, мужики. Подождите минутку. С корешом попрощаюсь.

— Хорошо, — сказал старший. — Ждем.

Двое других расположились в позиции захвата. Наконец появилась каталка и на ней бледный, заторможенный Валенок. Толкал повозку санитар с зеленой, как у моджахеда, повязкой на голове.

— Не спеши, браток, — попросил Никита.

— Сережа, тормозни, — поддержал врач.

Никита склонился над спящим другом. Повинился:

— Конечно, я дал промашку, о чем говорить. Не вычислил гаденыша. Признаю. Но с кем не бывает, верно? Помнишь, два года назад тебя салаги крутанули с тачкой, как лоха… Ладно, это все пустое. Выздоравливай, Мика. Я вернусь за тобой. И поедем на твое озеро.

Мика спал, но Никита знал, что он его слышит.

— Пошли, что ли, — поторопил сбоку омоновец.

Никита коснулся губами влажного лба сироты. Попрощался насовсем.

В переходах здания и на улице по дороге к машине он еще мог уйти. Трое дуболомов — плевое дело. Но не захотел. Притомился, устал. У него душа вдруг онемела.

Тюремный дворик маленький, как овечий хвостик. Здесь гуляют арестанты. Ходят, топчутся, покуривают, обмениваются новостями. Высоко над ними кусочек ясного неба, будто уголок голубой подушки. У Никиты тоже часовой выгул. Он в стационаре пятый день, уже обжился. В камере его приняли уважительно: никто не полез с пропиской и прочими тюремными штучками, коими развлекаются заключенные при появлении нового товарищ. В душном, вонючем помещении, заставленном впритык двухъярусными койками, томилось человек тридцать, и народец собрался самый разный: от двух прыщеватых шпанят-вымогателей до солидного бизнесмена в позолоченных очочках и с закутанным шерстяным платком горлом. Никита ни с кем пока не сблизился, и с ним все как-то заметно избегали тесного общения. Даже не расспрашивали, хотя это также входит в ритуал предварительного тюремного знакомства. Возможно, «тюремное радио» заранее сообщило, что он завалил черного батыра, поэтому, понятное дело, на него поглядывали как на смертника. А может, он фантазировал, просто камера была неорганизованная, глухая, без центровых. Во всяком случае, когда утром, освободив себе небольшое пространство, он начал делать гимнастические упражнения и двести раз отжался на полу, никто никак не отреагировал, не хмыкнул, не поинтересовался, не поехала ли у него крыша, и только пожилой бизнесмен в шерстяном платке философски заметил себе под нос: