Виктория Платова - Куколка для монстра Страница 6

Он мгновенно открыл еще не успевшие провалиться в сон глаза:

– Что?

– Ничего. Вы, кажется, заснули.

– Простите. Устал. Зачем вы встали? Ложитесь-ка обратно и не смейте высовывать нос из-под одеяла до моего особого распоряжения.

– Не разговаривайте со мной, как с идиоткой. – А, собственно, ты и есть идиотка, жалкое многолетнее растение, вывороченное с корнем…

– Простите…

– Что со мной будет, доктор? – Я перевела тему, мне не хотелось, чтобы он извинялся передо мной.

– Подождем. Подождем. В вашей ситуации нужно только ждать.

– Сколько?

– Я не знаю, – искренне сказал он.

– А если не произойдет ничего такого, – слова давались мне с трудом, но все-таки я произнесла их, – если я ничего не вспомню. Что тогда?

– Вы производите впечатление умного человека. – Вот как! Лучший комплимент, который мне пришлось выслушать в этих стенах. – Мозг в целом не поврежден, заявляю вам это ответственно, как нейрохирург. А амнезия – вещь прихотливая и до конца не изученная…

В вашем случае, как мне кажется, это скорее психологический фактор. Могло случиться, что вашей психике почему-то просто не хватило запаса прочности, она сломалась, как игрушка, отказалась вам служить. Такое тоже бывает.

– Но кто-то же может ее починить, – я не хотела отпускать врача, я все трепала и трепала его за холку. – Кто-то же может помочь мне…

– Окрепните немного, и вами займутся психиатры. Вам снятся сны?

Вопрос застал меня врасплох. Снятся ли мне сны? Я вдруг поняла, что ни разу – с тех пор, как пришла в себя, – не видела ни одного сна. Ни одного намека даже на легкую цветную рябь – сплошная чернота, сплошной провал.

– Нет. Я не вижу снов.

– Тогда караульте их, позвольте им подойти близко. Если что-то появится, – будем считать это маленькой победой. А сейчас сойдемся на том, что ваша психика просто взяла тайм-аут. Позволю себе повториться – никаких серьезных повреждений нет. В медицинском плане ваш случай даже трудно классифицировать, – он нагнулся ко мне, – мне кажется, что вы так сильно хотели забыть что-то в своем прошлом, что даже подбили на это свой собственный организм, сделали его соучастником…

– О чем вы говорите?! – Я с ужасом смотрела на Теймури. – В чем вы подозреваете меня?

Боже мой. Боже мой, – капитан Лапицкий, ужасающие фотографии; трупы, кружащие, как стервятники, над моим беспамятством, – неужели все это действительно связано со мной, и сейчас этот милый, немного циничный грузин предъявит мне обвинение?..

Но он не предъявил обвинения, он просто попытался лениво успокоить меня. Скорее всего Теймури был болезненно честолюбив, как все южане (не была ли война между Севером и Югом войной честолюбий? – какие только мысли не забираются в опустевшую голову, – но хоть обрывок мировой истории тебе известен…). Выйдя из комы, я вышла и из-под его опеки. И перестала представлять для него интерес – так, отработанный материал, уже прошедшая головная боль. Настолько прошедшая, что можно случайно забрести ко мне в палату и даже прикорнуть на минутку на стуле по этому поводу…

– Да ни в чем я вас не подозреваю. Это не моя компетенция, успокойтесь, – он не хотел задеть меня и все же задел: наверняка он знает, что ко мне ходит этот мрачный капитан из органов; наверняка они даже говорили обо мне.

– Вы говорили обо мне с капитаном?

– Каким капитаном? – Нет, врать он положительно не умеет, мне показалось, что даже борода у него вспыхнула.

– С тем, что ходит ко мне, как на работу.

– Я прав, вы действительно умны, – Теймури помедлил, подбирая слова. – Умная девочка. Мы действительно говорили, и довольно откровенно.

– О чем?

– О том, что судебно-медицинской экспертизы вам не избежать. Я пытался убедить его, что вы действительно страдаете амнезией… Насколько профессионально я могу судить…

– Вы сами-то в это верите? – перебила я его.

– Да, – серьезно ответил Теймури. – Да. И природа вашей амнезии – в защитной реакции психики, которая не хочет быть разрушенной… Не волнуйтесь, этого я не сказал, вы мне симпатичны… И потом, за те два месяца, что вы были в коме, я привык к вам, – он обезоруживающе улыбнулся, – как к жене привыкают. Грузинские мужчины очень привязчивы… Но это так, беллетристика. Кстати, о беллетристике, – что это вам притащила наша сумасшедшая медсестра?

Не дожидаясь ответа, он взял книгу, оставленную Настей, повертел в руках, потом беспечно полистал, не углубляясь в содержание:

– Решила принять участие в вашей судьбе, девчонка! Гоните ее в шею, если будет надоедать. И мой вам совет не стоит курить. Насчет коньяка я тоже пошутил. Когда-нибудь выпьем с вами хорошего грузинского вина…

– Когда? Когда станут известны результаты судебно-медицинской экспертизы?..

Он постарался сохранить невозмутимость и сделал вид, что пропустил мое замечание мимо ушей.

– Я уезжаю. Всего лишь на три недели. Домой, в Грузию. Еще два месяца назад должен был уехать. Но вы казались мне тяжелым случаем, я не мог вас оставить… Теперь вы пришли в себя и…

– И больше не кажусь вам тяжелым случаем.

– Во всяком случае, в чувстве юмора вам не откажешь… Думаю, что за три недели ничего не произойдет.

– Ну, если до сих пор ничего не произошло…

– Вы действительно хорошо себя чувствуете? – Он пристально смотрел на меня. – Никаких необычных ощущений? Что-то вроде тошноты или чего-нибудь подобного?

– По-моему, я стоик; и на такие вещи стараюсь не обращать внимания, – не стоит раскисать перед этим вальяжным баловнем судьбы. – А что?

– Нет, ничего… Когда приеду – у нас будет время поговорить… Есть одно обстоятельство, очень важное… Но вы к нему не готовы – вы еще слишком слабы. И останетесь в клинике ровно столько, сколько понадобится. Я обещаю вам, что с вами ничего не случится. Вы мне верите?

– Да. Тем более что ничего другого мне не остается. Вы выглядите очень усталым…

Теймури попытался улыбнуться мне, нагнулся к кровати, осторожно укрыл меня одеялом до самого подбородка и посмотрел мне в глаза:

– Как же все-таки вас зовут, хотелось бы мне знать…

– Мне тоже, представьте себе, – сказала я, и впервые эта мысль не доставила мне боли. – Вы очень странно действуете на меня. Я действительно чувствую себя в безопасности с вами… Как будто мы давно знакомы.

– А мы действительно давно знакомы, – Теймури был серьезен, – целых два месяца. Я же говорил, что успел привязаться к вам. Мы продолжим эту тему после моего приезда.

– Да-да… Должно быть, трудно общаться с человеком, у которого даже нет имени?

– Я тоже думал, что трудно. Но оказалось – легко…

…Настя по-прежнему приносит мне книжки. Теперь это совсем другие книжки – «беллетристика», как сказал бы уехавший Теймури; или нет – «бэлэтрыстика», именно так, с грузинским акцентом, презрительно-оценочный вариант… Яркие обложки захватаны нетерпеливыми наивными руками, мягкие переплеты надорваны, и обязательно не хватает нескольких страниц в начале. Иногда в конце, – но мне плевать. Если финал не вырван с мясом – я вполне обхожусь им одним. Все книжонки похожи друг на друга, имена авторов и имена героев меняются местами без всякого ущерба для действия; единственное, что привлекает меня, – почти животный жизнерадостный идиотизм ситуаций. Но нужно отдать им должное – всем этим картонным героинькам: с утра им еще удается убедить меня в фальшивой мысли, что все будет хорошо. Вечера проходят тяжелее – в ожидании снов, которые не наступают. Я бесцельно шляюсь по пустынным коридорам своей стерильной памяти, надеясь натолкнуться хотя бы на что-нибудь: никакого мусора, в котором можно порыться и что-то выудить для себя, никакой смятой жести, никаких обрывков воспоминаний.

У меня нет привычек.

У меня нет пристрастий.

У меня нет любимых сигарет. У меня нет любимых блюд, хотя, объективности ради, нужно отметить, что кухня клиники не блещет разнообразием. У меня нет любимого времени суток; мне все равно, как спать: на животе или спине, со светом или без. Медицинские процедуры не раздражают меня; электроды, обсевшие мою бедную голову, как пиявки, не раздражают меня; даже капитан Лапицкий – самая большая, самая вдохновенная пиявка – не раздражает меня… Он по-прежнему приходит ко мне почти каждый день, изматывая повторяющимися вопросами. Он все еще расставляет мне силки и ловушки, в которые я не попадаю: приманки, лежащие в них, безотказно действуют на любого нормального человека, но меня не привлекают. Я равнодушно обнюхиваю их и бреду мимо.

Но я знаю, что где-то должен быть конец пути.

Что будет ждать меня там?

Закрытая психиатрическая больница для неопознанных преступников? Закрытая психиатрическая больница для неопознанных жертв? А если я все-таки опознаю себя или меня все-таки опознают другие?