Светлана Успенская - Укрощение строптивых Страница 6

Они скользнули в комнату. Сквозь окно спокойно лился призрачный лунный свет и ложился на пол бледными квадратами. Уткнувшись в плечо Алене, Борис Яковлевич долго пыхтел, ерзал и обливался потом. Девушка, оглушенная и растерянная, лишь неумело отводила его жадные руки.

— Мой нераскрытый бутончик, мое свежее яблочко, — взволнованно бормотал кавалер. — Сейчас, секундочку…

Внезапно он охнул и затих, прижавшись щекой к ее плечу.

— Это все шампанское, — виновато прошептал он. Алена тактично промолчала. Впервые за несколько дней она находится в нормальном доме. Может быть, добрый Борис Яковлевич позволит ей хотя бы принять душ? Голова у нее уже сто лет не мыта. Удивительно даже, как она еще может кому-то нравиться!

Они посидели несколько минут, чтобы убедиться, что соседи угомонились, после чего Алене были выданы мыло, полотенце и дешевый болгарский шампунь, приторно пахнувший яблоком. Ванная оказалась просторной комнатой с небольшим оконцем под потолком, выходившим в кухню.

— Спинку потереть? — хозяин игриво ущипнул Алену.

Девушка накинула на дверь щеколду и, всей кожей ощущая блаженство влажного тепла, шагнула под душ. Несколько минут она стояла, опустив веки и млея под струями воды, пахнущей хлоркой, а затем, повернувшись спиной, принялась намыливаться. Ее глаза случайно поднялись все выше и выше и — встретились с изумленным взглядом Бориса Яковлевича, чье сладострастное лицо смутно белело под потолком. Послышался отдаленный грохот — сластолюбивый хозяин свалился с табуретки, которая позволила ему наслаждаться зрелищем в ванной.

Когда гостья вернулась в комнату, ее кавалер с мокрым полотенцем на голове сидел на стуле. В ее сторону он боялся смотреть.

Алена остановилась на пороге, смущенно опустив глаза. Ее мокрые, взлохмаченные волосы стояли нимбом вокруг головы, а розовое лицо сияло чистотой и свежестью. Она казалась сейчас такой хорошенькой!

— Тебе… Вам лучше уйти, — пробормотал Борис Яковлевич спертым голосом, страшась встретиться взглядом с предметом своего недавнего вожделения.

На его лицо было больно смотреть. Казалось, у него заныли сразу тридцать два зуба, в том числе и те пять, которые были выбиты в детстве при падении с качелей.

Алена потупила взгляд и сжалась. Так она и знала… Едва приласкав, ее выгоняют на улицу. А все почему? Потому что… Никому она не нужна такая…

— Можно я подожду до утра? Я посижу на стуле, — попросила Алена, кусая губы от подступавших к горлу слез.

— Ну зачем же. — В Борисе Яковлевиче проснулись остатки галантности, коей он блистал на протяжении всего вечера. — У меня есть раскладушка.

Всю ночь Алена провела точно в бреду. То ей казалось, что Борис Яковлевич, скрипя рассохшимися половицами, крадется к ней с розовым полотенцем в руках, то она воображала, что кружится с ним в вихре танца, пылко и чуть отстранение прижимаясь к нему, то хозяин комнаты истерически всхрапывал в темноте, пугая ее и пугаясь сам.

К утру Алена твердо решила: дальше скитаться нельзя, нужно устраивать свою жизнь. Прекрасные принцы редко попадаются бродяжкам, живущим на вокзале. Практически никогда.

Едва рассвело, она тихо выскользнула из-под одеяла, натянула юбку и бесшумно прокралась к выходу из комнаты. Борис Яковлевич сладко причмокивал во сне, разметавшись на диване под поблекшей картиной Шишкина в облупленной раме.

Его пиджак заграничного пошива висел на стуле, такой красивый и беззащитный…

И такой теплый!

Алена схватила пиджак под мышку и выскользнула в дверь. Через минуту, стоя у подъезда, она исследовала содержимое карманов. Там обнаружилось восемьдесят девять рублей мелкими купюрами и удостоверение члена Союза архитекторов на имя Бориса Яковлевича Гольдберга. И то и другое казалось ценным приобретением.

За тридцать рублей через квартирную маклершу в Банном переулке Алена сняла комнату у доброй старушки, почти слепой и оттого не слишком любопытной. Добрая квартирохозяйка посоветовала ей устроиться на работу в соседний магазин, где заведующей служила ее хорошая знакомая.

Для того чтобы понравиться своей работодательнице, Алене даже пришлось сменить имидж (минимум косметики, пиджак «от Бориса Яковлевича» плюс брюки из прошлой, еще домосковской жизни, аккуратная стрижка). Заведующая окинула внимательным взглядом ее долговязую фигуру и недовольно поджала губы.

— Есть только вакантное место грузчика.

— Я согласна на любую работу. — Ресницы Алены взволнованно дрогнули.

Так Алена стала грузчиком в продуктовом магазине на Красной Пресне.

Впрочем, грузчиком ей довелось быть не очень долго, всего-то полгода. Эти полгода позволили ей освоиться в новом городе, присмотреться к людям, привыкнуть к коловращению столичной жизни. Вскоре Алена стала на шаг ближе к своей несгораемой мечте. Она поступила танцовщицей в ночной клуб.

Узнав о наборе в театральный коллектив, в ансамбль бального танца или в ночное шоу из тех, что стали в изобилии открываться в столице, именуясь поначалу кооперативными кафе, она спешила на конкурс, надеясь, что ее наконец заметят, пригласят. Вместо документа о театральном образовании или свидетельства об окончании музыкальной школы у нее имелось лишь удостоверение члена Союза архитекторов на имя Бориса Яковлевича и страстное желание попасть на сцену.

Однажды ей улыбнулась удача: на кастинге, где отбирали девушек для показа одежды, ее внезапно заметили. Алена была на седьмом небе от счастья. Она уже плавала в горячечных мечтах, представляя себя супермоделью, за право ангажировать которую борются известнейшие агентства мира.

Начинающий модельер-концептуалист придумал для нее сногсшибательный наряд, состоящий из крупноячеистой рыболовной сети, к узлам которой крепились ручки и ножки резиновых кукол, тех самых лупоглазых «Маш» и «Наташ», которыми были завалены полки советских магазинов. Для показа модельер приобрел на фабрике игрушек три сотни кукольных рук, три сотни ног и полторы сотни кукольных безволосых голов с пустыми глазницами. Ручки-ножки пошли для пошива платьев, брюк, бюстгальтеров и трусиков, а из голов соорудили хорошенькие шляпки, издали смахивающие на кочаны цветной капусты, изрядно поеденные червями.

Кожей ощущая восхищенное дыхание зала, Алена вышла на подиум. Она чувствовала вдохновение — на нее смотрели, ею любовались, ее боготворили, ей завидовали. Не это ли и было счастье?

И каково ей было после такого триумфа тащиться в ненавистный магазин рано утром и целый день вслушиваться в грубую ругань покупателей, визгливые окрики продавщиц, виртуозные матюги грузчиков. Ее нежная душа страдала, жаждала красоты, ярких огней и вечного праздника сцены.

О наборе танцовщиц в недавно открывшийся ночной клуб Алене сообщила приятельница, мечтавшая стать артисткой кино.

— Мне это место не подходит, — вздохнула девица с экзотическим именем Диана. — Но ты ведь бредишь танцами, попробуй.

Девушки были близкими подругами, одно время они даже собирались поселиться вместе, но у Дианы внезапно появился пылкий поклонник, и мечты о совместном хозяйстве пришлось оставить. Этот поклонник очень кстати оказался арт-директором нового клуба.

Это был странный тип с маленьким, точно обрубленным подбородком и длинной шеей, неприятно обметанной трехдневной щетиной. Он постоянно смолил вонючие сигареты, полуприкрыв тяжелыми веками ледяные глаза, глядя на всех с равнодушным прищуром пресыщенного жизнью человека. Взглянув на девушку, он лениво выпустил дым через трубочку сложенных точно для поцелуя губ.

— Думаешь, я позволю тебе выйти на сцену с таким носом? — неприязненно хмыкнул он. — Своим клювом ты распугаешь мне всех зрителей!

Усилием воли Алена задушила рвавшиеся из горла всхлипы. Разве важно, какой у артистки нос? Ведь в танце ищет выход тоскующая, трепетная душа.

Примерно в таком роде, дрожа от страха и надежды, она и высказалась.

Привередливый арт-директор небрежно усмехнулся:

— Ладно, переодевайся!

Кандидатку отвели в маленькую комнатушку с огромным зеркалом во всю стену.

Почти два месяца Алена носилась по комиссионкам, на последние деньги скупая привезенные из-за границы платья из блестящей воздушной ткани, строчила по ночам на машинке, конструируя необыкновенный наряд, такой, какой невозможно было отыскать во всей Москве. Когда наряд был почти готов, она занялась окончательной отделкой. Согнув проволоку, она обклеила ее яркой папиросной бумагой, приметала стеклярус и блестки.

И вот теперь под рваную музыку Стравинского на сцену выпорхнуло странное существо — воздушное, прекрасное, таинственное… С первого взгляда невозможно было угадать, кто это, мужчина, женщина, птица или насекомое, — в вихре страстного танца по сцене металась обнаженная, тоскующая душа.

Когда музыка, обессилев, иссякла, Алена взмыла над дощатым полом в фантастическом прыжке и, на секунду задержавшись в воздухе, плавно опустилась на землю. И точно умерла с последним аккордом мелодии.