Станислав Родионов - Следствие ещё впереди Страница 6

— Спасибо, Клара Борисовна.

Рябинин положил трубку и поднял взгляд на Покровскую. Или в его лице она заметила, или в голосе что-то появилось, но вопросы следователя зазвучали иначе и она по-другому стала отвечать — суше и сосредоточеннее.

— Не увидели в квартире чего-нибудь… необычного?

— Да нет, всё в порядке. Я везде проверила. Вот только это.

Она щёлкнула сумкой и протянула клочок бумаги, угол листка из блокнота. Рябинин прочёл: «Целую милую родинку…»

— Ну и что? — спросил он.

— Это её почерк. А кому написана — не знаю.

Может быть, этот клочок имел значение, но Рябинин ничего не знал об умершей. Да он ещё и не знал, начал следствие или нет.

Записка была старая, не вчера написанная. Почерк красивый, аккуратный, даже слегка витиеватый. Устоявшийся ровный характер, чистюля, эстетка, любит порядок, имеет много свободного времени — заключил Рябинин, но не для дела, а так, для себя. В нём, как и во многих мужчинах, сидел вечный мальчишка. Если Рябинин-взрослый вёл следствие, то Рябинин-мальчишка где-то был рядом, корчил из себя великого криминалиста и рожи мог корчить. Мужчина-следователь был стянут логикой, фактами и мыслью; мальчишка-озорник был вольной птицей — он фантазировал, громоздил невероятные версии, имел под рукой наручники, кольт и цианистый калий.

— Расскажите о сестре поподробнее.

— Сразу трудно. Она была человеком без недостатков…

Рябинин поморщился, но не лицом, а, как ему показалось, где-то внутри.

— Я не так сказала. Точнее, её все любили.

«Чёртова баба», — подумал Рябинин о Покровской и зло о себе — до сих пор не научился скрывать свои мысли. Не лицо, а телевизор.

— Она не была ни борцом, ни сильным человеком. Вера… женщина, да, именно женщина. Мягкая, добрая, даже податливая. Вы, наверное, это считаете недостатком…

«Чёртова баба», — окончательно решил Рябинин и положил перед собой чистый лист бумаги. В конце концов, следователь он, и угадывать мысли его прерогатива.

— Врагов у неё не было, — продолжала Покровская. — Правда, и друзей особых не имелось. У них, Вера говорила, дружный коллектив на работе. С мужем она разошлась лет десять назад, я его и не знала. Неудачный брак. Я тогда жила в другом городе.

— Был у неё… друг? — спросил Рябинин, еле удержавшись от прилипчивого «сожителя».

— Тут она скрытничала, но думаю, что был.

— Почему так думаете?

— По деталям. Куда-то уходила по вечерам, звонила… Была весёлой… Вот и записка.

— А вообще вы знали её знакомых мужчин?

— Одного знала. Вера с ним года два дружила, но это давно.

— А второго не знаете?

— Не знаю.

— Значит, того она от вас не скрывала, а этого скрыла, — заключил Рябинин.

В ровном взгляде Покровской мелькнул лёгкий интерес: видимо, она такого вывода не сделала.

— Накануне были у сестры?

— Просидела весь день и весь вечер, допоздна. К ней никто не приходил.

Рябинин всё записал, хотя и писать-то было нечего. Он ещё не представлял, в какой форме займётся этим случаем и разрешат ли ему заняться.

— Ничего не обещаю, — сказал он, — но попробую возбудить дело. Любопытные детали здесь есть.

Покровская встала, попрощалась и пошла к двери.

— Ах да. — Она остановилась у сейфа, покопалась в сумочке, вернулась к столу и положила перед ним ручку-Буратино, ту самую. — Вы забыли в квартире свою оригинальную вещицу.

— Да?! — с интересом спросил Рябинин. — А это не её?

— Нет, такой я никогда не видела.

Работники «Скорой помощи» вряд ли могли оставить — они вроде бы ничего не пишут. А больше на месте происшествия никого не было.

Рябинин составил протокол о том, что гражданка Покровская передала в прокуратуру для приобщения к материалам проверки авторучку в виде фигурки вытянутого мальчика с длинным носом, представляющей Буратино, а также клочок бумаги, представляющий часть листа с неровными краями, на котором имеется рукописный текст «Целую милую родинку», выполненный синими чернилами. Дал ей подписать и поморщился — странное дело: он читает книги, говорит с людьми, пишет письма, даже стихи студентом сочинял… И всё нормальным языком, русским. Но стоило вытащить официальный бланк, стоило взяться за протокол, как сразу выползали какие-то паукообразно-замшелые «исходя из вышеизложенного», «нижепоименованные», «по встретившейся необходимости» и «будучи в нетрезвом состоянии». Или вот «клочок бумаги, представляющий часть листа…»

Покровская ушла. Подробный разговор с ней ещё впереди, после возбуждения уголовного дела.

Рябинин вытащил чистый лист бумаги и крупно написал: «1-я версия. Убийство совершило лицо, которому адресована записка». Следующую версию записал помельче, но всё-таки записал: «2-я версия. Убийство совершила родная сестра Покровская».

И тут же подумал: к нему пришли с горем и сомнением, а он сразу версию… что-то в этом было неблагородное. Но следователю не до благородства — ему бы преступника не упустить, истину бы отыскать.

Рябинин удивлённо разогнулся над листком: разве бывают неблагородные истины?

6

Сначала появилось сознание, само по себе, без плоти и материи, будто оно висело в космосе, где нет ни звёзд, ни планет, и думать поэтому не о чем — один мрак. Но тем и хорошо наше сознание, что оно не может не думать. Первая мысль — хорошо бы открыть глаза, потому что сознание уже догадалось о своей человеческой принадлежности.

Он разлепил веки, тяжёлые и тестообразные. Перед ним был серый деревянный брус. Сознание сразу поняло, что тело, в котором оно обитает, тоже вроде бы лежит на таких же деревянных брусьях и посылает ему, сознанию, болевые сигналы. Человек медленно повернулся на другой бок и увидел лицо другого человека — Эдика Гормана. И тогда человек понял, что он есть Суздальский.

В комнате громко разговаривали, смеялись, топали ногами и беспрерывно названивал телефон. Ничего не понимая, Суздальский сел. Он увидел большой стол, селектор, какие-то разговорные аппараты, капитана милиции за столом, милиционеров, которые входили и выходили, умудряясь стучать ботинками, как сапогами. А может, у него стучала кровь в висках.

— Эдик, что это за учреждение? — спросил Суздальский, хотя характер учреждения не вызывал сомнений.

— Милиция, — почему-то шёпотом ответил Горман.

— А зачем мы здесь?

Эдик пожал плечами, и Суздальский увидел; что у Гормана осунулось лицо и посерело, как тот самый брусчатый диван, на котором они сидели.

— Что произошло? — тоже шёпотом спросил Суздальский.

— Вы на кладбище перепили и свалились. Тут подвернулся наряд милиции.

— Чего же вы не увезли моё тело?

— Я тоже с вами выпил, мне вас не отдали. Хотели в вытрезвитель, да посочувствовали из-за похорон.

Суздальский понял, что Эдик просидел около него всю ночь. Он захотел выразить ему что-то вроде признательности, но только крякнул и полез за трубкой.

— Очухались? — спросил капитан и подошёл к ним.

— Очухался, — подтвердил Суздальский и вежливо приподнялся.

— Как же так… Культурный человек, вон трубку курите, а?

Ростислав Борисович вдруг рассмеялся крякучим мелким смешком. Добродушно-начальственная улыбка у капитана сразу пропала:

— Чего смешного?

— Мне частенько говорили: в шляпе, а стоит в проходе. Впервые слышу: напился, а ещё трубку курит.

Горман дёрнул его за пиджак. Суздальский сразу качнулся и чуть было не свалился на капитана, — он и без дёрганья-то еле стоял.

— Стоять толком не можете, — сказал капитан, — а уже огрызаетесь. Писать на работу не буду, а позвонить директору — позвоню. Вы свободны.

Он повернулся и пошёл к столу. Ростислав Борисович шагнул вслед за ним и хотел возразить, потому что даже в такой ситуации не мог отказаться от спора. Но теперь Горман дёрнул его посильней — Суздальский подавился словом и замолк.

— Мы больше не будем, — промямлил Эдик и взял под руку Ростислава Борисовича. Они вышли на улицу.

— Господи, благодать-то какая! — удивился Суздальский, вдыхая задрожавшими ноздрями весенний воздух и запах дыма в парке.

На земле уже не было ни снежинки. Между деревьями лежала чистейшая вода, лежала тихо и студёно, потому что недавно ещё была молочно-натёчным льдом. Стволы виделись удивительно отчётливо, как они никогда не смотрятся летом: липы чёрные, каменные; осины зелёными колоннами уходят в поднебесье; берёзы, матово блестящие на солнце, как натёртые воском. Листьев ещё нет, но тополь облеплен почками, будто на него сел рой жуков, которые замерли, не успев сложить крылья. Листьев ещё нет, но зелёная травка есть — она появилась прямо из-под снега.

— Вы пили когда-нибудь берёзовый сок? — спросил Суздальский.

Эдик отрицательно помотал головой; ему не хотелось разговаривать.