Иван Сербин - Зверь Страница 7

— Но тогда его самого привлекут, — лихорадочно возразил Гектор. — Разве нет? Это ведь он уговорил ребят скрыться с места происшествия.

— Вот именно, — спокойно подтвердил адвокат. — Сперва сказал, потом испугался. Для него сообщение о случившемся в ГАИ — единственная возможность избежать неприятностей. В этом варианте к вам придут максимум через неделю, а скорее, гораздо раньше. Доказать, что погибший сбит именно «жигулем» приятеля вашей дочери, для опытного эксперта — не проблема. Конечно, поклонник может взять вину на себя, но лично я не ожидаю от молодого человека подобного благородства. Значит, Лиду будут судить. По совокупности статей прокурор затребует лет двенадцать. Учитывая хорошую защиту, наличие положительной характеристики с места учебы и первую судимость, суд даст девять. Общего режима. Ну, если судья встанет с «той» ноги — восемь. При примерном поведении у вашей дочери будет реальный шанс освободиться условно-досрочно лет через пять.

— А третий вариант? — с надеждой спросил Гектор.

— При вскрытии выяснится, что сбитый мужчина находился в состоянии алкогольного опьянения. Прокурор требует восемь лет, суд дает пять. Условно-досрочное через три года. — Бородач закрыл блокнот. — Вот, собственно, и все.

— Ты возьмешься защищать девочку? — вступил в разговор Валька.

— Не думаю, что это целесообразно, — возразил бородач. — Добиться оправдательного приговора не получится, это точно, а снизить срок с девяти до восьми сумеет и адвокат, предоставленный судом. Во-первых, Гектору…

— Наумовичу, — подсказал Гектор.

— Благодарю, — кивнул адвокат. — Гектору Наумовичу это не будет стоить ни копейки, а во-вторых, в заведомо проигрышных делах лучше, если адвокат знает судью лично. Гектор Наумович поговорит с защитой заранее, может быть, что-то даст «на лапу», надавит на жалость, адвокат приватно пообщается с судьей. Возможно, тот пойдет навстречу и снизит требования лет до шести. В таком случае суд может ограничиться и четырьмя годами.

— Дело не в деньгах, — сказал Валька. — А если защита окажется стервозной? Или судья? Как тогда?

Бородач подумал секунду, затем заявил:?

— Как только дело передадут в суд — если, конечно, передадут — и вам назовут фамилии судьи и защитника, свяжитесь со мной. Ну, а уж если будет вообще безнадега, я сам стану защищать вашу дочь на процессе.

— Сколько это будет стоить? — Гектор полез в карман за деньгами.

Бородач посмотрел на него внимательно, едва заметно улыбнулся и обратился почему-то к Валентину:

— Дело, в общем-то, легкое и ясное. Да и вряд ли долго протянется… Расценки обычные. Это, разумеется, если не придется давать «на лапу».

Тот кивнул:

— Хорошо, Ярослав. Договорились. Как только ситуация прояснится, я тебе позвоню. Но ты уверен, что больше ничего сделать нельзя?

— Я часто ошибался, Валентин? — усмехнулся бородач.

— Ни разу, — честно ответил тот. — А если попробовать решить проблему на ранней стадии? Скажем, заплатить следователю?

— Не возьмет, — категорично отрубил Ярослав. — Им ведь надо на чем-то план делать. «Братва» откупается, показатели падают, а тут такой случай. Конфетка. Крутится за три часа. Чего же лучше?

— А если много дать?

— Место дороже. И потом, предложишь большие деньги, следователь подумает, что его ловят, и для перестраховки сдаст тебя РУОПу. А им тоже отчетность хорошая требуется. И девчонке не поможешь, и себе на голову неприятностей наживешь. Не то дело, чтобы много давать. — Бородач поднялся, медленно вытащил сигарету, закурил со вкусом, улыбнулся Гектору: — Не отчаивайтесь. Может быть, вашу дочь и не станут искать. Чем черт не шутит. А я попробую разузнать, что там к чему. Где, вы говорите, это произошло?

Гектор объяснил, подробно описал место и время происшествия.

— Понял, — кивнул адвокат. — Сделаю, что смогу.

— Спасибо, Ярослав. — Валька пожал адвокату руку. — Мы позвоним тебе, как только ситуация прояснится.

— Хорошо.

Бородач спокойно вышел.

— Почему он не назвал сумму? — посмотрел на школьного приятеля Гектор.

— Для тебя это все равно дорого. Ты уж извини, старик, за прямоту. — Валька вздохнул.

— Сколько?

— Пять штук. Баксов.

Гектор присвистнул. Он и думать не мог, что речь пойдет о таких деньгах. Его заработок за пять лет безупречной службы. Да и то если не есть, не пить.

— Вот видишь, — заметил Валентин. — Разумеется, если бы я попросил о личном одолжении, он бы мог взяться за защиту твоей дочери и бесплатно. Ярослав достаточно состоятелен, чтобы позволить себе подобный жест. Но для меня эти деньги — не деньги. А одолжений я не принимаю, ему это хорошо известно.

Гектор обреченно кивнул. Из Валькиных слов выходило, что он одолжения принимает. Хотя, в сущности, как это еще можно назвать? Только так. Стало быть, попал в кабалу. Ну и хрен с ней. Для того чтобы спасти дочь, он пошел бы на что угодно. Другое дело, что хотелось услышать какие-то обнадеживающие слова, советы, конкретные указания, соломинки утопающему, а вместо этого адвокат подвел жирную черту под Лидкиным, а значит, и под его, Гектора, будущим. В голове клубился тягучий дурной туман. Хотелось сесть на пол, спрятать лицо в ладонях и завыть, как давеча дочь, тяжело, по-волчьи. Шаткий домик тщетной надежды рухнул под дуновением ветра.

— Может быть, сходить еще к кому-нибудь? — с отчаянием в голосе спросил Гектор Вальку.

Тот отрицательно покачал головой:

— Не стоит. Зря потратишь деньги и время. Поверь мне, Ярослав — мужик дельный и умный. Если уж он говорит, что больше ничего сделать нельзя, значит, так оно и есть. Правда часто бывает жестокой, старикан. Особенно в подобных вопросах. Хочешь еще коньяку?

— Нет, — твердо ответил Гектор. — Не хочу. Мне пора.

— Подожди, не торопись, — попытался остановить его Валентин. — Посиди еще.

— Пора.

— Как знаешь, старикан. Хозяин — барин. Давай хоть водителю скажу, чтобы отвез.

— Сам доберусь. — Гектор встал. — На метро.

— Ты обиделся, что ли? — удивился Валька. — Перестань, старик. Мы же не виноваты в твоих бедах, верно? А Ярослав сказал правду, чтобы ты четко знал, какие неприятности ждут тебя впереди. Знал и готовился. Адвокат как хирург: если уж необходимо резать, он режет. Не потому, что нравится причинять боль, а потому что надо. Понимаешь?

— Да понимаю я, — все больше смурнея, выпалил Гектор. — Понимаю. От того и на душе похабно, что понимаю. Но Лидка — моя дочь. Дочь, ясно тебе? Не могу я просто так ее отдать! Твоему Ярославу она никто и звать никак. Он про нее слышит в первый раз, а для меня Лидка — все. Я живу ради нее! Живу! У меня, кроме дочери, никого и нет. Если ее посадят, я умру.

— Ладно, старикан. — Валька плеснул себе еще коньяку, но чуть-чуть, на самое донышко бокала, выпил. — Может, и правда, никто твою дочь не ищет. Вдруг да обойдется как-нибудь.

— Вдруг, — вздохнул Гектор. — Вдруг ничего не бывает… Ладно, поеду. Лидка дома одна осталась. Мало ли чего…

Он застегнул на все пуговицы плащ, поправил шарф и зашагал к двери, неестественно прямой, напряженный, словно ожидающий удара в спину.

— Ты позвони, как да что… — сказал Валентин.

Гектор, не оборачиваясь, кивнул и вышел. В предбаннике улыбчивый охранник попросил у него автограф. Он остановился, на автопилоте, почти не понимая, что делает, чиркнул в подставленной открытке и жутковато осклабился на почтительное «спасибо».

Арбат, словно огромный котел, по-прежнему бурлил странным варевом толпы. Свои и чужие, горожане и приезжие толкались жизнерадостно, наступали на ноги и огрызались беспечно. Мир не изменился. Ему не было никакого дела до чужой беды. Гектор сиротливо поднял воротник мышиного плаща, надвинул на брови кургузую кепочку, пряча глаза от встречных взглядов, и побрел в сторону Манежной, к метро. Одинокий в многолюдном потоке.

Когда на четвертом дне рождения Сережи Воронина одна из напомаженных, пахнущих «Клима» гостий звучно чмокнула юбиляра в розовую пухлую щеку и спросила: «А скажи-ка мне, — здоровенный какой, — кем ты станешь, когда вырастешь?» — Сережа, сосредоточенно уплетающий эклер, прошамкал:

— Космонавтом.

Чем и вызвал всеобщее умиление. Год спустя взгляды на жизнь у него переменились, и теперь на тот же вопрос он отвечал: «Летчиком». Взрослые снова умилялись: «Ах, какой умный и сознательный мальчуган!» — и всплескивали ладонями, как будто от того, кем станет Сережа, зависело их личное благополучие. Потом пошла череда профессий, одна другой лучше: продавец, парикмахер, врач, ветеринар. Словом, полный набор шаблонных детских фантазий.

Стал же Сережа милиционером. И вот, став милиционером, он в первый же свой рейд помог задержать ту самую пахнущую «Клима» даму. Дама работала в продуктовом магазине на Садовом и беззастенчиво обвешивала покупателей, так что Сереже ее жалко не было. Строго говоря, даму задержали ребята из ОБХСС, а он выполнял чисто наблюдательные функции, но дама после звонила маме Сережи — своей школьной подруге — и рыдала в трубку. Мама каким-то чужим голосом разговаривала с Сергеем, а Сергей таким же голосом объяснял ей, что ничего поделать не может, дело это вовсе не в его компетенции, а если бы даже было и в его, он бы все равно даму не отпустил, поскольку: «Мы будем прямо-таки нещадно бороться…» В общем, был он молодым, глупым, как большинство молодых, оттенки, кроме белого и черного, различать не умел, да и не желал. Мама как-то странно на него посмотрела, а Сережа, помнится, раздувался от счастья и гордости за то, что вот, помог «социалистической родине избавиться от гадкого нароста на трудовом многострадальном теле». Тогда-то они с мамой и поссорились первый раз. Вспоминать об этом эпизоде собственной жизни сегодня было дико стыдно. Как будто обделался он при большом скоплении народа «по-большому». За двадцать граммов вареной колбасы дама получила три года. Что с ней стало после отсидки, Сережа не знал, а у матери спросить не отваживался. Дама же при нем больше не звонила. Она вроде бы вообще не звонила с тех пор.