Вольф Хаас - Приди, сладкая смерть Страница 7

— И Бимбо тоже?

— Когда там у него Бимбо был, Молодой так орал, что в дежурке почти каждое слово слышно было.

— Все из-за Ангелики? С каких это пор Молодой стал таким моралистом?

— Не столько из-за Ангелики, скорее из-за самого Бимбо. Тот уж слишком зазнаваться начал, он считает.

— С чего это вдруг?

— С тех пор как про Бимбо в газете напечатали, у него совсем тормоза отказали. На него уже даже некоторые сестры из геронтологического жаловались.

— Он уже и в геронтологии все подгреб?

— Да там сестры не такие уж и старые.

А в следующее мгновение из динамика раздалось:

— Санитар Бреннер, срочно, в бюро шефа.

На лестнице ему навстречу попался Мунц.

— Теперь ты! — напутствовал он Бреннера с дрожью в голосе.

Но когда Бреннер оказался в бюро шефа, его ждал сюрприз.

Молодой не стал его распекать. Совсем наоборот. Он так вежливо предложил ему сесть, как будто Бреннер был одним из пяти носителей золотого знака спонсора. Потому как серебряный знак дают за машину «скорой помощи», а золотой только за реанимобиль, а если ты знаешь, что реанимобиль — это не что иное, как операционная на колесах, то станет понятно, почему живых спонсоров однорукий может по пальцам перечесть.

За спиной у Молодого висело несколько фотографий в рамочках, на которых был снят его отец со всякими знаменитостями. Старик уже три года как умер, но Молодой счел бы, наверное, неуважением заменить его фотографии на свои собственные.

На одной был даже Папа Римский, когда он освящал машины «скорой помощи» во время своего визита в Вену пару лет назад. На губах у Папы была пыль, но не из-за того, что Папа поцеловал аэропорт Швехат, а оттого, что фотография была не очень хорошо протерта. Это было ясно из того, что у мужчины рядом с Папой та же пыль была на лице. Но как бы там ни было, такой гордой и довольной улыбки у старого шефа спасателей Красного Креста, как во время папского благословения транспортных средств, никто никогда не видел.

Из рассказов самых старых водителей и фрау Айгнер из бухгалтерии Бреннер знал, что старик был еще настоящим, как бы это лучше сказать, очень старой закваски. Ну, вроде тех японцев, что ли. Которые после пятидесяти лет в джунглях так и не поверили, что Вторая мировая война уже закончилась. Так и старый шеф сохранял в службе спасения армейский дух. Перекличка, приказной тон и все такое. А если у тебя к униформе были не черные носки надеты — смертная казнь.

Это выражение такое у водителей, когда тебя в наказание определяют на неделю в деревню, на сдачу крови. Этой смертной казни и по сей день боятся больше всего. Но сегодня ты ее можешь схлопотать только за тяжкие проступки, как начальник ремонтной мастерской, который проглядел на пятьсот девяностом неисправность глушителя. Тогда еще выхлопные газы попали в кабину к пациенту. Или случай с алкогольным опьянением два года назад, когда Ханзи Мунц толком не задвинул дверь в кабине, а потом при въезде на автобан он потерял инвалидное кресло, то есть прямо вместе с пациентом, но Мунц был подшофе, и, не заметив этого, поехал дальше. Пациент, слава богу, тут же помер, а Ханзи Мунц, конечно, отправился в Вальдфиртель на целую неделю на сдачу крови. Правда, как уже сказано, у старика ты бы схлопотал это уже за пару светлых носков.

Внешне Молодой походил на Старика как две капли воды. Только вот усов у Старика не было. А усы Молодого торчали таким острым клином, что прямо хоть бутылку с пивом об них открывай.

Казалось бы, бывшему полицейскому вроде Бреннера эти ментовские усы не должны бы броситься в глаза. Но так как оба лица были очень похожи, то усы Молодого вдруг показались Бреннеру как бы приклеенными. А если тебе вдруг усы какого-нибудь человека покажутся приклеенными, то и манеры его, то есть, считай, все эти замашки начальнические, вскоре будут казаться тебе тоже как бы приклеенными.

Ну, Бреннер и начал сейчас же анализировать своего шефа, просто психолог: слишком уверенный голос, слишком твердый взгляд, слишком четкий шаг. И вообще, слишком он решительно выскакивал со двора службы спасения, как на пожар. Но я-то думаю, что Бреннер просто старался немножко подбодрить себя этими своими психологическими штуками. Потому к старику на фотографиях он, подумав, отнесся уважительно. Правда, я должен признаться, что рядом с Папой тот и вправду выглядел важнее самого Папы.

И даже рядом с бургомистром Вены он очень неплохо смотрелся. То есть не рядом с нынешним, с этим кто попало будет уже скоро хорошо выглядеть. А с прежним, тем, который с женой, ну, ты понимаешь. Когда еще девки с Пратера расхаживали какое-то время как жена бургомистра.

Молодой увидел, что Бреннер рассматривает фотографии, и сразу же заметил по этому поводу:

— Как общественно полезное учреждение мы постоянно находимся в свете внимания общественности. Мы просто не можем позволить себе такие эскапады.

Бреннер просто молча кивнул. Он все еще думал, что Молодой говорит об этой истории в баре.

— У нас и так проблем выше головы. — Молодой сказал это так, будто речь шла о нем и о Бреннере, а все остальные и были этими проблемами. Между фразами он время от времени поднимал взгляд к потолку — нелепая привычка, а фрау Айгнер из бухгалтерии однажды рассказала Бреннеру, что Молодой перенял этот жест у своего Старика.

Но видишь ли, в таких делах всегда самое главное — мелочи. У старого шефа это, может, и выглядело как у государственного деятеля. Бреннер представил себе, как тот, широко расставив руки, сводит кончики пальцев и в это время зачитывает небесные послания — ну прямо президент Австрии.

Но у Молодого это выглядело прямо противоположным образом. Потому как Молодой производил впечатление отлично натренированного летчика с острым клинышком ментовских усов только до тех пор, пока он смотрел снизу вверх, опустив голову. Но если ты задерешь голову с такими вот ментовскими усами клином, то твой собеседник увидит твои усы снизу. Вместо острой грани усов вдруг станут видны тысячи кончиков волос, как у щетки. А показывать усы снизу — это, конечно, всегда признак слабости!

— Выпьете со мной рюмочку коньячку?

— Мне еще сегодня ехать.

Потому как, во-первых, Бреннер все равно сроду коньяку не пил, а во-вторых, ясное дело, это ловушка.

— Сегодня вам много ездить уже не придется, — сказал Молодой, взглянув на свои летчицкие часы, и жестом фокусника водрузил на письменный стол две рюмки и бутылку коньяка. Потом он наполнил их и протянул одну Бреннеру, чтобы чокнуться с ним. — Будем!

Черт, полная задница! Нет ничего хуже, когда начальник начинает с тобой брататься. А ты точно знаешь: ему что-то от тебя нужно, но он держит тебя за такого дурака, что думает, ты этого не заметишь.

— Я слышал, что вчера Союз спасения утащил у вас человека без сознания прямо с улицы?

— У нас был шифр «б». Поэтому мы ехали не с полной выкладкой. А когда мы прибыли, его уже не было.

— Вы ни в чем не виноваты, — прервал Молодой оправдания Бреннера. — Но ситуация с Союзом спасения становится все хуже.

— Я тоже слышал, что такое уже пару раз было.

— Вот именно. Все чаще случается, что они крадут у нас пострадавших на улице. Это разбойничьи методы.

Бреннер на это ничего не ответил.

— Теперь я спрашиваю вас: как такое может быть?

Молодой поднял взгляд к небесам и подождал ответа. Но небеса ничего не ответили. И Бреннер тоже ничего не ответил.

— Вам не хочется об этом говорить, но вы же знаете, на это есть только один ответ. Вы ведь раньше были детективом.

Бреннер ничего не сказал.

— Союз спасения подслушивает наши переговоры, — ответил вместо него Молодой, сильно наморщив лоб.

Теперь у Бреннера возникло такое чувство, что ему опять надо бы что-нибудь сказать. Но в ту же секунду он вспомнил своего учителя латыни из пунтигамской гимназии. «Si tacuisses, philosophus mansisses!» — при любой возможности вопил их преподаватель, по-латыни фактически: «Молчание — золото». Потому как раньше у него была хорошая должность в гестапо, а теперь он был всего-навсего учителем латыни, вот и орал все время про молчание, так что стекла дрожали.

Но к тому времени Бреннер уже сказал это. Тогда у него уже вырвалось. Трижды он промолчал и послушался поговорки. Но в четвертый раз он все-таки попался на удочку Молодого с его историей про подслушивание и сказал:

— У вас есть доказательства?

Вот видишь, никогда нельзя переоценивать признаки слабости. Потому как Молодой взглянул на небо и сказал, приятно улыбаясь в усы:

— Доказательств я хочу от вас, Бреннер.

На следующий день Бреннер сидел в машине с препаршивым настроением, и меня до сих пор радует, что расхлебывать кашу пришлось именно этому Черни.

Этот Черни был знаменит своими усами, а по виду они больше всего походили на зубную щетку цвета гуляша, и вот ведь какая ирония судьбы: несмотря на зубную щетку под носом, у него был ужасный запах изо рта. Но веришь не веришь, это в нем было еще самое располагающее.