Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят - Виктор Алексеевич Пронин Страница 7

Слышал я здесь их причитания после третьего стакана каберне. Делился как–то один классик наболевшим. «Столько, говорит, кровищи подпустил в свою рукопись, столько трупов навалил почти на каждой странице! А какая, говорит, у меня постель в романе! Какая изысканная порнуха! Не говоря уже о том, что можно все тонкости мата изучать по каждой главе… И надо же – отвергли, подлые! Значит, маловато крови, значит, недостаточно трупов!» И слезы отчаяния, оскорбленности, слезы непонимания и обиды катились из его маленьких, но чрезвычайно выразительных глаз.

Мне нужно было продлить срок моего пребывания. Дом творчества был почти пуст, и я надеялся, что сложностей с этим не будет. Одноэтажное административное здание было рядом, и, заперев двери на все обороты ключа, я направился к директору.

Сумрачный прохладный вестибюль был пуст. Стены украшали две громадные картины. На одной были изображены Золотые ворота – продырявленная скала в море, на второй почему–то подмосковный заснеженный лес. Видимо, какой–то живописец расплатился картинами за свое здесь пребывание.

– Можно? – заглянул я к директору.

– Входи! – Леонид Николаевич гостеприимно махнул рукой. – Как отдыхается?

– С каждым годом все лучше.

– Коньячку?

– Можно. – Я присел к приставному столику.

Леонид Николаевич был плотен телом, улыбчив, подвижен. Что–то простецкое сквозило в его манерах, что–то простоватое – похоже, не всегда он был большим начальником, не всегда командовал отдыхом классиков и лауреатов.

Пока директор ходил к шкафу за коньяком, я по привычке, по прошлой своей, наверно, уже невытравляемой привычке, скосил глаза в его ежедневник. Телефоны, даты, имена…

И вдруг…

Изморозь, иначе не скажешь, изморозь пробежала зябкой волной по всему моему телу – я увидел в блокноте собственную фамилию. Не ту, под которой жил здесь, не ту, под которой мотался по белу свету, я увидел в блокноте обведенную овальной линией собственную свою истинную фамилию.

– Наш коктебельский поэт сказал потрясающие слова. – Леонид Николаевич возник из–за моей спины, поставил на стол бутылку, две маленькие хрустальные рюмки и сел напротив.

– Хорошие слова? – единственное, что я мог произнести в эти секунды.

– Я пью божественный напиток – коньяк с названьем «Коктебель». Он будто драгоценный слиток… Ну, и так далее.

– Знаю, – сказал я. – Слава Ложко. Эти стихи выбиты в его ресторане на гранитной плите… Позвоню?

– Конечно, – Леонид Николаевич радушно махнул рукой в сторону телефона.

Я встал, обошел вокруг стола, сел в начальственное кресло, придвинул к себе телефон, заодно, как бы между прочим, придвинул ежедневник и, наугад потыкав пальцем в первые попавшиеся кнопки, склонился над блокнотом.

Так и есть.

Моя фамилия записана на странице, помеченной сегодняшним днем. Я редко слышу удары собственного сердца, но сейчас почувствовал. Частые, сильные удары, от которых, кажется, прогибалась грудная клетка.

– О! – воскликнул я радостно, тыча пальцем в ежедневник. – Этот товарищ тоже приезжает?

– Который? – Леонид Николаевич склонился над блокнотом, вчитался в мою фамилию и равнодушно махнул рукой. – Да нет… Кто–то спрашивал, не отдыхает ли у нас этот человек.

– И что? Отдыхает?

– Я обещал уточнить. Завтра опять будут звонить.

– Откуда?

– Даже не знаю. – Леонид Николаевич был беззаботен и разливал золотистый коньяк недрогнувшей своей мощной рукой. – Вроде междугородний звонок. А ты что, знаешь его?

– Встречались, – ответил я со все еще колотящимся сердцем.

– Водку пили?

– Было.

– Если водку пили, значит, почти родня. Знаешь, как говорят в Большом театре?

– А как говорят в Большом театре?

– Хочешь петь – пей. – Леонид Николаевич рассмеялся, поднял свою рюмку, мы чокнулись.

Все у нас получилось прекрасно. Коньяк оказался отличным, Леонид Николаевич наполнил рюмки снова, и жизнь продолжалась, мы весело обсуждали писательские проблемы, хохотали, хлопали друг друга по плечам, а за окном садилось солнце, спадала жара, слышались приморские людские голоса, которые, конечно же, звучали совсем не так, как звучат городские, учрежденческие, трамвайные, хотя могут принадлежать они одним и тем же людям.

Да, жизнь продолжалась, но была она уже другого цвета. В окружающую голубизну вдруг влились черные разводы. Они постепенно таяли, растворялись, исчезали, но общий тон неба и моря, общий тон околосолнечного слепящего пространства приобретал явно сероватый оттенок.

Это что же получается?

Вычислили, нащупали, засекли, установили, обнаружили?

Значит, все–таки услышал тогда кто–то мое неосторожное слово «Карадаг». Я хотел спросить у Леонида Николаевича еще что–то о звонившем, но остановился. Делать этого было нельзя – я уже задал все вопросы, которые казались бы уместными и естественными. Наверняка звонили не только сюда – звонили в пансионат «Голубой залив», на турбазу, в агентство по подбору частного жилья…

– Еще по глоточку? – спросил Леонид Николаевич.

– Нет, спасибо. Хорошего понемножку, – я поднялся. – Надо увидеться с одним человеком.

– Уже есть с кем? – усмехнулся директор.

– Надеюсь, – я неопределенно повертел ладонью в воздухе – дескать, как знать, как знать, что ждет нас этим вечером, какие неожиданности готовит для нас жизнь.

– Ну что ж, заходи! – Леонид Николаевич пожал руку и тут же забыл обо мне, потянулся к телефону – директорские обязанности не заканчивались никогда.

Я вышел на крыльцо, постоял некоторое время, раскачиваясь с пяток на носки. Руки мои были в карманах шортов, на глазах темные очки, на голове кепка с большим курортным козырьком, на ногах поношенные шлепанцы – ничего не осталось от того роскошного хмыря, которым я был совсем недавно.

Сойдя с крыльца, я медленно пошел, никуда не сворачивая, и через полсотни метров уперся в бывший летний кинотеатр. Сейчас здесь показывали обезьян, змей, пауков и прочую нечисть. Посетителей не было, обезьяны протягивали сморщенные, натруженные ладошки, змеи смотрели немигающе, решив, видимо, про себя, что не все кончено, что они еще сумеют что–то там доказать, что–то там утвердить…

Короче, я испытывал нечто похожее.

Подобьем бабки.

Вывод первый – обо мне не забыли, меня ищут. Значит, кто–то получил заказ. И намерен этот заказ выполнить. Вряд ли он знает, что заказчика уже нет в живых. Это не имеет значения. Аванс получен – надо отрабатывать. Всегда найдется тот, кто заплатит остальное.

Вывод второй – он знает, где искать.

Вывод третий – я узнал об этом своевременно. Значит, не поздно еще кое–что предпринять. Звонок был междугородний, следовательно, у меня есть немного времени.

Но возникает еще одно соображение – звонил диспетчер, а исполнитель уже здесь. В таком случае он не знает меня в лицо и запросил поддержки. Однако он не может не знать обо мне совершенно ничего, какие–то зацепки у него наверняка есть. Может быть, их оказалось недостаточно, может быть, по этим зацепкам он не смог