Андрей Воронин - Таможня дает добро Страница 8

Все сцисали на Федора Муратова, тем более что ответить на обвинение он уже не мог: мертвецы не разговаривают. Версия следствия выглядела следующим образом. Федор Муратов, будучи заведующим хранилищем ценных редкоземельных металлов, занимался воровством, причем в особо крупных размерах. Чтобы скрыть следы краж, устроил поджог. А когда понял, что следствие выходит на него,застрелил свою любовницу из охотничьего ружья и сам покончил жизнь самоубийством. Противоречило этой версии лишь отсутствие предсмертной записки. Но в момент гибели Муратов был сильно пьян, мог все совершить в алкогольном угаре.

В отличие от следователей, Геннадий Павлович Барановский Муратова знал хорошо, даже слишком хорошо, чтобы поверить, будто Муратов испугался расплаты за воровство и покончил жизнь самоубийством. Нет, Муратов был не тем человеком, чтобы сунуть ствол в рот и пальцем ноги нажать на курок охотничьего ружья. Нет, нет, в подобное Барановский поверить не мог.

«Кроме меня, — рассуждал Барановский, — подход к Муратову имел Адам Михайлович Самусев, причем подход непосредственный: Муратов ему подчинялся. Если Муратов и воровал, то, естественно, вместе с Самусевым, а нам не перепадали даже крохи от царского пирога.»

Единственным, кто сухим вышел из всей передряги, был Самусев. Именно этот факт и заставлял Геннадия Барановского не спать ночами, смотреть в потолок и грызть ногти на пальцах.

«Нет, нет, Самусев хитер, хитер как черт. Но меня ему провести не удастся. Вот только выйду на свободу, лишь захлопнутся за мной железные ворота и я получу на руки справку, что отбарабанил срок от звонка до звонка, то обязательно найду Самусева. А уж я‑то смогу с ним договориться, я из него все жилы вытяну, кровь высосу до капли. Он мне все расскажет о своих теплых делишках с Муратовым.

У Самусева и на момент пожара, и на момент гибели Муратова имелось алиби, причем такое, что не подкопаешься. По всему выходило, Самусев ко всем этим делам не причастен. Именно то обстоятельство, что у Адама Михайловича для доказательства своей непричастности к пожару и убийству заранее готовил железное алиби, и вызывало подозрение у заключенного под номером 1329, Геннадия Барановского.

«Нет, я до него доберусь, и он мне все расскажет. Я заставлю старого хитреца поделиться со мной!»

А по расчетам Барановского выходило, что из хранилища, за охрану которого он отвечал, каким‑то образом, то ли до пожара, то ли во время него, исчезло около сотни килограммов редкоземельного металла ниобия. А сотня килограммов — это бешеные деньги, как‑никак подобное сырье производится граммами и стоит дороже золота.

«Я найду покупателей, людей с деньгами — тех, которые готовы купить ниобий, и стану богатым. А если Самусев не захочет делиться? Если Самусева уже давным–давно нет в живых? Или, что еще хуже, старый хитрец покинул пределы России и живет где‑нибудь на Лазурном берегу, живет припеваючи, ест и пьет на золоте? А я в этой долбаной тюряге должен баланду из алюминиевой миски хлебать? Нет, так не пойдет. Четыре года — это четыре года. Огромный срок, огромный кусок жизни, причем какой жизни, можно сказать, лучшей. У меня еще полно сил, и я хочу жить.»

Но каково же было удивление Геннадия Павловича, когда за ним захлопнулась дверь тюрьмы, и тут, на воле, по прибытии в Москву знакомые сказали, что Адам Михайлович Самусев за эти четыре года, что прошли со времени суда, потерял жену, из города уехал и живет где‑то в деревне. Но где, толком никто не знал.

— Да вы что, с ума сошли? Этого быть не может, потому что не может быть никогда! Вы что‑то путаете.

— Нет, ничего не путаем. В городе он почти не появляется, живет бедно — отшельником. Его сильно напугала смерть Муратова, суд, а потом неожиданная смерть жены.

Жену Самусев любил, в этом ни у кого не было сомнений, но удивительно — на ее могилу он приезжал лишь два раза.

«Нет, нет, — говорил Барановский, — что‑то здесь не так!»

Он попытался отыскать Адама Михайловича, но это ему не удалось. Не удалось с первого раза, а потом появились дела, жизнь взяла Барановского в оборот. У него появились кое–какие деньги в твердой валюте. Он решил, что самое время открыть свое дело, заняться бизнесом. В тюрьме он сумел‑таки завести нужные знакомства с очень влиятельными людьми. Его на зоне приметили, основательный он был мужчина, а таких, как говорят, тюрьма не портит и не ломает, а наоборот — такие люди, как кусок железа в огне, становятся еще крепче и еще жестче. И уж сломать такого человека почти невозможно, он будет стоять на своем, будет делать все так, как сам считает нужным. А на советы ему плевать, он хорошо знает жизнь со всех ее сторон.

Сидел вместе с ним в тюрьме некто Иван Иванович Токарев, уроженец столицы Латвии Риги. Сидел Иван Иванович за мошенничество в особо крупных размерах. Там, на прогулках, и познакомился, разговорился, сдружился с ним Барановский. И тот на многое открыл ему глаза, многому научил, многое объяснил. Выйдя из тюрьмы, своего учителя Геннадий Павлович не забыл, а сразу же, получив документы, отправился в столицу Латвии, где и нашел освободившегося годом раньше Ивана Ивановича Токарева в прекрасном расположении духа, при деньгах и при делах.

— Сколько у тебя есть денег? — за бутылкой «Абсолюта» спросил Иван Иванович. — Сколько ты можешь мобилизовать?

— Тысяч восемьдесят, — сказал Барановский, глядя на широкое лицо Токарева с могучей бульдожьей нижней челюстью.

— Что ж, вези деньги. Мне нужен оборотный капитал. Войдешь в дело. Ты мужик проверенный, так сказать, надежный, на тебя можно рассчитывать. Давай, Гена, привози бабки, станешь моим компаньоном. Я тут кое‑что придумал, кое‑что организовал.

Организовал Иван Иванович Токарев лишь одно дело, но зато хорошее, спокойное и прибыльное. Токарев купил завод, вернее, он всем говорил, что купил, и показывал документы. А на самом деле завод купил он сам у себя, причем за те деньги, которые заводик принес за то время, что Иван Иванович Токарев сидел за решеткой. И работа пошла, да так резво, что Геннадий Павлович Барановский лишь удивлялся оборотистости и хваткости своего компаньона.

Постепенно, за год он и сам во всем разобрался, так сказать, собаку съел на водочном бизнесе. Заработал денег, купил в Москве квартиру, три небольших магазинчика для того, чтобы стать легальным бизнесменом в глазах государства. Налоги платил исправно, и никогда за два года у Барановского с налоговой службой не возникло ни одной проблемы.

— Плачу налоги и сплю спокойно, — любил говорить Геннадий Барановский всем своим знакомым.

Те удивлялись и не понимали, откуда у человека, имеющего всего три небольшие торговые точки, такие деньги. Он смог‑таки купить огромную квартиру на проспекте Мира, поменял три машины, нанял двух охранников и ни в чем себе не отказывал.

И самое главное, действительно спал спокойно, никогда не нервничал, не волновался и даже матом ругался крайне редко. В общем, все у него хорошо, глаза от собеседника не отводил, взгляд спокойный, как у школьного учителя.

Раз в месяц Геннадий Барановский ездил к своему компаньону, раз в месяц тот появлялся в первопрестольной. Мужчины тогда сразу же уединялись, и пару дней их никто не видел, они решали свои дела.

Но, как говорится и как всем известно, если что‑то не имеет границ, так это жадность. Это порок, искоренить который невозможно, она, как раковая опухоль, разрастается, разрастается и постепенно охватывает весь организм — от кончиков волос на голове до кончиков ногтей на ногах. И человек становится рабом самого себя.

Именно это произошло и с Барановским.

— Послушай, зачем нам все это? — говорил ему Токарев. — На нашу жизнь, безбедную, мы с тобой заработаем. Хочешь, еще один заводик прикупим и будем тихо водочку разливать?

— Да, да, прикупим, возможно, — говорил Барановский, глядя на бульдожью челюсть своего компаньона.

С водкой дело обстояло не так хорошо, как хотелось Токареву и Барановскому. На торговцев алкоголя сильно наехали, так сильно, что их доходы сократились вчетверо и о покупке нового завода даже думать не приходилось. Водочный бизнес становился с каждым днем все более и более опасным.

А мысль о Самусеве не покидала Барановского, она крутилась в его голове, жужжала, как муха, залетевшая в перевернутое ведро, и не давала покоя. Она мучила Барановского, мучила и ночью и днем.

Наконец он случайно встретил одного из старых приятелей, и тот сказал, что знает, где живет Самусев.

Огромная квартира Геннадия Барановского, площадью в сто двадцать шесть метров, располагалась на третьем этаже шестиэтажного дома по проспекту Мира. В подъезд дорогу непрошенным и прошенным гостям преграждала железная дверь с кодовым замком и домофоном.

В начале седьмого зазвонил телефон. Барановский небрежно взял трубку, плотно прижал к уху и негромко произнес:

— Алло!

— Гена, ты? — услышал он усталый голос.