Виктория Платова - Эшафот забвения Страница 8

– Ас кольцом-то, с кольцом-то что?

– Действительно, что с кольцом? – поддержала старушку я, откровенно издеваясь над Братны.

Ситуация злила его, я это видела. Мне хватило нескольких минут, чтобы просчитать комбинацию Братны. Подменить драгоценности или просто максимально занизить их стоимость – такие вещи практиковались в среде нечистых на руку ювелиров. Но чтобы преступная лавочка развернула свою деятельность в самом сердце непорочного “Мосфильма”! Это было слишком даже для увенчанного лаврами режиссера.

– Если вы не доверяете нам, – с нажимом произнес Братны.

– Я доверяю, доверяю, – тихо сказала старушка.

– Если вы не доверяете нам, воспользуйтесь услугами независимых экспертов.

Словосочетание “независимый эксперт” ввергло пожилую женщину в ступор.

– Я согласна, – наконец сказала она. – Но деньги мне выдадут?

Братны с торжеством посмотрел на меня. Я проиграла. Черт возьми, я проиграла, сейчас сапфир уплывет в бескрайний океан реквизита фильма “Забыть Монтсеррат” и будет мирно покачиваться на волнах рядом с немецким золотоголовым “Паркером”. Сам “Паркер” уже торчал в кармане пиджака Братны. Что и требовалось доказать.

– Конечно, конечно. Муза, проводи женщину.

Инфанточка подхватила мою неожиданную подопечную, и они продефилировали мимо меня.

"Съела, стерва?” – сказали мне глаза Братны, чуть затуманившиеся от неожиданно легкой победы.

"Ты скотина, типичный пальмовый вор”, – сказали Братны мои собственные глаза, чуть затуманившиеся от неожиданно легкого поражения.

– Вас я тоже не задерживаю.

– Жаль. А я хотела предложить вам кое-какие ценности. – Я не могла уйти просто так.

Никто не может уйти от тебя просто так, Анджей Братны, и ты знаешь это! Сукин сын, пряничный рождественский разбойник, сахарная голова, до чего же ты хорош! Я поймала себя на мысли, что весь мой праведный гнев куда-то улетучился. На Братны положительно нельзя было сердиться. Ему сошло бы с рук даже ограбление ризницы Московской Патриархии. В его бледных польских скулах не было никакой цыганщины, но я почти уверилась в том, что он может загипнотизировать кого угодно. Загипнотизировать и таскать за собой на коротком поводке, лишь изредка отпуская на свидание с родными. Интересно, сколько таких поводков у него в руках?..

– Вот как? Рубиновый гарнитур императрицы Александры Федоровны?

– Не совсем. Пара картин, только и всего.

– Рубенс? Левитан? Томас Гейнсборо?

– Нет. Современный художник. Братны закинул руки за голову.

– Угу… Федор! – Братны выдернул из толпы Бубякина, очевидно, отвечающего за современное изобразительное искусство:

– Ты привел?

– Кого? – трусливо спросил дядя Федор.

– Эту женщину. Как она здесь оказалась?

– Впервые вижу. – Глаза дяди Федора умоляюще округлились, ему не хотелось попадать в немилость к кинематографическому царьку из-за такой случайной дряни, как я. – Вы как сюда попали, голубушка?

– Прочла объявление в газете, – пожалела я Федора, вспомнив о том, что говорила мне старушка.

– Ладно, показывайте ваши полотна, – снизошел наконец Братны, – только живенько, и закончим на сегодня.

– Вот и отлично, – с подъемом ответила я, – значит, я буду последней, кого вы попытаетесь объегорить.

– Радостное совпадение наших желаний. Только отойдем в сторону, чтобы не мешать группе подготовиться к пробам.

Мы с Братны направились в тот самый райский уголок, где он обставил немца. Стараясь не смотреть на пасхальные яйца псевдо-Фаберже, прикорнувшие среди других экспонатов, я распаковала планшет и вынула своего “Шекспира”.

– Здесь не очень хорошее освещение, – заметила я, извиняясь.

– Ничего, я соображу, что к чему. Несколько минут Братны задумчиво рассматривал каныгинскую картину – – Кто автор?

– Один молодой человек. Сейчас, к сожалению, он не работает.

– Жаль. Я беру эту картину. Есть еще что-нибудь? Я достала “Шутов и кардиналов”. Братны мельком взглянул на них – только из брезгливой вежливости. Точно так же взглянула бы на них и я. “Шуты и кардиналы” мне не нравились, слишком много бездумного пурпура, как раз в марийском самогонном стиле.

– Эти не пойдут.

– Не соответствуют гражданскому пафосу киношедевра?

– Именно. Как называется первая штучка?

– “Шекспир на сборе хвороста”.

– Я так и подумал. Сколько вы за нее хотите?

– Я не продаю эту картину.

Братны посмотрел на меня и улыбнулся:

– Что, вещица неоднократно спасала вас от самоубийства?

У меня даже в глазах потемнело от такой проницательности. Не хватало еще, чтобы этот самоуверенный простодушный гений вскрыл мою черепную коробку!

– С чего вы взяли?

– Меня бы спасла… Как вас зовут?

– Какая разница? Ева. – Я давно не произносила своего имени вслух, состарившиеся губы с трудом вытолкнули его на поверхность.

– Значит, Ева. Поклонница Аль Бано и Рамины Пауэр и замшелой итальянской эстрады конца восьмидесятых. Завбиблиотекой школы для детей с задержкой умственного развития.

– Не совсем. Я работаю в видеопрокате.

– Почти угадал. Я беру вашу картину для съемок. Я молчала.

– Мы заплатим вам. Сумма не очень большая….

– Но по нашим временам очень даже неплохо, – закончила я за Братны.

– Я напишу расписку. Можете быть спокойны – ничего с вашей картиной не случится.

– Ваша практика говорит об обратном, но хотелось бы верить… – Мне нравилось дерзить ему.

Братны вытащил целый ворох листов, выбрал подходящий и расправил его. Факс с эмблемой Венецианского фестиваля – я успела разглядеть реквизиты в правом верхнем углу. Клочок бумаги, неотразимо действующий на экзальтированных журналисток из приблатненно-богемного изданьица “Семь дней”. Вот тут-то ты и попался, голубчик Анджей Братны! Немецкий “Паркер” уже несколько минут покоился в рукаве моей старой кофты с обтрепавшимися рукавами. Это был немудреный трюк, точно такой же, какой проделал Братны с герром Лутцем. Но в моем случае имела место более тонкая работа, я приблизилась к Анджею лишь однажды, чутко отреагировав на реплику об Аль Бано и Рамине Пауэр. Я действительно их любила.

Братны похлопал себя по карманам, но не выказал особого беспокойства.

– У вас есть ручка? – наконец спросил он.

– Конечно. – Я была сама невинность. Истинная Ева перед грехопадением. Продолжая мило улыбаться, я протянула ему “Паркер”. Игра “вор у вора дубинку украл” продолжалась. Я лидировала с перевесом в несколько очков.

Он взял ручку, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Подумав несколько секунд, он что-то быстро написал на листке и протянул его мне. И только потом воззрился на лутцевский трофей.

– Дорогие у вас принадлежности для письма. Долларов на двести потянут.

– Мне это не стоило ничего, – резонно заметила я.

– Мне тоже. – Он вернул мне “Паркер” и широко улыбнулся, продемонстрировав ряд восхитительно неровных белых зубов. – Сейчас подойдете к Музе, она вам печать шлепнет.

– Кто это – Муза?

– Вон та бедная овечка с амбарной книгой в руках. – Он указал подбородком в сторону высоколобой инфанточки. – Я вас больше не задерживаю. Всего хорошего.

Всего хорошего. Показательные выступления дневных воришек закончились. Мне вдруг стало грустно. Сейчас я уйду и больше никогда его не увижу, какая жалость. Занятный тип, бездарно постриженный, плохо выбритый, неважно одетый, способный вскружить голову кому угодно. Невозможно даже представить себе, что он делает с людьми и камерой на съемочной площадке. С такими копперфильдовскими способностями, с такими белыми зубами, с такой ловкостью рук, с такими глазами, лишенными всех страстей сразу, с мальчишескими замашками Господа Бога…

– Всего хорошего, – выдавила я из себя и направилась к Музе, уже давно следившей за нашей светской беседой ревнивыми бесцветными глазами.

Когда я подошла к столу, вышколенная Муза поставила мне печать, даже не глядя на листок, и облегченно вздохнула. Я поискала глазами счастливца Бубякина, неизвестно какими путями втершегося в съемочную группу Братны, но он как сквозь землю провалился.

– Пора уходить, больше тебя ничто здесь не задерживает. Через несколько минут Анджей Братны станет только воспоминанием, самое время заправиться винегретом в студийном буфете, как это иногда случалось со сценаристкой Мышью. От переизбытка эмоций (кто бы мог подумать, что меня захлестнут эмоции!) она всегда спасалась, роясь в мелких кубиках свеклы и соленых огурцов.

…Цены в буфете оказались запредельными – очевидно, планку поднимали богатенькие буратины-клипмейкеры, скромным работникам видеопроката ловить было нечего. Наличности, которой я располагала, хватило только на чашку демократического чая “Липтон” и медовую коврижку, завтрак аристократа, ничего не скажешь. Расположившись за столиком, я вытащила бумажку, которую дал мне Братны: не исключено, что его расписка окажется филькиной грамотой. Это действительно был факс Венецианского фестиваля, Братны приглашали в жюри, совсем неплохо для режиссера из медвежьего угла цивилизации. Я улыбнулась: интересно, чьи карманы он обнесет вначале – Микеланджело Антониони или Роберта де Ниро? При его способностях можно даже влезть в сумочку потерявшей бдительность Катрин Денев и остаться безнаказанным. Я никогда не была в Венеции, какая жалость.