Дмитрий Агалаков - Ангел в петле Страница 8

Савинов знал, чей это был голос — его приятеля, Толика Панченко.

— Да вы че, ребята, я ж не хотел. Я ж не думал. Он же сам упал…

— Это точно — сам. Щучкой нырнул! Кранты тебе, житель окрестностей!

— И с комсомолом можешь попрощаться. Гопник!

А это уже Мишка Ковалев. Серьезный парень!

— Ребята, давайте я его на руках в медпункт отнесу? — взмолился Рыжий. — Я знаю, куда. Давайте, а?

Слушая этот диалог вполуха, Савинов лежал и смотрел на летнее небо. Чистая бирюза. Где он? Что с ним случилось? Но зачем эти вопросы? Он хорошо знает — где он и что произошло. Он, Дмитрий Павлович, Дима Савинов, в трудовом лагере — в совхозе «Красный Октябрь», на картошке, а сейчас — на стройке нового здания управления. Десять минут назад из-за красавицы Марины, всеобщей любимицы, профкома класса и его подружки, они сцепились с Рыжим на площадке второго этажа. Дрались не на жизнь, а на смерть. Кулаки Рыжего были сильнее — кирпичи, да и только! У края площадки он, Дмитрий Савинов, поймал удар бровью, покачнулся и полетел вниз… Кажется, все.

Все?!!

Две реки, направленные в одно русло, вдруг столкнулись в нем, грозно, пенными валами. Это была великая борьба стихий, готовых разорвать друг друга, сломать, уничтожить. Шли минуты, и в голове и сердце Савинова звучало, билось одно-единственное — этот шквал. А потом обе стихии хлынули в одну сторону, выбрали одно направление, новое русло…

Над ним опять выплыло лицо Марины.

— Сейчас ребята машину поймают, мы тебя в больницу отвезем. Потерпи, милый…

И все-таки — не может этого быть!..

Он поймал руку девушки. Она была теплой, нежной. А главное — живой! А вот и ее колечко — золотое, как говорила Марина, обручальное, бабушкино. Девушка улыбалась, в глазах ее были слезы.

— Терпи, Димочка, терпи. — Платком она пыталась промокнуть кровь, заливавшую правый глаз. — Только не умирай…

Нет, он не умрет. Ни за какие коврижки!

Сейчас его перенесут на траву, в тень. Он будет лежать и смотреть в сторону дороги, по которой будут нервно бегать и ссориться два его однокурсника — Мишка Ковалев и Толик Панченко. Этот последний, известный остряк, пугал рыжего тюрьмой. И поделом ему. А потом на дороге покажется красный «запор». Мишка Ковалев едва не бросится ему под колеса. А когда его аккуратно сложат вдвое на заднем сиденье машины, Марина скажет: «В медпункт не поедем; в Красный Крест, эта больница ближе других, на въезде в город».

Все должно быть именно так.

Когда его перенесли в тень деревянного сарая, когда Миша и Толик уже успели рассориться в ожидании машины, когда из-за поворота показался алый «запорожец», Савинов засмеялся. Ему было больно: онемевшая рука ныла, грудь гудела и готова была разорваться, на лице запеклась кровь, а он все хохотал — взахлеб, яростно, до слез.

Несколько ребят и Марина смотрели на него с жалостью, почти со скорбью. Наверное, они решили, что он повредился в уме…

2

В больнице Красный Крест он пролежал две недели. Мать приносила ему бульоны, яблоки. А он все смотрел на ее лицо так, точно видел его впервые. Изучал черточки у глаз и губ, пробивавшуюся седину. И ему становилось страшно. Он будет свидетелем ее недолгого угасания. Он уже сейчас знает, как все обернется. Знает день, когда ее не станет, час, даже минуты. Это случится в полдень. Она будет дома одна. Потом врачи скажут: сердце. Смерть наступила мгновенно. Интересно, можно ли изменить дату смерти? Перенести ее? Изменить жизнь — можно, иначе бы его не было здесь. Но отсрочить смерть дорогого тебе человека?

Нужно будет попробовать…

А мать говорила ему о чем-то, рассказывала, и он, не отрываясь, продолжал смотреть на нее и молчать.

Лицо у матери было несчастное. Было от чего. Ее Димочка, об этом уже говорили многие, «повредился в уме». Мать беспокоилась о главном: как бы на учебе не отразилось. Потом она уходила и приходила Марина, его многочисленные друзья и подруги. Иногда, останавливая взгляд на их лицах, он не мог скрыть улыбки. А как же иначе? Людочка Ганина, хорошенькая тоненькая брюнеточка, щебетавшая у постели больного, еще через год выйдет замуж за его приятеля Мишу Ковалева. Он, сидевший тут же — на стуле, сейчас читает кроссворд и добивается от других неукоснительного участия. Савинов даже знал, как это у них случится в первый раз. Они всем курсом поедут в лес. Мишка заведет Людочку в чащу. Вначале она станет сопротивляться, а потом покажет Мишке такой класс, что тому это запомнится надолго. Они поженятся почти сразу же. Потом Людочка забеременеет. Аборт, сделанный коновалом, окажется роковым.

— Дима, — Людмила отрывается от беседы, — а если в следующий раз я испеку тебе шарлотку?

— Век буду благодарен.

— Все, договорились. Послезавтра я тебя удивлю. Честное слово! Ах ты, миленький наш, бедненький…

Никакой шарлотки она не испечет. Ни послезавтра, ни потом. Года через три она бросит Мишку Ковалева, куда-то денется. А потом все удивятся, когда она вернется женой Сенечки Пашина, тоже их однокурсника, очкастого тюфяка. Профессорского внука и сына второго секретаря горисполкома. Сенечка встретит ее на юге, в Гаграх, где будет сопровождать свою матушку. Их судьба решится мгновенно. Подумать только, сколько у нее будет романов! Но у Сенечки слишком толстые линзы. Однажды, кажется, в девяносто первом он, Савинов, будет стоять у светофора. Остановится джип. Оттуда ему махнет женская ручка в кожаной перчатке: «Дима, Савинов!». Людочка усадит его к себе, подвезет домой. Он пригласит ее на кофе, в бедную квартирку. Тогда в плане женщин у него было межсезонье. Потом, после первой рюмки дешевого коньяка, она окажется в его постели. «С Мишкой я бы загнулась, — поделится с ним бывшая однокурсница. — Подурнела бы в два счета. Считать копейки — не по мне. Да потом аборта того никогда ему не прощу. Не отговорил он меня, а мог! Только бы слово сказал! На всю жизнь бездетной осталась. Вот и пришлось убедить себя, что не люблю детей. Я, как только Сеньку в Гаграх увидела, где он клячу свою сопровождал, сразу поняла: это судьба. И руки этой судьбе я сейчас выкручу. — Она усмехнется. — Как только дотронулась до Сенечки моего, так он и потек, как масло на сковородке. В первый же вечер сознался, что был влюблен в меня с первого курса. Вот так. А я, дура, и не знала. Думала, он в твою Маринку втюренный».

Сеня сидит на краешке стула, искоса поглядывая на хорошенькую живую Людочку. Он смотрит на ее ноги (Людочка — модница, любительница мини-юбок) и глотает слюни.

С Ганиной, этой роскошной стервочкой, он, Дмитрий Савинов, будет встречаться недолго. Первым уйдет в сторону. И может быть, все из-за той фразы, брошенной ему в первый день, в постели: «Жаль, не ты на месте моего Сеньки. Мы все, Димочка, от тебя большего ждали. Прости за откровенность».

Одним словом, лежа на своей больничной кровати, в окружении друзей и подруг, Савинов улыбался. Многозначительно. Точно ведал тайнами мироздания. Впрочем, так оно отчасти и было. Но его друзей эти улыбки смущали — всех заботило его роковое приземление на злополучный бетон.

А по ночам, забинтованный и загипсованный, слушая храп соседей, он смотрел в окно. Ему казалось, что еще минута, и он увидит там, за тысячью темных пологов, Принца. Получит тайный сигнал от него, подтверждение, что жизнь, в которой он оказался по собственному желанию и по его, Принца, власти, не обман.

3

Он знал, в какой день и час в палату войдет хирург и обрадует его сообщением о выписке. В воскресенье, в полдень. Так и случилось.

«Дни — это алмазы, которые вы не вправе терять напрасно», — прошептал ему на ухо знакомый голос, когда он, открыв больничную дверь, шагнул из-под козырька в летнее пекло.

В такси, на заднем сиденье, он смотрел в окно. Но едва ли видел город — его улицы и дома. Лица людей сменялись в его памяти. Хорошо знакомых и других, с кем ему только еще предстояло встретиться. Приветливое лицо Марины, его первой жены, с которой они не уживутся; волнующее — Лизы. У них с Мариной был ребенок, но жена забрала его еще крохой, и он никогда больше не видел мальчишку. Нет, с наседкой-Мариной ему было не по пути. Зато ей будет по пути с морским капитаном. И его ребенку тоже. Красотка Лиза, девочка из семьи дипломатов, станет пить, затем принимать наркотики. Такой, как она, — полной противоположности Марины, — и замуж выходить не стоило. Ветерком по жизни пролететь, и все. Ее ждет страшная смерть — под колесами автомобиля… А еще грезился ему худощавый юноша не от мира сего — он смотрел на него через неясный туман будущих лет. Он стоял на фоне полотна — поля, усыпанного золотыми подсолнухами. И белый ангел завис над его головой. Отталкивало глупое лицо женщины — матери юноши, с подобострастной, лживой улыбкой, от которой подсолнухи грозились враз завянуть, погибнуть. А прекрасный ангел — потерять равновесие и разбиться вдребезги. Но все эти видения были зыбки в сравнении с одним.