Николас Николсон - Призрак Фаберже Страница 8

Отделанная в духе русских салонов, комната тем не менее была начисто лишена их прелести. Она скорее напоминала грубую имитацию старины советского периода. Явный новодел, неуклюжий и безвкусный. Судя по всему, Диана пыталась создать неоклассический вариант Янтарной комнаты в Царском Селе, летней резиденции русских царей. Она, несомненно, мечтает, что в один прекрасный день займет место хозяйки дома и будет восседать во главе этого стола среди друзей и родственников князя Озеровского. Но этим друзьям и родственникам, подумал Саша, было гораздо уютнее в старой французской столовой миссис Периш со светло-бежевыми атласными шторами и изящной росписью стен.

— Не слишком тонкий вкус, как вам кажется?

Обернувшись, Саша увидел Дерека, дворецкого отца, которого он знал с детства.

— Так и кажется. Она, видимо, все еще живет в восьмидесятых.

— Скорее всего. Ведь, по ее словам, ей всего сорок, — улыбнулся Дерек. — Не расстраивайся, Саша, при свечах это выглядит довольно красиво. Люстра дает удивительный свет. В нем все выглядят молодыми. Даже Диана.

Саша рассмеялся.

— Надеюсь, что это так. Иначе отец оторвет ей голову, когда увидит счета.

— Вряд ли он их когда-нибудь увидит.

— Ты хочешь сказать, что она оплатила все это сама? — изумленно спросил Саша.

— Совершенно верно. Первая состоятельная женщина в жизни твоего отца.

Саша взглянул на Дерека.

— И все-таки она мне не нравится.

— Ты слишком строг. Она настоящая леди. И твой отец ее любит.

— Не знаю, говорил ли тебе отец, но на следующей неделе я устраиваю здесь небольшой ужин перед балом в Музее Нью-Йорка, — начал Саша. — Человек на двенадцать, не больше. Что-нибудь очень простое. Русские закуски: три горячие, четыре холодные. На первое бульон консоме, на второе цыпленок с каким-нибудь пюре. Совсем детская еда, — быстро проговорил Саша. Такой ужин обычно подавала его мать.

Дерек улыбнулся.

— А что вы будете пить?

— Ну, я не знаю. Давай подумаем… К закускам подадим водку, настоянную на розовых лепестках, а к цыпленку — белое бургундское. Приезжает моя кузина Марина, и этот ужин в ее честь.

Дерек удивленно поднял брови. Саша понял, что дворецкому известно о размолвке Нины с Татьяной.

Сочтя разговор оконченным, Дерек поклонился и ушел. Саша остался стоять у окна, глядя, как над Центральным парком сгущаются сумерки.

Санкт-Петербург, 1913 год

Альма Терезия Фил, главный художник Дома Фаберже, закрыла лицо руками, размышляя, почему именно сегодня все пошло кувырком.

Беспрерывно звонивший телефон действовал ей на нервы. Дворник, в обязанности которого входило открывать двери магазина на Большой Морской, явился в подпитии, и его вырвало прямо на глазах у мадам Калининой. Мадам собиралась купить у них жемчужный гарнитур, но после подобного происшествия она наверняка предпочтет пойти к месье Картье. Одна из печей в эмалевой мастерской перегрелась, и на ее внутренней облицовке появилась трещина. Надо срочно ее заделать — ведь на носу Пасха, и они завалены заказами. И все это случилось именно в тот день, когда она должна утвердить окончательный вариант статуэтки, заказанной князем Озеровским для своей невестки, которая, как известно, немка и в силу этого весьма взыскательна.

Альма затушила папиросу и достала из конторки флакончик духов «Сирень» от Коти, которые служили ей успокоительным средством в минуты сильного душевного волнения.

— Альма Оскаровна, к вам можно?

В дверях появился посыльный, выполнявший поручения сотрудников.

— Да, а в чем дело?

— Агафон Карлович ждет вас в мастерской на третьем этаже.

— Но он мне ничего не говорил.

— И все же, мадам, он вас ждет, — повторил мальчик, неловко переминаясь с ноги на ногу и вертя в руках фуражку.

Поднявшись со стула, Альма оправила серое саржевое платье, отделанное черным шнуром. Взглянув в зеркальце розовой эмалевой пудреницы, она взяла со стола блокнот и автоматический карандаш. Наверняка придется записывать — Агафон Карлович любил давать указания.

Быстро пройдя по коридору, Альма вошла в лифт. Пожилой лифтер закрыл за ней двери. На стуле, где он сидел, когда был свободен, всегда лежала свежая газета, хотя старик не умел читать.

Заголовок кричал о новых забастовках. Альма пробежала глазами последние новости, чтобы удостовериться, что их фирме ничего не грозит. Последняя забастовка шахтеров практически парализовала всю ее деятельность. Печи, где обжигались эмали, неделю стояли без работы, потому что поезд с углем застрял где-то между Москвой и Петербургом. Альма тяжело вздохнула. Интересно, у Картье такие же проблемы? А мистер Тиффани в Америке тоже страдает от шахтерских забастовок, проблем с транспортом и пьяных швейцаров? Вполне возможно. В кино постоянно показывают, как индейцы нападают на американские города и жгут лавки и мастерские. Альма терпеть не могла американцев, хотя среди клиентов Фаберже их было немало, а русские аристократы подчас вступали с ними в брак. И все же этим людям не хватало культуры, они слишком громко говорили и постоянно смеялись. Одно было хорошо — денег они не жалели.

Лифт остановился, и Альма пошла по длинному коридору к мастерской. Там было очень жарко и пахло серой, хлором и формальдегидом, которые использовали для приготовления эмалей. У окон за круглыми столами сидели ювелиры, создававшие те вещи, что продавались внизу. В глубине комнаты Альма заметила солидную фигуру Агафона Фаберже, который что-то говорил расстроенным мастерам. Она стала терпеливо ждать, пока он закончит.

Заметив Альму, Фаберже просветлел.

— А, госпожа Фил! Идите скорей сюда, — приветствовал он ее.

Альма вздохнула с облегчением. Пока все спокойно.

— Доброе утро, Агафон Карлович, — поздоровалась она, проходя мимо столов, за которыми сидели мастера. Часть из них усердно трудилась, но некоторые откровенно били баклуши. Надо будет сказать старшему, чтобы навел порядок. Когда в мастерскую приходит кто-то из семьи Фаберже, все мастера должны работать. Или хотя бы делать вид.

— Я только что был в мастерской у Вигстрома, — сообщил Фаберже.

Альма затаила дыхание. Это там делали ее фигурку. Интересно, что скажет Агафон Карлович.

— Снегурочка просто восхитительна. Никогда не видел ничего подобного. Это ваша заслуга. В этом году все, что делалось по вашим эскизам, вышло на редкость удачно. Хотя пасхальное яйцо для его величества вызывает у меня определенное беспокойство.

Альма поморщилась. Стоимость яйца сильно превысила смету.

— Вообще-то мы не ограничены в расходах, госпожа Фил, но на этот раз яйцо обошлось нам слишком дорого — намного дороже, чем в прошлом году.

— Это все из-за топаза, — объяснила Альма. — Мы не предполагали, что будет так трудно найти большие белые топазы, да еще без дефектов.

— Вы нашли их в Сибири?

— Нет, пришлось покупать в Германии, в Идар-Оберштейне.

— Но это не объясняет столь высокой цены.

Альма вздохнула.

— Да, но наш представитель в Германии имел неосторожность сказать, что камни предназначаются для императора, и они сразу же вдвое взвинтили цену.

— Проклятые торговцы. Как они смеют так обманывать его величество!

Альма сочувственно кивнула головой. Однако она была уверена, что император не поскупится и на бóльшие расходы. Посмотрев на свои черные туфли с блестящими пряжками, Альма заметила, что они уже покрылись пылью. Цены у Фаберже нельзя назвать грабительскими. Ведь такой работы больше нигде не найдешь. Но все же интересно, что скажет царь, когда увидит счет.

— Но как бы там ни было, отец благодарит вас за отличную работу в этом сезоне. Яйцо для Нобелей просто великолепно, как и все, что вы делали для них раньше. Яйцо для его величества станет лучшим в его коллекции, хотя по милости немцев и самым дорогим.

Альма подняла глаза и слегка улыбнулась.

— И наконец, ваша Снегурочка — настоящий шедевр. Никто не ожидал, что получится так отменно. Камнерезы превзошли сами себя.

От этой похвалы Альма просто расцвела.

— Как это вам пришло в голову? — спросил Фаберже, садясь за большой стол в конце комнаты и жестом приглашая ее сесть напротив.

Альма опустилась на стул.

— Вы помните, что тогда стояла зима, — начала она.

Фаберже кивнул.

— Было так холодно, что замерзли все окна. Мы разговаривали с поставщиком бриллиантов, и он назвал мне цену. Я никак не могла найти карандаш…

Фаберже опять кивнул, не совсем понимая, куда она клонит.

— …и ногтем нацарапала цену на замерзшем стекле. Сквозь изморозь пробивалось солнце, и у меня возникла идея: а что, если взять белый топаз и выгравировать на нем морозный узор? Потом я подумала о снежинках, и как-то само собой все это воплотилось в тех изделиях, над которыми я тогда работала. На пасхальном яйце для царя я пустила поверх гравировки платиновую сетку с бриллиантами, а в яйце для Нобелей то же самое было сделано поверх эмали — и получилось очень удачно.