Аль Странс - Завещание Страница 8

― Алло! Это Артур Львович у телефона?

― Да, я.

― Добрый день, Артур Львович! Узнаете меня? Говорит адвокат Бергман. Я звоню вам из Антверпена.

― Да, да! Я узнал Вас, Аркадий Петрович! Спасибо. Очень рад слышать.

― Я тоже, однако, Артур Львович, вы сейчас стоите или сидите?

― Стою.

― Тогда сядьте. То, что я собираюсь вам поведать, требует устойчивого положения тела.

― Я сел… А в чем… собственно дело? – побелевшими губами слабо произнес Артур, усевшись на диван. В его мозгу уже замельтешили мысли об аресте, о высылке его из США, о выдаче его в Россию по обвинению в каком ни будь сфабрикованном преступлении.

― Наберите воздух. А теперь я вам скажу правду – ваш отец жив!

― Жив?

― Да, жив. И проживает в Израиле под другим именем и фамилией. Как вы себя чувствуете, Артур Львович?

― Да вроде, ничего… Даже… я рад за него…

― Очень хорошо, что рады, значит вы добрый человек. Теперь я вам поведаю ещё кое–что. Ваш отец, как бы, не совсем спятил, а ему нужен был этот шаг, в смысле со своей смертью и сожжением, чтобы уйти из той его прошлой жизни и начать новый этап! Он пожелал соединиться со своим младшим сыном, который, проживает в Израиле и которому сейчас четырнадцать лет. Иными словами у вас есть ещё один брат, так сказать, от другой матери. Вы меня слышите?

― Слышу… да… Но я в этой… как это сказать, в полнейшей растерянности!

― Я вас хорошо понимаю, Артур Львович! Я никогда не одобрял образа жизни вашего отца, и он это знал, но это данность.

― Значит, у меня появился брат?

― Да, поздравляю! – в голосе адвоката прозвучала ирония.

― А как Генрих и Анна отреагировали?

― О! Тут есть проблема. Я пока не посвятил их в тайны двора вашего папеньки, но… это надо будет сделать в ближайшее время. И желательно не по телефону… – он помедлил,– Мне есть сообщить вам ещё один факт… ммм… Ну, одним словом, ваш брат не совсем здоров.

― Что–то случилось с Генрихом!?

― Речь не о Генрихе, речь идет о вашем новом брате.

― Он инвалид?

― Нет, но у него душевное расстройство.

13

Шай опасливо озираясь, вышел из дома. Стоял январь. Темнело рано. Днем ещё проблескивало солнце, но ночью начинался дождь , который шел до утра.

Юноша вышел из подъезда и направился, в буквальном смысле, куда глаза глядят. Он не знал, куда хотел пойти. Он вообще ничего не знал. Он не понимал, что с ним происходит! Совсем недавно он ходил в школу как все, в кино как все, в кружок шахмат, на плавание и вдруг… Что это? Почему?! «Почему на меня все смотрят так странно? И в классе, и в кружке? Даже учителя смотрят на меня так… так… странно будто я украл что–то. Но я ничего не крал!» Он действительно не помнил, чтобы у кого– то, что то брал без спросу, не то что воровал. «Я не помню… Нет, не помню, чтобы я что–то украл вчера… Да и было ли это вчера? Было ли?! А ведь… кажется… было… Но что там было?» Он вспомнил, что вчера ходил в школу. А там над ним смеялись дети… и учителя! «Почему они смеялись надо мной? Может, я был немножко неуклюж?.. Или что–то сказал не так?.. Почему? А они всё смотрели на меня так странно, так страшно… И я убежал с уроков… Но дома, когда открывал дверь, я почувствовал, явно почувствовал, как сосед заглядывает мне через плечо, чтобы узнать код сигнализации нашей квартиры. Я видел его глаза… такие страшные… Почему меня никто не любит? Я дурно выгляжу? Я очень плохой? Да, плохой, никому не нужный… Мне нужно измениться! Да, это правильно. Вот и мой друг Алекс говорит то же самое. Где ты, Алекс? А, вот ты где… Ну, пойдем погуляем, вместе в лес … Хорошо? Ну, почему ты молчишь? Вот и ты не желаешь разговаривать со мной! Да, да, ты прав, прав! Я хочу измениться, но как?! Как, Элоим?!»

Шай шел быстрым шагом по улице, бледный, возбужденный, размахивая руками.

«Ты говоришь я должен стать американцем? Да, они вежливые, там культура… там люди улыбаются. Да, я хочу стать американцем. Вот сейчас я постригу волосы… и стану… Что? Ты смеешься? Почему? За что ты ненавидишь меня?! Эй! Где ты? Куда ты пропал? Опять один. В лесу… Как холодно… и страшно! Где я? Мне страшно… Зачем так жить? Элоим! И этот тип, что появился у нас дома… Зачем он мне? Он сумасшедший… Он смотрит на меня такими страшными глазами… Я боюсь его! Алекс! Има! Има! Мне страшно… Я боюсь…»

К полуночи его нашли в эвкалиптовой роще недалеко от дома холодного, голодного, промокшего до нитки.

14

Он помнил Жанну, а теперь Номи, тонкой, хрупкой девочкой, с большим еврейским носом, и темными выразительными глазами, приехавшей покорять балетные подмостки большого города. Господи, как же она была наивна! Приехав из сибирского городка, с чистой ещё экологией духа, она верила, что её талант сразу заметят, что Великий балетмейстер лично протянет ей свою благородную руку и выведет примой балериной на Большую сцену. Она была бесконечно легка, необыкновенно пластична, очень музыкальна, несомненно, талантлива и столь же простодушна! Она не понимала, со своими сибирскими мерками, что постель, это не только место для её личного ночного отдыха, но и место расплаты за своё увлечение, обучение и продвижение с самых первых шажков в этом жестоком мире Большого искусства! Кто из них, этих нежных, хрупких созданий не прошли этого испытания жизнью? Все прошли! И только та, кто выдержала, поняла, пережила, и продала свою душу Терпсихоре, та осталась уже без боли и страха пробиваться на высокие подмостки!

Жанна держалась мужественно, шарахаясь предложений преподавателей поучиться иным па де–де в их спальне. Но всему приходит конец. Он нашел её, Жанну, уже сломленной, на грани последнего срыва, на грани самоубийства, о котором он знал не понаслышке. О, как он помнил те свои черные дни и страшные мысли об избавлении! О незамедлительном прекращении неотступно преследовавших его страданий! Тогда его спасла одна девушка, которой он благодарен до сих пор. Он же, встав на ноги, после продолжительной и тяжелой болезни, протянул руку помощи Жанне. Это было пятнадцать лет назад. Да, примерно, так. Но это было там, в прошлой жизни.

Он стоял у окна и всматривался в ночь, словно хотел проникнуть в своё будущее. Этот странный мальчик, называющий его Аба, замкнутый и несчастный, этот мальчик его сын! Сын по крови, хотя он не делал проверок на генетическую идентичность, он знал – Номи, не станет лгать. Это произошло пятнадцать лет назад. Шай родился четырнадцать лет назад. По возрасту и времени событий всё совпадало.

Он приютил тогда Жанну в самый критический для неё момент на своей отдельной квартире в городе. Позже, когда она кое-как оправилась после травмы изнасилования, с которым не смогла смириться, и, как результат не смирения, была отчислена из престижной балетной школы, она сделалась сиделкой у него, мнимого больного. Но, через несколько месяцев её спокойной, даже можно сказать счастливой жизни, она вдруг стала проявлять нервозность, беспокойство, капризность. Она вдруг заявила, что все её родные уезжают в Израиль и ей трудно будет без них и вот она непременно хочет уехать

И вот, спустя пятнадцать лет, она написала ему письмо. Нет, не письмо – послание. Она передала его с посланником, который добился с ним встречи наедине и вручил пакет лично. Это было странно, даже загадочно и несколько романтично. Некоей детективной закваской веяло от этого неожиданного предложения встретиться с незнакомцем, прибывшим из-за границы по поручению некой дамы по имени Номи. Да, так всё ему представили. Однако что–то насторожило его тогда больше, чем душок интриги. Он почему–то поверил в предначертание свыше, хотя прежде никогда не верил Небесам. Развернув дрогнувшими руками листы обычной тетрадной бумаги в линеечку с детским почти каллиграфическим почерком, и, начав читать это неожиданное послание, он вздрогнул и тут же понял, что всё сказанное уже в этих первых строках - чистая правда! И что протрубила его труба и сама Судьба зовет его начать новую жизнь и, наконец, покончить со старой, нелепой, затворнической и, пожалуй, не вполне нормальной жизнью!

15

По вечерам, когда Номи возвращалась с работы из больницы, - она работала медсестрой по сменам, - они втроем шли гулять к морю. Шай, обычно, шёл молча, безразлично глядя в землю. Его лицо с начала болезни как-то быстро стало малоподвижным, и редкая улыбка посещала его, как редкое облачко, проплывающее летом в бездонном голубом небе Израиля. Арье брел удрученный рядом. Номи была единственным человеком, сохраняющим некоторый оптимизм.

Море весною светлое, прохладное, освежающее. Арье любил именно такое море. Он купался уже с марта месяца, когда редкий израильтянин позволит себе сунуться в воду. Средиземное море как раз подходило ему по темпераменту и привычкам, как он полагал. Он ещё не знал, как прогревается это море летом, и что такое хамсин, и что на деле означает засуха.

― Шай, дорогой мой, давай поговорим.