Дон Уинслоу - Власть пса Страница 82

И поспешно уходят переулком. Рауль несет Адана, взвалив на плечо, к глухой улочке, там Кэллан выстрелом выбивает окно «форда-эксплорера», отпирает дверцу и за несколько секунд — соединив проводки — включает зажигание.

Через десять минут они уже в приемном покое госпиталя Девы Марии Гваделупской, где регистраторша и медсестры, услышав имя Барреры, обходятся без всяких вопросов.

Адану повезло — бедренную кость зацепило, но она не сломана, а артерия не задета.

Из руки Рауля берут кровь, другой он держит телефон, и через несколько минут одни его sicarios мчатся к госпиталю, а другие прочесывают квартал рядом с «Ла Сиреной» на случай, если кто из парней Гуэро замешкался. Но никого не находят, только сообщают, что десять federales убиты или ранены и мертвы шестеро посетителей.

Добраться до братьев Баррера киллерам Мендеса не удалось.

Благодаря Шону Кэллану.

— Все, что ты пожелаешь, — говорит ему Адан.

В этот День мертвых.

Тебе стоит только попросить.

Все, что ты пожелаешь в этом мире.

Девушка-подросток печет для дона Мигеля особый pan de muerto.

Хлеб мертвых.

Традиционные сладкие булочки, одна — с сюрпризом внутри, угощение, которое, как она знает, дон Мигель Анхель Баррера очень любит и предвкушает с особым удовольствием. А так как того, кому попадется булочка с сюрпризом, ждет удача, одну она печет отдельно, специально для дона Мигеля, чтобы сюрприз достался ему наверняка.

Она хочет, чтобы все его радовало в этот необыкновенный вечер.

А потому наряжается особенно тщательно: в простое, но элегантное черное платье, черные чулки и туфли на каблуке. Не торопясь, накладывает макияж, тушь погуще; расчесывает длинные черные волосы, пока они не заблестят. Оглядывает себя в зеркале и то, что видит, ей нравится: кожа у нее гладкая, бледная, темные глаза ярко выделяются на лице, волосы плавной волной падают на плечи.

Она идет на кухню и кладет специальный pan de muerto на серебряный поднос, рядом ставит свечи, зажигает их и направляется в его камеру-столовую.

Дон Мигель — настоящий король, думает она, в темно-бордовой домашней куртке поверх шелковой пижамы. Племянники дона Мигеля позаботились, чтобы у их дяди были все удовольствия, какие только он может представить, чтобы скрасить его существование в тюрьме: красивая одежда, вкусная еда, хорошее вино, ну и она.

Люди шепчутся, что Адан Баррера потому так заботится о дяде, что ему удобнее-де, чтобы старик подольше задержался в тюрьме и не вмешивался в руководство pasador Баррера. А злые языки даже треплют, что это сам Адан и засадил родного дядю в тюрьму ради того, чтобы заправлять всем самому.

Девушка не знает, есть ли хоть доля правды во всех этих сплетнях, да ей все равно. Она знает одно: Адан Баррера спас ее от грозящих мучений в борделе Мехико, выбрав подругой для своего дяди. Говорят, что она похожа на ту, что когда-то любил дон Мигель.

Ну, значит, мне повезло, думает она.

Требования дона Мигеля совсем необременительны. Она готовит для него, стирает, удовлетворяет его мужские потребности. Правда, иногда он поколачивает ее, но совсем не часто и не так жестоко, как ее родной отец. И секса требует не так уж часто. Дон Мигель бьет ее, потом трахает. И если не может удержать свой floto твердым, то злится и опять бьет, пока все не получится.

У других, случается, жизнь складывается и похуже, думает она.

И платит ей Адан щедро.

Но не так щедро, как...

Она побыстрее выкидывает эту мысль из головы и подает дону Мигелю pan de muerto.

Руки у нее трясутся.

Тио это замечает.

Ее маленькие ручки дрожат, когда она ставит поднос на стол, а когда он заглядывает девушке в глаза, они влажны, она того гляди расплачется. Это что же, она грустит? — спрашивает он себя, или боится? И пока он пристально смотрит на нее, девушка опускает глаза на pan de muerto, потом снова поднимает на него, и тут он догадывается обо всем.

— Какая красивая, — говорит Тио, глядя на сладкую булочку.

— Спасибо, — отвечает девушка чуть слышно.

В ее голосе Тио уловил нерешительность, будто она колеблется.

— Садись, пожалуйста, — приглашает дон Мигель, вставая и отодвигая стул для нее. Девушка присаживается, вцепляясь руками в края стула.

— Пожалуйста, попробуй. — Тио садится тоже.

— Нет-нет, булочка для вас.

— Я прошу.

— Я не могу.

— Я настаиваю.

Это уже приказ.

Ослушаться она не может.

Отломив кусочек, она подносит хлеб к губам. Во всяком случае, пытается поднести — рука у нее дрожит так, что она с трудом находит рот. И слезы, хотя она изо всех сил старается, все-таки наворачиваются ей на глаза, проливаются, и по щекам ползут черные потеки.

Она вскидывает на него глаза и хлюпает носом:

— Я не могу.

— Однако мне ты бы ее скормила.

Девушка шмыгает, но из носа у нее все равно течет.

Тио протягивает ей льняную салфетку.

— Вытри нос, — распоряжается он.

Та послушно вытирает.

— А теперь, — говорит он, — ты должна съесть булочку, которую испекла для меня.

— Ну пожалуйста! — вырывается у нее.

А мои племянники, интересно, уже мертвы? — гадает Тио. Гуэро не посмел бы пытаться убить меня, если б Адан, а уж тем более Рауль были живы-здоровы. Так что они либо уже мертвы, либо скоро умрут. А может, у Гуэро и с ними сорвалось? Будем надеяться, думает он и делает себе мысленную пометку связаться при первой же возможности с племянниками, как только будет завершено это triste [117] дельце.

— Мендес заплатил тебе кучу денег, верно? — спрашивает Мигель Анхель девушку. — Новую жизнь для тебя устроил, для всей твоей семьи?

Та кивает.

— У тебя ведь есть младшие сестры? — спрашивает Тио. — И твой пьяница-отец бьет и мучает их? А с деньгами Мендеса ты могла бы вызволить их, купить им дом?

— Да.

— Я все понимаю.

Девушка с надеждой смотрит на него.

— Ешь, — бросает он. — Это легкая смерть. Я знаю, ты бы не хотела, чтоб я умирал медленно и в мучениях.

Она задерживает кусок у рта. Ее колотит дрожь, крошки липнут к ярко-красной помаде. Крупные тяжелые слезы падают на булочку, портя сахарную глазурь, которой она так старательно ее обмазывала.

— Ешь.

Девушка откусывает, но проглотить не может. Тио наливает бокал красного вина и всовывает ей в руку. Она отхлебывает, и это вроде как помогает, она запивает хлеб вином, еще один кусочек, еще глоток вина.

Дон Мигель, перегнувшись через стол, гладит ей волосы тыльной стороной ладони. И тихонько бормочет:

— Я понимаю, понимаю, — другой рукой поднося остатки булки к ее губам. Она открывает рот, запивает последний кусок — и тут стрихнин действует: голова запрокидывается назад, глаза широко распахиваются, и предсмертный хрип влажно булькает между приоткрытыми губами.

Тело ее Тио приказывает выбросить за ограду собакам.

Парада закуривает сигарету.

Затягивается, наклоняясь, чтобы надеть туфли, недоумевая, с чего вдруг его разбудили в такую рань и что это за «срочное личное дело», которое не может подождать до восхода солнца. Он велел своей домоправительнице проводить министра образования в кабинет и передать, что он скоро спустится.

Парада уже много лет знает Сэрро. Он был епископом в Кульякане, а Сэрро губернатором в Синалоа, он даже крестил двоих законных детишек этого человека. И как будто Мигель Анхель Баррера выступал крестным отцом на обеих этих церемониях? — старается припомнить Парада. И уж точно Баррера приходил к нему договариваться и о духовном, и о мирском для незаконного отпрыска Сэрро: губернатор переспал с молоденькой девчонкой из какой-то деревни. Ну хотя бы ко мне обратились, а не к акушеру, чтоб сделал аборт. Это уже говорит в пользу Сэрро.

Но, думает Парада, натягивая старый свитер, если речь идет снова о какой-нибудь юной девице в интересном положении, я точно разозлюсь. Сэрро пора уже быть поумнее, в его-то возрасте. Мог бы извлечь уроки из собственного опыта, если больше неоткуда, да и в любом случае — почему обязательно в... — он взглянул на часы, — в четыре утра?

Парада звонит домоправительнице.

— Кофе, пожалуйста. Для двоих. В кабинет.

Последнее время его отношения с Сэрро сводились к спорам и уговорам, к просьбам и угрозам: он неоднократно подавал министру образования прошения о создании новых школ, об учебниках, бесплатных завтраках и увеличении штата учителей. Переговоры тянулись бесконечно. Парада балансировал на грани шантажа, бросив однажды в сердцах Сэрро, что нельзя к глухим деревушкам относиться как к детям-бастардам, но наглость окупилась: появились две начальные школы, наняли десяток новых учителей.