Татьяна Полякова - Бочка но-шпы и ложка яда Страница 9

— Лара, — услышала я, повернулась и непроизвольно заулыбалась — из сада поднимался Макс.

Когда я впервые увидела его, он был смешным лопоухим мальчишкой со светлыми волосами и всегда удивленным взглядом. Артемьев рассказывал, что Макс в детстве был ростом ниже большинства своих сверстников и жестоко страдал от этого. Зажмурившись и сжав кулаки, исступленно шептал: «Я вырасту, я вырасту». И что вы думаете? В самом деле вырос, теперь рост его составлял где-то сто девяносто см, а он еще в том возрасте, когда молодые люди растут. Это обстоятельство было постоянным поводом для наших шуток.

Я раскинула руки и приняла Макса в свои объятия. Точнее, он меня принял. Теперь я едва доставала макушкой до его плеча.

— Какая ты красивая, — заявил он с улыбкой и поцеловал меня в эту самую макушку. Я отстранилась, разглядывая его. По-моему, выглядит он прекрасно. Значит, у мальчика все хорошо.

Надо сказать, с этим ребенком у меня никогда не было проблем. Артемьев развелся с женой, когда Кристине было шестнадцать, а Максу четырнадцать лет. После развода они около года жили с матерью, потом приехали к отцу на каникулы, да так с ним и остались. Злые языки утверждали, что первая госпожа Артемьева была никудышной матерью. Но я считала это откровенной клеветой. Татьяна представлялась мне человеком ответственным, матерью она была строгой, и со взбалмошной Кристиной, у которой к тому же начался переходный возраст, у нее возникали постоянные конфликты. Макс, по натуре совершенно бесконфликтный, очень страдал от этого. К тому же у Татьяны в то время был тяжелый период, катастрофически не хватало денег, и это доводило Кристину до бешенства. Она причисляла себя к золотой молодежи и жить стремилась соответственно. У Артемьева денег тоже не было, зато был родной брат, вдовец и бездетный, нефтяной король из далекой Сибири. Племянников он видел редко, но боготворил, раз своих детей нет, а миллионы кому-то оставлять надо. Брата он терпеть не мог, считал бездарем и лодырем. Даже после того, как Артемьев стал невероятно знаменит, брат относился к нему с некоторой настороженностью, точно подозревая подвох. Потом, правда, подобрел, но в завещании, несмотря на это, не упомянул. Все его немалые деньги отошли племянникам, причем две трети суммы получал Макс, а одну треть — Кристина. С моей точки зрения, решение более чем справедливое, но Кристина думала иначе и отчаянно интриговала против брата. Для меня явилось абсолютной неожиданностью, что в завещании упомянули и меня. Я получала пятьсот тысяч долларов со странной формулировкой «с восхищением ее дарованиями».

После смерти Артемьева, когда выяснилось, что детям он ничего не оставил и авторские права перешли ко мне, Кристина впала в бешенство. Обозвала меня воровкой, трижды плюнула мне под ноги, один раз целилась в глаза, но, видно от избытка слюны, попала себе на платье, окончательно разозлилась и ушла навсегда. Правда, неизменно появлялась раз в неделю, чтобы попросить денег. Деньги я, конечно, давала, потому что никогда не жадничала, а Кристину мне было жаль. Господь подшутил над ней, ничем не наделив, кроме непомерной алчности и несусветной глупости. Кристина страдала и с нетерпением ждала смерти дядюшки, потому что знала о завещании.

— Вот когда дядя умрет… — начинала она мечтать вслух. Слава богу, что он этого не слышал, не то бы бедняжка не получила ни копейки.

Смерть Бориса удивила старшего брата, но, по большому счету, даже не взволновала По крайней мере, изменение цен на нефть он переживал эмоциональнее. На похоронах он сказал мне:

— Надеюсь, ты найдешь себе кого-нибудь получше.

А через три месяца после похорон неожиданно слег в больницу. Оказалось, у него больное сердце.

С каждым днем ему становилось хуже. Кристина изнывала от нетерпения, сидя в палате дяди дни напролет (ночами она веселилась в клубе и днем дремала в кресле, пользуясь тем, что дядя тоже спал, зато, открыв глаза, он неизменно видел любимую племянницу).

В какой-то момент ему стало лучше, и его даже выписали из больницы. Кристина скрежетала зубами и поспешила вернуться сюда. Но улучшение сменилось резким обострением болезни, и шесть месяцев назад дядя умер. Кристина со слезами молилась перед иконой Чудотворца, невпопад приговаривая «Слава тебе, Господи». На днях брат и сестра войдут в права наследства, и Кристина станет богатой невестой. В предвкушении этого события она произвела вылазку во все крупные салоны и магазины, прикидывая, что купит в первую очередь.

Макс, в отличие от сестры, наследством не бредил. Он окончил университет. Я одолжила ему денег, и он открыл на них собственную фирму, которая весьма успешно работала. Макс был доволен и регулярно рассказывал мне о своих планах по расширению и развитию. На мой вопрос, что он намерен делать с дядиным наследством, пожимал плечами:

— Хочешь, подарю его тебе.

— Не хочу, — отвечала я, потому что побаивалась дармовых денег. Лично мне счастья они никогда не приносили.

— Пусть лежат, — вздыхал Макс. — Может, когда пригодятся.

Как я уже сказала, он очень милый мальчик.

Сейчас милый мальчик ласково мне улыбался.

— Как дела? — спросил он весело.

— Отлично, раз я вижу тебя.

— Гостей много будет?

— Надеюсь, не очень.

— Но литтусовка в полном составе?

— А куда без них? — вздохнула я.

Макс тоже вздохнул.

— Попробую это пережить. Мать сегодня звонила мне. Она приедет ближе к вечеру. Хочу познакомить тебя с моей подружкой.

— Да, а где она?

Макс взглянул на часы:

— Скоро поеду ее встречать. Что там с тетушкой Сусанной, неужто правда шею свернула?

— Макс, — сказала я укоризненно. — Надеюсь, с ней все будет хорошо.

— Лара, ты потрясающая женщина. Любая другая давно отравила бы Сусанну мышьяком.

— У нее есть положительные качества, — заметила я.

— Серьезно? Скажи, какие? — Я хлопнула его по руке и покачала головой. — Покатаюсь на лодке, — сказал он, — чтобы ненароком не попасть на глаза гениальным дамам.

Он вернулся в сад, а я побрела на веранду. Я бы с удовольствием отправилась с Максом, но гостеприимство обязывало. Валентина все еще пила кофе, по крайней мере, поднос с кофейником и чашкой не убрали. Она смотрела вдаль и время от времени томно вздыхала. Услышав мои шаги, повернулась и выдала мне свою улыбку. Зубы у Валентины крупные, с желтоватым оттенком, я бы на ее месте поостереглась их особо демонстрировать.

— Мне неловко отрывать тебя от дел, — жеманно пожала она плечами. — Не обращай на меня внимания, я посижу здесь. Такой прекрасный вид…

Понять это можно было в том смысле, что она сидит здесь одна и никому до этого нет дела. Я устроилась в плетеном кресле по соседству, улыбаясь так, точно мне вручили подарок.

— Очень рада, что ты приехала, — сказала я ласково, но Валентина все равно заподозрила издевку.

Достала сигареты и закурила. Пепельница была уже доверху завалена окурками, курила она практически постоянно. Она манерно выставила руку с ядовито-красным лаком на ногтях, пальцы пожелтели от никотина, от этого Валентина казалась неряшливой, или, как любит выражаться Софья, какой-то непромытой.

— Что-то я не видела Сусанну, — вдруг сказала она и поежилась, реакция совершенно естественная: все при упоминании тетушки невольно вздрагивают.

— Она в больнице. Упала и, кажется, повредила шею.

— Да что ты? — ахнула Серова. Глаза ее расширились, она даже покраснела от возбуждения. — Когда это случилось?

— Вчера. Врачи говорят, ничего страшного, — добавила я.

— Надо же, в таком возрасте… — Валентина кашлянула, сообразив, что такое поведение не к лицу великому человеку, и перевела взгляд на какую-то точку на горизонте.

Появилась Наталья и с постным видом сообщила:

— Гости приехали.

Валентина повернулась ко мне с немым вопросом в глазах. Я пожала плечами, торопливо поднимаясь.

Подходя к лестнице, я услышала громкие голоса и поняла, что пожаловали еще две великие дамы от литературы. В разговоре мелькнуло имя Сусанны, о недавнем происшествии они, должно быть, узнали от Натальи.

— Ларочка, — завидев меня, раскинула руки Аглая. Вторая дама тоненько пискнула:

— Рада тебя видеть. — И обе шагнули ко мне.

Надо сказать, что в паре они выглядели чрезвычайно комично. Марина Федоровна Скворцова недавно отметила свой пятидесятипятилетний юбилей. Она была невысокого роста, худая до жути. Со спины походила на дистрофичного подростка. Мелкие черты, личико сморщенное, как печеное яблоко, сутулость и любовь к ярким тряпкам. Она без конца щурилась, хотя отличалась отменным зрением, и кривила губы, точно не знала, что сделать — зареветь или засмеяться. Марина Федоровна, так же, как Серова, Аглая и первая жена Артемьева, училась с моим мужем в Литературном институте, и дружбу они пронесли через года. Марина в молодости писала романы, металась от эпических произведений об освоении целинных просторов до модернистских опусов под названием «Пять синих кошачьих лап». Когда времена сменились и дураков бесплатно печатать все это не стало, она некоторое время торговала книгами с лотка. Дела ее пошли успешно, вскоре у нее появились два продавца, потом книжный магазин, а сама Скворцова вдруг занялась издательским делом. Поначалу издавала брошюры «Как сбросить вес за три дня» и прочее в том же духе, но годы упорной работы принесли плоды. Издательство ширилось и крепло. Артемьев, до встречи со мной, приносил ей свои творения, и она по доброте душевной их печатала, неся убытки, потому что читать их никто не хотел (с моей точки зрения, совершенно справедливо), муженек тоже обожал оригинальные названия «Исповедь прозревшего крота», к примеру. И когда вдруг написал нечто вполне удобоваримое (не иначе на него так подействовала любовь), Скворцова, вздохнув, издала книгу, после чего Артемьев в одночасье сделался знаменитым, а Скворцова богатой. Восемь лет она с него пылинки сдувала, больше всего на свете боясь, что его переманят конкуренты. Артемьев действительно хотел было к ним переметнуться, но я была начеку. С моей точки зрения, Скворцова заслужила, чтобы заработать на старом приятеле, который так долго испытывал ее доброту.