Виктор Мережко - Крот 3. Сага о криминале Страница 9

Перебежали в другую будку.

Грэг, намертво вцепившись в ручонку паренька, нашел жетон, набрал номер.

– Але. Госпожа Пантелеева?

– Да, я, – голос Нины напрягся.

– С вами сейчас будет говорить ваш сын.

– Что? – От неожиданности спазм перехватил горло матери. – Кто будет говорить?

– Сын! Никита! Вы готовы к разговору?

– Боже… Конечно, конечно, – выкрикнула Нина. – Где он? Сынок!

– Одну минуту… – Грэг приложил трубку к уху Никитки, кивнул: – Говори.

– Мамочка, здравствуй, – закричал тот. – Это я, Никита!

– Никитушка! Сыночек! Родной! – Нина плакала. – Ты где?

– В телефонной будке!

– Как ты? Что ты? Сыночек! Ты здоров?

– Немного болел, мамочка!

– Чем? Чем болел?

– Голова болела! Но сейчас все хорошо! Меня лечат.

– Кто лечит?

– Парни! Взрослые! Уколы делают!

– Какие парни? Кто они, сынок?

– Их двое! Грэ…

Никитка не успел договорить, Грэг выдернул у него трубку, зажал ему рот ладошкой.

– Сыночек! Почему молчишь, сыночек? – дребезжал в трубке голос Нины. – Ты где, сынок? Никитушка!

Пацаненок вырывался, брыкался, кусался, пытался крикнуть:

– Ммам… ммам…

– Сынок! Никитка!

Кулиев сразу оценил происходящее, выскочил из «Жигулей», заспешил на помощь Грэгу. Схватил Никитку, силой потащил к машине.

Грэг приложил трубку к уху.

– Мадам… – И чтобы Нина услышала его, сам перешел на крик. – Мадам, послушайте! Але! Ваш сын, как вы слышали, жив и здоров. То есть мы свое слово держим. Теперь важно, чтобы слово сдержали вы. Понимаете?

– Понимаю.

– Деньги приготовлены?

– Да.

– Два лимона?

– Да.

– Завтра я вам опять позвоню и скажу, где нужно будет их оставить. Как только я получу бабки, мои друзья выпустят вашего парня. Это гарантированно… Вопросы будут?

– Когда вы позвоните? Время?

– Вам, может, назвать еще и место, откуда я буду звонить? – хмыкнул Грэг. – Завтра! На протяжении дня! Чао! – Он повесил трубку и бегом понесся к машине.

«Жигуленок» рванул с места и, поднимая цементную пыль, помчался прочь.

Они не заметили, что из огромного бетонного кольца, оборудованного под жилище, за происходящим наблюдал пожилой бомж. Вначале он решил подойти к машине, потом увидел, как один из взрослых парней силой потащил упирающегося малыша к машине, затаился, замер и с интересом стал следить за людьми на пустыре.

Оперативники на телефонном перехвате гоняли туда-обратно запись на замедленной скорости, пытаясь понять имя одного из парней, которое не успел произнести Никитка.

– Какие парни? Кто они, сынок? – кричала Нина.

– Их двое! Грэ… – И снова: – Их двое! Грэ…

– Странное имя, – пожал плечами один из оперативников. – То ли это кличка… то ли пацана путают.

– Скорее всего, путают. Не идиоты же они, чтоб называть настоящие свои имена?!

– Тем не менее поработаем и над этим «Грэ»… Криминалисты уже выехали к железобетонке?

– Думаю, да. Прошло более двадцати минут.

Черная милицейская «Волга» стояла на пустыре возле завода железобетонных изделий.

Криминалисты снимали отпечатки с телефонной трубки, со стекол будки. На земле хорошо были видны следы от колес «жигуленка», их заливали специальным затвердителем, складывали слепки в отдельные коробки.

Собака радостно брала след от телефонной будки до того места, где стояла машина, но дальше теряла его. Нервничала, повизгивала, снова неслась к телефонной будке…

Бомж что-то рассказывал оперативнику. Тот записывал его на диктофон.

– Машина у них раздолбанная, старая… – рассказывал старик. – «Жигуль», по-моему.

– Цвет?

– Черный.

– Номера не запомнили?

– Не видно! Они вот где, а я вон где! – показал бомж на свое «жилище». – Тут молодой и то не увидит!

– Как они выглядели?

– Малый… ну, пацаненок… может, лет восьми. Тот, который звонил, высокий, волосатый.

– Что значит волосатый?

– Волосы у него длинные. Как у женщины! Я вначале так и решил, что женщина. Потом пригляделся – нет, вроде мужик.

– Возраст?

– Мой?

– Нет, волосатого.

– Похоже, что молодой, только больно волосатый.

– Их двое было?

– Двое. Второго я разглядел поменьше. Вроде как невысокий, крепкий. Что-то там у них, видать, случилось, так этот второй с такой злостью тащил к машине пацаненка, что чуть все ноги ему не поотрывал.

– Одеты были во что?

– Да как все! Штаны, сорочки! Ничего особенного не заметил.

– Ваша фамилия?

– Зачем? – насторожился бомж.

– Для протокола. Вы проходите как свидетель.

– Фамилию не помню, имя не знаю, – хитро сощурился тот. – И вообще никуда и никак я не прохожу… А может, я вам соврал все, а вы и поверили!

Бомж бесцеремонно и решительно развернулся и заковылял прочь. Остановился, погрозил сухим кулачком:

– Я жить еще хочу, а вы меня с бандитами сталкиваете! Мне что вы, что они – одна шайка!

Нина Пантелеева была пьяна в стельку. Она сидела дома за красивым кухонным столом, перед нею стояла почти пустая бутылка коньяка, рука ее, когда она пыталась дотянуться до сигареты, непослушно плавала из стороны в сторону.

Зазвонил телефон, лежащий здесь же, на диванчике. Нина очнулась, схватила трубку, поднесла к уху:

– Слушаю.

– Здравствуй, – сказал Кузьма.

– Здравствуй, – с пренебрежением ответила она. – Ты хочешь сообщить мне, что никаких новостей?

– Завтра. Я уже тебе говорил – завтра.

– Если завтра, какого хрена ты мне звонишь сегодня? Ты уже перекормил меня своими завтра.

– Ты выпила?

– Идиот… – выругалась она. – Ты – идиот. Кретин… «Ты выпила?» А что я еще должна делать? Сидеть у телефона и тупо ждать звонка или от тебя, или от этих негодяев?

– Ты много выпила.

– Много! Очень много! Но не твое свинячье дело – сколько! Кто ты такой, чтоб делать мне замечания?!

– Нина…

– Что – Нина? Что ты можешь мне сказать кроме «Нина»? Что ты сделал для меня? Чем помог? Обещаниями? Пустой болтовней? Бабками? Так засунь их в задницу! У меня похитили сына! Единственного моего сына! Мое счастье, мой смысл, мою жизнь! А ты говоришь, чтобы я не продавала акции. Настаиваешь, чтоб не продавала! Потому что ты бандит! Ты ничем не отличаешься от тех, кто украл моего Никитушку! Такая же сволочь и подонок! Пошел вон, говнюк!

Она бросила трубку на диванчик, некоторое время сидела неподвижно, глядя в одну точку, затем дотянулась до бутылки, вылила остатки коньяка в фужер. Выпила сразу, залпом.

Поднялась, двинулась в глубину огромной пустой квартиры.

Сидящий в прихожей охранник приподнялся, стал следить за хозяйкой.

Она прошла в гостиную, затем свернула в детскую. Включила свет и стояла некоторое время перед фотографиями Никитки, развешанными на стенах.

Стала плакать отчаянно и горько.

Покинула, не переставая плакать, детскую. Миновала еще несколько комнат. Оказалась перед широко открытым окном. Медленно и решительно влезла на подоконник, расставила руки, и в этот момент ее перехватил охранник.

Она вырывалась, отбивалась, кусалась, царапалась, что-то кричала.

Он не отпускал ее, защищая свое лицо. Сжимал ее хрупкое тело сильными руками до тех пор, пока Нина не затихла, не успокоилась.

Охранник отнес ее в спальню. Положил на кровать и уселся рядом, не сводя с нее глаз.

На дачу Грязнова Герман приехал со своими парнями на двух машинах днем. Припарковались за углом, откуда хорошо просматривались и двор, и сам дом.

Герман и трое помощников, держа пистолеты наготове, остались сидеть в салоне. Из второй машины вышли двое парней, направились к воротам дачи.

На всякий случай нажали на кнопку звонка. Подождали – никто не выходил. Захлебывались в собственной пене и злобе соседские собаки.

Один из парней осторожно нажал на ручку калитки – она поддалась.

Быстро проникли во двор.

Герман и его группа тоже покинули машину, перебежками достигли забора дачи, легко и тренированно перемахнули через него.

Из дома никто не выходил.

Два парня метнулись к входной двери, рванули ее, влетели в дом.

– Не двигаться! Стоять!

Оглядываясь и прижимаясь к стенкам, прошли на кухню, в гостиную, еще в какую-то комнату. Пусто…

В дом через окна и запасные двери бесшумно проникли остальные бойцы, поднялись на второй этаж.

Здесь тоже никого не было. Разбросанные вещи, гитара на полу, невыключенный музыкальный центр, смятые постели.

Герман прошелся по нескольким комнатам, подцепил ногой стоптанные кроссовки, наступил на что-то хрустящее. Поднял – использованная ампула.

На одной из стен висела большая фотография длинноволосого парня с гитарой. Герман содрал ее, свернул вчетверо, сунул в карман. Распорядился: