Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович Страница 9

А чуть было не отдали. Бывший председатель колхоза Алексей Романович Пунтус настойчиво доказывал сельчанам, что у бывших колхозников в новых условиях самый верный путь к зажиточной жизни — сдача земли в аренду: «Ты лежишь на печке, смотришь телевизор, а во двор тебе везут пшеницу — арендную плату: кушай сам или продавай на рынке. Кто даже лет десять назад мечтал о таком чудесном коммунизме? Молчите. То-то же…»

Кто-то соблазнился, почувствовал вкус медового слова, отдал землю в аренду… тому же Пунтусу. Перевышки воздержались. Микола не велел. А он парняга умный, ни чета Никите, в институте учится.

По поводу поступка Никиты сослуживцы говорили: «Чокнулся прапорщик, собирается расторгнуть контракт. На разведку, на Украину подался».

Путь на Украину лежал через Воронеж. Не мог он вернуться на родину, не встретившись с Тамарой и маленькой кудрявой Клавочкой, не мог не постоять у могилы своего командира…

Сердце болело за людей, ставших ему родными.

6

Микола Перевышко с детства был помешан на металле. Отец копается у трактора, и он около него. Отец в кузнице ладит борону, и он там же. Отец гнет над спиртовкой рыболовные крючки, и Микола жадно присматривается, как у отца это ловко получается.

А однажды, уже в сентябре, когда грунтовые воды уходят вглубь, — Миколке было пять или шесть лет — отец чистил колодец и, к изумлению сына, вытащил похожий на бревно предмет. Когда смыли грязь, это оказалась завернутая в брезент винтовка. Если считать с войны, на дне колодца она пролежала не меньше двадцати лет. Кто-то ее надежно спрятал, залив брезент разогретой смолой.

Вечером, когда дети уснули, отец уединился в мастерской, освободил винтовку от брезента, начал вынимать затвор, но он так приржавел к патроннику, что пришлось окунать его в керосин. Затвор оставил в банке с керосином, а винтовку при помощи струбцины разобрал на части.

И тут отец заметил, что в мастерской он не один. За всеми его движениями жадно наблюдает Микола. Час назад он сделал вид, что зашел в свою спаленку и уснул, а спать ему вовсе расхотелось. Он догадывался, что отец тайком, когда все улягутся, займется находкой. И не ошибся.

— Почему не спишь? — грозно спросил родитель.

— Интересно. Это шо — ружье или винтовка? — в свою очередь заинтересованно спросил Микола.

— Винтовка.

— Всамделишная?

— Игрушечная.

— Игрушечную в колодце не прячут.

— Тогда валяй отсюда. Спи. Не то по шее схлопочешь, — грубо предупредил родитель и тут же прекратил возиться с находкой.

Он небрежно сгреб в мешок детали, оставил только затвор в банке с керосином. Сказал сыну:

— Завтра закопаю.

Но как Микола ни следил, отец не закопал винтовку ни завтра, ни потом. Затвор только перепрятал. А куда? Микола искал тайник — не нашел. Отец умел прятать. Он и деньги в заначку прятал. От матери. Отец любил пиво. В колхозную столовую привозили его не часто. Не выгодно было торговать: хлопот много, а денег мало. Иное дело — водка, продал десять бутылок — вот и выручка, и не надо с бочкой пива голову морочить. Так говорил отец, возмущаясь, что пиво опять не привезли. Отцу деньги требовались только на пиво. И Микола знал, что отец после каждой получки прятал заначку.

Деньги Микола, конечно, находил. Бывало, стянет из отцовского тайника рублик на мороженое. Мороженым с братом делился честно, но никому не рассказывал, даже матери, откуда у него монета. И брат его тайну никому не раскрывал, поклявшись по-слобожански: «Ей-богу, собака буду». За нарушение тайны следовала кара, какую назначит экзекутор, это или щелчки под нос, или же незаметно для взрослых достать из улья рамку с медом и утащить в леваду, где экзекутор устроит для друзей пиршество.

С годами забылось, что из колодца была вынута винтовка и где-то надежно спрятана. Сильно жалеть не пришлось. К винтовке не было патронов, а найти их можно было там, где проходили бои. В войну войска обошли Сиротино. Когда наступали немцы, бои громыхали по Донцу. «Юнкерсы» коптили небо с утра до ночи, бомбили Купянск. Когда наступали наши, тоже бомбили Купянск. «Петляковы» сбрасывали бомбы на эшелоны, уходившие на Харьков. И опять в Сиротине боевых действий не было, а значит, никто и не сеял патроны. Подбирать было нечего.

Будучи школьником, Микола поступил в стрелковый кружок. Научился собирать и разбирать стрелковое оружие. Увлекся ремонтом охотничьих ружей. У него рано появились карманные деньги. За отлично выполненную работу клиенты на плату не скупились.

Мать сердилась, выговаривала отцу: деньги разбалуют мальчишку. Отец поощрял стремление сына зарабатывать:

— Помнишь, мать, еще дед Данила, бывало, говаривал: своими руками заработанная копейка ценнее дармового рубля.

Деда Данилу отец вспоминал часто. А когда дети подросли, повел их на кладбище. На массивном дубовом кресте вслух прочел эпитафию — своего рода завещание:

Это изречение отец заставил своих детей выучить наизусть. Никита и Микола запомнили также, что своими руками заработанная копейка ценнее дармового рубля. И тем не менее Микола нет-нет да и запускал руку в отцовскую заначку: мороженого всегда хотелось.

А в голову вошло: на честной копейке не разбогатеешь, а если чужие рубли брать, чтоб никто не видел, можно есть не только мороженое. Но каждый раз, когда в руки попадали чужие деньги, преследовала мысль: а ведь можно и влипнуть — тогда походит по твоей спине отцовский ремень. Удача улыбалась, и отец вроде ничего не замечал. Но он все видел, но матери ничего не говорил, иначе она узнала бы о заначке. С каждым месяцем заначку прятать становилось все труднее: в доме рос не мальчик, а прирожденный сыщик — не было тайника, куда бы он ни заглядывал.

Иметь деньги — дело хорошее, но уметь их зарабатывать — это уже талант. Только детство дает возможность раскрыть его во всей красе.

Своих детей родители приучили трудиться. Микола делал все, что было связано с металлом. «Могущество человека — в металле, — говаривал отец. — Посмотри вокруг: если б не было металла, человек не стал бы человеком, в лучшем случае остался бы на уровне коровы. А корова — это скотина. Всякий зверь скотину норовит скушать. А будь у той же коровы железные рога, она и волка не побоялась бы».

Подрастая, братья не могли понять отца: говорил он правильно, а сам не мог боднуть председателя колхоза, когда тот на собрании устраивал механизаторам разнос: нужно пахать, а трактора стоят — не подвезли солярку. А подвезти должен был Клим, сынок председателя. Тот частенько бывал пьян, но попробуй, вякни председателю… Все молчали, и отец молчал. Отец умел только работать и при людях молчать. Это дома он смелый и разговорчивый, как подвыпивший скорняк, продавший последние валенки.

А вот Никита — иной коленкор. С годами он все больше походил на отца. Не питавший тяги к металлу, но любивший в работе не отставать от взрослых, он гордился, когда его хвалили и поощряли премиями. Его душа была распахнута, как ворота для желанных гостей.

Микола не любил работать напоказ. Будучи студентом, стал принимать участие в соревнованиях по стрельбе. За рекордами не гнался. Для этого дела были известные мастера спорта. Он готовил им оружие. Работа не пыльная, но денежная. Потом он узнал, что хорошо платят киллеры. Но с ними лучше не связываться. Да, собственно, они и не светятся. Винтовки, автоматы с оптикой и даже пистолеты приносят швейки: «Братан, пристреляй» — и братан пристреливает, не задавая лишних вопросов.

Потом придет милиция: «Кому пристреливал? Опишите внешность». На внешность все бандиты одинаковы. Потому и запомнить их невозможно.

Клиенты его уважали за молчаливость. В большинстве случаев обращались те, кто деньги зарабатывал оружием. Далеко не все они бандиты и грабители. Но именно бандиты и грабители его и приметили. За ним закрепилось прозвище Надежный. За надежность он тоже имел навар. Иной на его месте шиковал бы: пил, курил бы травку, посещал бы злачные места. За ним ничего подобного не водилось. Он изображал из себя бедного студента. Имея приличные деньги в банке, нередко брал взаймы у своих товарищей — до стипендии. Отдавал вовремя. В студенческой среде ходили слухи, что он чуть ли не половину стипендии отсылает какому-то парню, которого случайно сбил мотоциклом, и тот на всю жизнь остался калекой.