Темнее ночь перед рассветом - Вячеслав Павлович Белоусов Страница 9

— Данила Павлович, — вклинился в их разговор подбежавший Бобров, — осмотр трупа завершён, можно транспортировать его в экспертное учреждение для дальнейшего исследования?

— Результаты?

— Смертельны все три огнестрельных ранения. Выполнены из револьвера иностранного производства, но довольно странной марки. Стрелял один человек. Профессионал, может, и снайпер. Все ранения пострадавший получил лёжа, перед убийством был оглушён тяжёлым предметом, возможно, кулаком по затылку, но при этом удар нанесён довольно крепким человеком. Петля на шее — декорация.

— Оружие? Меня интересует оружие!

— Гильзы убийца, вероятнее всего, подобрал, а пули извлечёт эксперт. Придётся ждать.

— Что собака?

— Покрутилась у следов и фыркнула носом.

— Понятно. Уничтожающая запахи присыпка?

— Так точно.

— Значит, нападавших было двое?

— Убивал один: здоровый, высокий… Второй мог подстраховывать или наблюдать, нести охрану.

На войне нельзя ошибаться дважды

— Выходит, свои! — хлопнул себя по колену Квашнин. — В банке Фугасу отгрузили наличными, а братва перевстретила и расквиталась за все его фокусы и долги.

Ковшов с Соломиным разъехались, лишь полковник с оперативной группой не торопился со сборами.

— Слушай, Сергей Иванович, — подозвал он лейтенанта Шипучкина, — ты эту версию про религиозного маньяка сам родил или подсказал кто из наших?

— Вспомнил Инока, Пётр Иванович, — оживился тот. — Он от Фугаса ни на шаг не отходил. Его приглядывать приставил Кривой Фома, известный авторитет и их батька коронованный.

— Ну?

— А Инок верующим был до фанатизма, только вера его не христианской была, а особенной.

— Разобрался бы сначала.

— Что-то вроде баптиста.

— Не похоже на Инока, не будет верующий мокрушничать…

— Вот из таких Чикатилы и получаются, — рассуждал лейтенант, не соглашаясь. — Философствуют, думают много о назначении человека, книжки разные читают, какие нам противны. Кто знает, что у них в голове?.. Инок, может быть, сейчас денежки с братвой делит, о пролитой крови не помня, да над нами, плутающими в пустом фарисействе, посмеивается.

— Как ты сказал, лейтенант? Фарисействуем, значит, мы с тобой? Да ещё о пустом?

— Извиняюсь, товарищ полковник. Увлёкся.

— Брехло без костей, а ещё опер! — выругался Квашнин. — Прыгай ко мне в машину немедля! Садись за руль и гони на Базарную. Мы сейчас Гнома хлопнем, а он с испуга про Инока всё и выдаст.

* * *

Гном, вор-щипач, удивительный коротышка, чуть ли не лилипут, был зол, как никогда. В доме у него никого не оказалось, кроме брехливой собаки, такой же маленькой, как он сам. Сколько ни задавал ему вопросов полковник, как ни бился, Гном молчал, словно немой, только отворачивался в тусклое, давно немытое окошко.

— Слушай, Трофим Анисимович, — сменив тон, опустился на стул Квашнин, — тебя, видать, бабы сегодня не посещали, поэтому такой неразговорчивый?

Тот с дикой тоской в глазах покачал головой.

— И вчера, чую, не гостили. А хошь, скажу почему?

— В гробу я видал ваши подсказки…

— Пустой ты, Гном. Мани-мани бабы любят, а ты на мели.

— Пургу гонишь, полковник. Была у меня одна дармовая.

— И кому ж ты её променял?

— Бросила она меня.

— Тебя? Такого кобеля! Да в жизнь не поверю!

Шипучкин рот раскрыл, так Квашнин умело расположил к себе опытного вора, минутой назад не желавшего никого зреть.

— А вот слушай, — принял тот от майора сигарету, запустил в потолок струю дыма и принялся рассказывать: — Зимой это было. Перед самым Новым годом…

Лейтенант, не теряя нить повествования, обошёл всю комнату, заглядывая в углы. Не упуская подозрительных мест, незаметно постукивал по стенкам, где само просилось, тщательно изучал поскрипывающие полы. Гном, увлечённый своим, не обращал на него внимания, изредка похохатывал полковник, шумно хлопая ладонями и пуская тирады по ходу; словом, хлопот Шипучкин им не доставлял.

— …А Катька через меня перешагнула, оделась и, матерясь, выскочила в дверь. Больше я её и не видел… — грустя, налив водки в стакан, заканчивал Гном. — Да, чемоданчик тот, с деньжатами, с собой прихватила.

— Значит, обвела тебя баба вокруг пальца?

— Выходит, так, — опрокинул тот в рот стакан водки. — Одарить собой не одарила, а заплатить пришлось.

— Пётр Иванович! — уловил минуту лейтенант. — Можно вопросик обсудить?

— Про Катьку? Их, баб, трудно за хвост ухватить.

— Да нет. Выйти бы нам? Мыслишка наклюнулась.

Они вышли в коридор, оставив хозяина допивать водку.

— Мне бы глянуть одно место. Что-то мелькнуло в мозгу, да так, что в пот ударило.

— Серьёзное?

— Я прошу, Пётр Иванович…

— Да в чём закавыка-то?

— Вернуться бы мне на место происшествия…

— А ты подумал, какой круг давать надо? Я же машину отпустил. Не раньше чем через полчаса Николай за нами прикатит.

— Да я обойдусь. На своих двоих домчусь туда и обратно.

Квашнин задумался, поглядывая на оперативника:

— А зачем тебе это понадобилось, поделиться с начальством нет желания?

— Пустячок проверить, Пётр Иванович. Боюсь, смеяться станете, если промашка выйдет.

— Серьёзный ты, однако, дружище, — потрепал Квашнин по плечу лейтенанта. — Хорошо. Сам таким был в молодости. Понимаю. Беги, но поспешай.

— Спасибо, товарищ полковник!

— Если меня не застанешь, когда возвернёшься, дуй к Червонному. Его малина тут недалече. Я зайду его потрясти. С Гномом осечка вышла.

— Вас понял.

И они расстались.

Один покойник тащит другого

С Червонным у Квашнина случился конфуз не конфуз, но небольшая оплошность. Опоздал полковник. Когда он заявился, соблюдая все меры предосторожности, и заглянул в светящееся окошко, Червонный стоял посреди своей хаты в одних портках, голый по пояс, с задранными вверх ручищами, а вокруг суетились милиционеры.

Капитан Семён Семёнович Милашкин, известный опер из городского райотдела, производил большой шмон у Соломона Лавровича Шихмана — по-воровски Червонного — в связи с групповой кражей из магазина. Похищенное, как и положено, отыскали, оно уже было рядками разложено на столе, а что не поместилось — на стульях, на редкой мебели и прямо на полу, выволоченное из объёмистых чувалов. Воры-помощнички, а их рядом с Соломоном в позе Ромберга стояло ещё двое, мрачно помалкивали, повесив головы.

— Хорошо работаешь, Семён Семёнович, — пожал руку Милашкину Квашнин. — Медалька обеспечена. Давно плакала по Соломону тюремная конура, но удавалось ему ускользать.

— Какая медаль! Хорошо, если премию за квартал подбросят, а то, глядишь, и не дотянешь, если висяк на голову свалится. — Капитан присел рядом с полковником запросто, по старой дружбе, и они закурили. — Эти кражонки, хоть и со взломом, а на полторы тысячи не потянут. Барахло. Да и ворьё — шелупонь. За таких премии не дождёшься.

Соломон, всё хорошо слышавший, обиженно фыркнул:

— Какого же рожна вам надо, сыскари?

— Молчи, гнида! — осадил его Милашкин. — С твоим возрастом давно на дно садиться да краденое скупать, а