Виктор Стрелков - «Прыжок на юг»

Виктор Стрелков

«Прыжок на юг»

Приключенческая повесть

Глава первая

Три вопроса генерала Дорохова

Генерал Дорохов приехал на заставу шестого района через два часа после взрыва. С ловкостью бывалого кавалериста он выпрыгнул из открытого пропыленного «газика» и, коротко поздоровавшись с начальником района подполковником Астафьевым и начальником заставы капитаном Крутовым, спросил:

— Где он?

— В караульном, товарищ генерал, — ответил Крутов.

...В караульном помещении стоял смешанный запах свежей крови и разложившейся взрывчатки. Белесь раннего утра едва сочилась из окон.

— Включите свет, — приказал Дорохов.

При ярком электрическом освещении генерал увидел лежащего на брезенте человека или, вернее, то, что еще недавно было человеком. Грудь и живот трупа были искромсаны в клочья, голова и нижняя часть тела не повреждены. На бескровном лице с широко открытыми остекленевшими глазами застыло выражение не то испуга, не то удивления.

Дорохов внимательно рассматривал останки нарушителя, и вдруг его глаза остановились на торчавшем из кучи лохмотьев желтом кожаном лоскуте.

— Да, несомненно. Материал тот же... — проследив за взглядом генерала, подтвердил Астафьев.

— Что еще обнаружено на месте взрыва? — спросил генерал.

— Помимо обычных атрибутов — пистолета, документов и денег, — найдено несколько металлических деталей, — ответил Крутов.

— Таких же, как в прошлый раз?

— Да, товарищ генерал! Только сейчас их больше.

— Покажите.

Крутов ушел и вскоре вернулся с небольшим свертком в руках. Дорохов долго перебирал его содержимое — блестящие пластинки и деформированные дюралевые трубочки, потом подбросил их на ладони и твердо сказал:

— Одного поля ягодки! Пригласите свидетелей, товарищ капитан.

— Что вы думаете об этом, Павел Сергеевич? — сказал Дорохов, когда Крутов вышел. — Как по-вашему: фанатики это или смертники?

— Мне кажется, товарищ генерал, что взрывы произошли независимо от желания нарушителей.

— И я так думаю, — подтвердил Дорохов.

Вошел Крутов в сопровождении старшины Парфенова и сержанта Шахназарова, на участке которых была нарушена государственная граница. Увидев генерала, Парфенов и Шахназаров застыли у двери по стойке «смирно».

— Вольно! — сказал Дорохов. — Проходите. Рассказывайте.

Старшина Парфенов был истым волжанином, даже многолетняя служба в армии не изгнала из его речи исконное волжское «о». Этот звук перекатывался в его словах, как в трюме добротные, пахнущие утренней свежестью камышинские арбузы.

— ...Шахназарова я послал вперед, а сам отрезал дорогу отхода, — спокойно докладывал старшина.

— Ну, а дальше?

— Потом взял автомат наизготовку и крикнул: «Стой!» А он даже не оглянулся. И тут — взрыв! А потом...

— Вы помните, старшина, в каком положении у него были руки, когда вы крикнули «Стой!»? — перебил Дорохов.

— Отлично помню, товарищ генерал! Он в это время подтягивался на руках, поднимаясь на обрывчик. Вот так: ухватился за ветки куста и поднимался. — Старшина поднял руки над головой, хватаясь за воображаемый куст.

— А как же взрыв, старшина? По щучьему велению, если руки у него были заняты, а?

Парфенов смутился, красные пятна выступили на его лице.

— Не знаю, товарищ генерал! А насчет рук, я ручаюсь — он ими и шевельнуть не успел!

Отпустив пограничников, Дорохов прошелся по комнате, сел в кресло у окна и закурил.

— Любопытная картина, — вслух подумал он, — оба случая, как, две капли воды, похожи друг на друга. Взрывы последовали мгновенно после команды «Стой!», руки нарушителей непричастны к взрывам, следовательно, взрыватели сработали автоматически... Но это не основное, — обратился Дорохов к офицерам. — На этот вопрос, я думаю, ответит техническая экспертиза. Нам же, товарищи, предстоит ответить на другие, более важные вопросы. — Генерал встал, прошелся по комнате.

— Первый вопрос: что заставляет их с таким упорством рваться к нам, не утруждая себя даже переменой мест нарушения границы. Хотя... — генерал пригладил ладонью седеющие волосы, — хотя вторичная попытка перейти границу именно там, где не удалось, имеет психологическое основание. Кто они — это второй вопрос. И, наконец, третий: не от чего, а почему нарушители взрываются. Мы должны ответить на эти вопросы — и не мешкая.

— Но как это сделать, товарищ генерал? — спросил Астафьев.

— Как? — Дорохов улыбнулся. — Значит, Павел Сергеевич, вам сказать: как открыть ларчик, а потом вы скажете — что в нем?

Астафьев смущенно улыбнулся.

— Детали отправьте на экспертизу. До вечера я еще свяжусь с вами.

Дорохов пожал офицерам руки и вышел.

На дворе было уже совсем светло. С недалеких гор сползал туман, обнажая синие скалы. Птицы деловито приветствовали начало погожего сентябрьского дня. Мимо караульного помещения рослый пограничник провел волкодава. Поблизости, за деревьями, заржал конь, оттуда донесся голос: «Стой, Метеор! Стой, не фокусничай!» И опять — только птичий перезвон.

А где-то далеко, за спиной заставы, вскипает утренний прибой жизни: разноголосица заводских гудков, говор и смех людей, грохот трамваев, гудение моторов — за спиной заставы проснулась страна...

Дорохов сел в машину, она рванулась вперед, взметая дорожную пыль.

Вебер отказывается от последнего шанса

Красные, синие, черные, оранжевые линии сплетались в причудливые узоры. Шлихтер упорно водил взглядом по замысловатому орнаменту ковра, пытаясь проследить путь черной линии, будто он, этот путь, выводил из некоего лабиринта. Теперь, в третий раз, ему, кажется, удавалось это — уже пройден восьмигранник, на котором он постоянно сбивался...

Зазвонил телефон. Шлихтер вздрогнул. Черная линия метнулась в сторону и затерялась. Он поморщился и снял трубку.

— Слушаю. В шестнадцать? Отлично. Жду.

Его взгляд опять пополз по ковру, но уже рассеянно, скачками. Испытанный способ сосредоточить внимание сейчас не действовал. И вдруг из беспорядочной пляски мыслей, видений и фраз память четко выделила два слова: «Объективная случайность!»

Губы Шлихтера покривила презрительная улыбка, длинные, словно пергаментом обтянутые пальцы сделали первые па нервного танца. Он сжал кулаки. «Опять! Черт возьми!» Ему было неприятно, что за последнее время он часто ловил себя на внешних проявлениях нервозности.

Шлихтер посмотрел на часы. Сегодня его злила пунктуальность Вебера. «Дотягивает, чтоб не оказаться поспешным! А может быть, опять — „объективная случайность“?»

Бесшумно распахнулась дверь. Шлихтер готов был поклясться, что секунду назад в прихожей не было слышно ни звука. Между тем Вебер легкими кошачьими шагами уже приближался к столу.

«Что принес он на этот раз?» — пытался угадать Шлихтер, но безуспешно.

Длинное, чисто выбритое лицо Вебера было аскетически непроницаемым, тонкие губы сжаты, а светло-голубые глаза, обрамленные соломенными ресницами, спокойны, как лесное озеро в погожий октябрьский день.

— Докладывайте, — сухо, повелительно сказал Шлихтер. Вебер едва заметно вздрогнул и еще больше вытянулся.

— Во исполнение плана «Зюд-Шпрунг», в ночь на двадцать четвертое...

Шлихтер нетерпеливо шевельнулся.

— ...агент «Дубль-17» проник...

— Короче! — потеряв самообладание, рявкнул шеф. Желваки шевельнули мочки ушей Вебера, чуть-чуть, на одно лишь мгновение, и его лицо опять застыло.

— «Скорпион», господин полковник, — твердо сказал он.

— Объективная случайность, гауптман? — Шлихтер не скрывал сарказма.

Лицо Вебера осталось невозмутимым:

— Так точно, господин полковник! Операция была досконально продумана, но...

— Но, — подхватил Шлихтер, — все остается таким, каким было месяц тому назад, если не считать потери двух хорошо подготовленных агентов! — Его пальцы заплясали было по краю стола, но, сразу же успокоившись, потянулись к черной кожаной папке, лежавшей возле телефона. Зашуршала бумага.

— Читайте! — Шлихтер метнул на стол вдвое сложенный лист, резко встал и, заложив руки за спину, подошел к окну. Во дворе привычная картина: липовая аллея, посыпанная гравием, аккуратные, уже начавшие блекнуть, цветочные клумбы, высокая, из потемневшего от времени кирпича стена, а за ней, возвышаясь над хмурыми средневековыми домами Западного квартала, — остроголовая кирха.

Солнце светило ярко, но в воздухе уже чувствовалось дыхание осени — он был влажный, настоянный на пряных запахах увядания. В гуще изумрудных липовых крон тускло отсвечивало золото, и, когда набегал ветерок, то там, то здесь плавно, словно раздумывая: «Не рано ли?», срывались желтые крупные листья...