Роберт Ладлэм - Директива Джэнсона Страница 10

— Я и не надеялся, что вы поймете, Коллинз, — ответил Джэнсон. — Давайте скажем просто, что у меня сердце больше не лежит к этому.

— У вас нет сердца, Джэнсон. — Глаза заместителя секретаря превратились в лед. — Именно поэтому вы занимаетесь тем, чем вы занимаетесь. Проклятие, именно поэтому вы — это вы.

—Возможно. Но, быть может, я не тот, за кого вы меня принимаете.

Короткий смешок, похожий на лай.

— Я не могу лазить по канатам, Джэнсон. Я не умею управлять вертолетом, черт побери, а когда я смотрю в инфракрасный прицел, меня выворачивает наизнанку. Но я разбираюсь в людях, Джэнсон. Вот в чем я силен. Вы говорите, что устали убивать. А я вам отвечу, что настанет день, когда вы поймете: только так вы способны ощущать себя живым.

Джэнсон покачал головой. Его передернуло от этих слов. Они напомнили ему, почему он вынужден уволиться, причем ему следовало сделать это давным-давно.

— Что это за человек... — начал было Джэнсон и тут же осекся, переполненный чувством омерзения. Он глубоко вздохнул. — Что это за человек, которому необходимо убивать,чтобы ощущать себя живым?

Взгляд Коллинза, казалось, прожигал его насквозь.

— Думаю, то же самое я должен спросить у вас, Джэнсон.

Джэнсон, сидевший в уютном кресле личного самолета Новака, повернулся к Марте Ланг.

— Что именно вам известно обо мне?

— Да, мистер Джэнсон, как вы и предполагали, ваши бывшие руководители объяснили нам, что у вас есть неоконченное дело в Кагаме.

— Они употребили именно это выражение? «Неоконченное дело»?

Она кивнула.

Клочья ткани, фрагменты костей, оторванные конечности, отброшенные от места взрыва. Это все, что осталось от его любимой женщины. А все остальное было «коллективизировано», говоря мрачными словами американского эксперта-криминалиста. Объединенные смертью и разрушением, кровь и части тел жертв стали неотделимы друг от друга, исключив возможность опознания. И все это ради чего?

Ради чего?

— Пусть будет так, — после некоторого молчания сказал Джэнсон. — У этих людей нет поэзии в сердце.

— Да, и еще они также понимали, что нам уже знакомо ваше имя.

— По Бааклине.

— Пойдемте. — Марта Ланг встала. — Я познакомлю вас со своей командой. Четырьмя мужчинами и женщинами, которые здесь для того, чтобы помочь вам, насколько это в их силах. Какая бы информация вам ни потребовалась, они ею располагают — или знают, где ее получить. У нас есть дешифровки радиоперехватов, а также все имеющие отношение к делу данные, которые нам удалось достать за то короткое время, что у нас было. Карты, таблицы, чертежи. Все это в вашем полном распоряжении.

— Только один вопрос, — приостановил ее Джэнсон. — Я понимаю, какие причины побудили вас обратиться за помощью ко мне, и я не могу вам отказать. Но не задумывались ли вы, что как раз вследствие этих самых причин я совершенно не подхожу для вашего дела?

Марта Ланг бросила на него стальной взгляд, но промолчала.

Облаченный в ослепительно белые одеяния, Халиф прошел по Большому залу, просторному атриуму на втором этаже восточного крыльца Каменного дворца. Все следы кровавого побоища были смыты — почти все. Затейливый геометрический рисунок вымощенного обожженными плитками пола был испорчен лишь едва заметным ржавым налетом на цементе в тех местах, где крови позволили оставаться слишком долго.

Халиф сел во главе стола длиной тридцать футов, и ему принесли чай, собранный в провинции Кенна. По обе стороны от него заняли место члены его личной охраны, грубые и простые люди с настороженными взглядами, служившие ему уже много лет. Представители Фронта освобождения Кагамы, те семеро, что участвовали в переговорах, созванных при посредничестве Петера Новака, уже получили приказ явиться и должны были прибыть с минуты на минуту. Они прекрасно выполнили свою задачу. Заявив о том, что повстанцы устали от вооруженной борьбы, признав существование «новых реалий», они разговорами об «уступках» и «компромиссах» усыпили бдительность надоедливого хмыря, сующего нос не в свое дело, и правительственных чиновников.

Семеро достойных старейшин Кагамы, облеченные повстанческим движением полномочиями говорить от имени Халифа, действовали строго согласно плану. Вот почему от них потребуется последняя услуга.

— Сахиб, делегаты прибыли, — приблизившись к Халифу, доложил молодой посыльный, скромно потупив взор.

— В таком случае, ты наверняка захочешь остаться, чтобы увидеть собственными глазами и передать другим то, что произойдет в этом прекрасном зале, — кивнул Халиф.

Это был приказ, не допускавший возражений.

В противоположном конце Большого зала распахнулись широкие двери красного дерева, и вошли семь человек, раскрасневшиеся от возбуждения, радостно предвкушающие благодарность Халифа.

— Я вижу перед собой тех, кто так умело вел переговоры с правительством республики Анура, — громким и отчетливым голосом произнес Халиф. Он встал. — С высшими командирами Фронта освобождения Кагамы, переметнувшимися на сторону врага.

Все семеро скромно склонили головы.

— Мы лишь выполняли свой долг, — сказал старший из них, чьи волосы уже начали седеть, но жесткие глаза горели ярким огнем. От радостного предчувствия на его губах задрожала улыбка. — Это вы творец наших судеб. Мы же лишь скромно претворили в жизнь ваши...

— Молчать! — оборвал его Халиф. — Эти изменники предали доверие, возложенное на них. — Он оглянулся на членов своей свиты. — Смотрите, как эти предатели будут глупо улыбаться и лепетать о чем-то передо мной, перед всеми нами, ибо им неведом стыд. Они были готовы продать нашу судьбу за миску похлебки! Никтоне давал им полномочия делать то, что они пытались сделать. Эти люди — гнусные приспешники угнетателей, отступники от борьбы, священной в глазах Аллаха Каждый их вдох на земле является оскорблением пророка, салла Алла у алихи ва саллам![7]

Согнув указательный палец, Халиф подал знак своей охране исполнить полученное приказание.

Крики и возражения ошеломленных делегатов были оборваны частыми автоматными очередями. Несчастные судорожно задергались. На белых халатах расцвели расплывающиеся алые пятна. На фоне приглушенных хлопков выстрелов, многократно отражавшихся от стен зала веселым треском праздничного фейерверка, почти совсем потонули крики ужаса. Убитые как подкошенные повалились друг на друга, словно рассыпавшиеся дрова.

Халиф был разочарован; делегаты вели себя будто перепуганные девчонки. А ведь это были одни из его лучших людей; ну почему они не могли умереть достойно?

Халиф похлопал по плечу одного из телохранителей.

— Мустафа, — сказал он, — будь добр, проследи, чтобы эту грязь убрали как можно быстрее.

Ведь уже ясно, что произойдет с цементом, если кровь пробудет на нем слишком долго. Теперь хозяевами дворца стали Халиф и его приближенные; отныне им следить здесь за чистотой и порядком.

— Будет исполнено, — с глубоким поклоном ответил молодой парень, прикасаясь к кожаному мешочку на шее. —Всё как вы сказали.

Халиф повернулся к старейшему из своих приближенных, неусыпно следившему за всеми насущными проблемами.

— Как поживает наш барашек, заблудившийся в кустах?

— Прошу прощения, сахиб?

— Как привыкает наш пленник к своим новым условиям?

— Плохо.

— Он нужен мне живым! — строго произнес Халиф. — Не спускайте с него глаз. — Он поставил чашку на стол. — Если пленник умрет раньше времени, мы не сможем обезглавить его в следующую пятницу. А это меня оченьогорчит.

— Мы позаботимся о нем. Церемония пройдет так, как вы ее наметили. Во всех деталях.

Любые мелочи имеют огромное значение, даже такие, как смерть этих никчемных людишек, делегатов. Осознали ли они, какую услугу только что оказали своей смертью? Оценили ли, что именно любовь обрушила на них град пуль? Халиф был глубоко признателен этим людям за принесенную ими жертву. А медлить было нельзя, ибо ФОК уже распространил заявление, в котором переговоры назывались заговором, направленным против Кагамы, а те, кто в них участвовал, клеймились как предатели. Делегатов требовалось расстрелять просто ради того, чтобы придать заявлению правдоподобность. Разумеется, заранее посвящать их в свои планы было нельзя, но Халиф надеялся, что в мгновение своей смерти они успели все понять.

Это были звенья одной цепи. Казнь Петера Новака и расправа с отступниками, ведшими переговоры, несомненно, упрочат решимость кагамцев сражаться до конца, до полной и безоговорочной победы. И на какое-то время остановят всех остальных посредников — агентов неоколониализма, в какие бы человеколюбивые наряды они ни облачались, — у которых может возникнуть желание воззвать к «умеренным», к «прагматикам» — и таким образом охладить пыл борцов за правое дело. Подобные полумеры, временные уступки являются оскорблением пророка! И оскорблением многих тысяч кагамцев, положивших свои жизни в затянувшемся конфликте. Никаких компромиссов — предатели заплатят своей головой!