Эрик Эмблер - Эпитафия шпиону. Причина для тревоги Страница 10

— Тогда все понятно. Воевали?

— Нет, слишком молод был.

— А, ну да, ну да, конечно. Нам, старой гвардии, трудно понять, что та война — это уже седая история. Сам-то я прошел все четыре года, с четырнадцатого по восемнадцатый. Как раз вовремя подоспел со своей бригадой к мартовскому наступлению восемнадцатого. А через неделю все для меня окончилось. Просто повезло. Сначала был переведен на должность заместителя командира, потом демобилизован по ранению. С вашими, правда, никогда сталкиваться не приходилось. Но слышал, что австрийцы — отличные вояки.

Это заявление не требовало ответа, и снова наступило молчание. Он нарушил его странным вопросом:

— Что вы думаете о нашем уважаемом управляющем?

— О ком, о Кохе?

— А, вот как вы произносите его имя? Ну да, о нем.

— Не знаю, право. Дело свое вроде знает, только…

— Вот именно! Только! Неопрятный, неряшливый, и официантам все с рук спускает. Представляете, они вино наше себе отливают. Я сам поймал одного за этим занятием. Ему следовало бы их приструнить.

— Но еда отменно хороша.

— Гм, да, пожалуй, еда недурна, но ведь еда — это еще не все. Будь это мое хозяйство, я бы навел тут порядок. Вы часто сталкивались с Кохе?

— Нет.

— Расскажу вам одну забавную историю, связанную с ним. Как-то на днях мы с благоверной поехали в Тулон пройтись по магазинам. Ну, купили, что нужно, и зашли в кафе выпить по маленькой. Только заказали, как мимо проходит Кохе, да так быстро шагает, как я еще не видел. Нас он не замечает, и только я собрался окликнуть его, предложить выпить вместе, как он уже пересек дорогу и нырнул в соседний переулок, сбоку от нас. Там он миновал два-три дома, быстро огляделся, словно опасался, что кто-нибудь следит за ним, и вошел в дверь. Ну, мы выпили, а я все смотрел на ту дверь, за которой исчез Кохе, однако он так и не вышел. И что же вы думаете? Когда мы пришли на автобусную остановку, он тут как тут, собственной персоной, сидит в автобусе на Сен-Гатьен.

— Потрясающе, — пробормотал я.

— Вот и нам так показалось. Надо сказать, мы были совершенно сбиты с толку.

— Естественно.

— Погодите, это еще не все, самое интересное впереди. Вы знакомы с его женой?

— Нет.

— Настоящая мегера. Она француженка, старше его, и, по-моему, у нее есть кое-какие денежки. Во всяком случае, она держит нашего Альберта под каблуком. Он любит спускаться на пляж с постояльцами, купается с ними. Ну а она следит за порядком, распоряжается обслугой и предпочитает, чтобы он всегда был под рукой. Так что стоит ему на десять минут отлучиться на пляж, как она выходит на террасу и во весь голос требует его к себе. Такая это дама. Не заметить этого нельзя, и Кохе вроде бы должно смущать такое поведение. Но нет. Он только улыбается — знаете, сонной своей улыбочкой, бормочет по-французски что-то не очень приличное, судя по тому, как хихикают лягушатники, и делает, что ему велено. Ладно, садимся мы в автобус, здороваемся. И естественно, не удерживаемся от того, чтобы сказать, что, кажется, видели его в городе. Должен признаться, смотрел я на него весьма пристально, но вы не поверите, этот тип даже глазом не моргнул.

Я невнятно выразил свое удивление.

— Точно, даже глазом не моргнул. А я-то думал, что он будет все отрицать, говорить, что мы обознались. Ну и, понимаете ли, мы с благоверной сразу подумали, что место, куда он ходил, — это одно из тех заведений с двумя выходами, которое посещают моряки, и его там кое-кто ждал. Все это очень странно.

— То есть… что вы имеете в виду?

— Повторяю, этот малый ничего не отрицал. Ничуть не смутился. Сказал, что жена женой, а вот есть у него одна брюнетка, она ему куда больше нравится. Это уже само по себе откровение. Но когда он пустился расписывать ее прелести, и все это в своей сонной манере, с улыбочкой, я решил, что с меня довольно. Моя благоверная — женщина в общем-то религиозная, и пришлось довольно ясно дать понять, что такие разговоры не по нам. — Майор посмотрел на звезды. — Женщины чувствительны к некоторым предметам, — добавил он.

— Пожалуй. — Ничего больше мне в голову не пришло.

— Забавные это существа, женщины, — задумчиво проговорил майор и издал короткий неловкий смешок. — Тем не менее, — оживился он, — поскольку вы венгр, то о женщинах, наверное, должны знать больше, чем старый солдат вроде меня. Между прочим, позвольте представиться: Клэндон-Хартли.

— Водоши.

— Что ж, мне, пожалуй, пора к себе. Ночной воздух не самое лучшее для меня. Обычно по вечерам я играю в русский бильярд с этим стариком-французом Дюкло. Насколько мне удалось понять, у него в Нанте консервная фабрика. Впрочем, мой французский не так уж хорош. Может, он не хозяин, а всего лишь управляющий. Славный старикан, только всегда приписывает себе несколько очков, когда думает, что вы отвернулись. В какой-то момент это начинает немного действовать на нервы.

— Могу понять.

— Ладно, я на боковую. Сегодня бильярдный стол захватили эти молодые американцы. Славная девочка и приятный парень. Только говорит слишком много. Кое-кому из этих ребят не мешало бы послужить у моего старого полковника. Открывать рот только когда с тобой заговаривают, вот какое правило было у младших офицеров. Что ж, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он удалился и, дойдя до верхней площадки лестницы, закашлялся. Звук при этом получился жутковатый. По мере того как он шел вверх по дорожке и шаги его замирали, кашель не унимался. Лишь однажды в жизни мне приходилось слышать подобное. Так кашлял отравленный газом под Верденом.

Наступила долгая тишина. Я выкурил несколько сигарет. Проверить Кохе! Что ж, Бегину и впрямь предстояло кое-что разузнать.

Поднялась луна, и при свете ее внизу стала видна бамбуковая рощица. Немного правее — песчаная полоска пляжа. Пока я стоял наверху, тени сместились и послышался женский смех. Это был мягкий, приятный звук, немного удивленный и очень нежный. На свет вышла пара. Я увидел, как мужчина остановился и привлек к себе женщину. Потом обхватил ладонями ее лицо и стал целовать в глаза, в губы. Это были небритый француз и его блондинка.

Какое-то время я наблюдал за ними. Они разговаривали. Потом опустились на песок, и он предложил ей сигарету. Я посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Я загасил сигарету и прошел через террасу к ступенькам.

Тропинка была крутой и извилистой. Я шел медленно, прикрывая лицо рукой от росших по обе ее стороны кустов. Между тем местом, где тропинка наверх обрывалась, и входом в здание была маленькая мощеная площадка. Подошвы моих старых кожаных сандалий успели истончиться, и шагов слышно не было. Уже недалеко от двери я остановился и застыл на месте. В холле было темно, только через стеклянную перегородку, отделявшую от него кабинет Кохе, проникало немного света. Дверь в кабинет была открыта, и изнутри доносились голоса — Кохе и еще какого-то мужчины. Они говорили по-немецки.

— Завтра я снова попробую, — говорил Кохе, — но, боюсь, все это бесполезно.

Наступило молчание. Его прервал собеседник управляющего. Голос у него был басовитее, но говорил он тихо и разобрать его слова было нелегко.

— Да уж, постарайтесь, — неторопливо сказал он. — Я должен знать, что случилось. И что мне делать дальше.

Снова молчание. В этих паузах ощущалась какая-то странная напряженность.

— Ладно, Эмиль. Попробую еще раз. Спокойной ночи. Приятных снов.

Тот не ответил. В холле послышались шаги. Сердце у меня бешено заколотилось. Я поспешно отступил в тень от стены. В проеме двери появился и постоял какое-то время мужчина. Я узнал его одежду, хотя лица раньше не видел. Это был человек, которого официант называл Хайнбергером.

Он быстро зашагал вниз к террасе, но на мгновение оказался на свету, и я успел заметить тонкие твердые губы, мощные скулы, впалые щеки, четко очерченный большой лоб. Впрочем, все это было не важно, я не стал особо разглядывать его черты. Ибо увидел нечто другое, с чем не сталкивался с тех пор, как уехал из Венгрии: глаза человеческого существа, которому надеяться оставалось на одну только смерть, лишь она могла положить конец его мучениям.

Открыв ставни, я задернул шторы и со вздохом облегчения лег в кровать. Я очень, очень устал.

Какое-то время я лежал с закрытыми глазами, надеясь, что мое тело само погрузится в сон. Но в голове металось слишком много мыслей. Лоб и щеки пылали, и подушка тоже сделалась теплой и влажной. Я повернулся на другой бок, открыл глаза, снова закрыл. Поль Хайнбергер и Эмиль Шимлер. Эмиль Шимлер — это Поль Хайнбергер. Кохе должен продолжить какие-то попытки. Шимлер должен знать, что случилось. Шимлер и Кохе. Шпионы, оба. Я узнал правду. Когда? Завтра утром. Ждать долго. Рано. В шесть утра. Нет, почта еще закрыта, да и Бегин спит. Бегин в пижаме. Отвратительный жирный слизняк. Он сразу все поймет. Абсурд. Господи, до чего же я устал. Надо заснуть. Хайнбергер — это Шимлер. Шпионы.