Анатолий Ромов - "Таможенный досмотр" Страница 10

По-моему, сколько бы я ни пытался приписать Тюле знакомство с Горбачевым, он в самом деле не знает явщика. Я спрятал фото.

— Это все? — сказал Тюля.

— Нет. Если можно, еще пару вопросов. — Он вежливо качнул головой. — Я интересуюсь крупными вещами. Конкретно — плавающими. Что и где плавает. Крупное, серьезное, солидное.

— Что значит — серьезное и солидное?

— Ну, скажем, не меньше, чем тысяч на пятьдесят.

Тюля усмехнулся. Покачал головой.

— Шутите. То, что было раньше я уже забыл. Если что и плавало на такие суммы, то давно уже уплыло А сейчас… Сейчас, как сами знаете не занимаюсь.

Тюлю не устраивает игра в откровенность. Что ж, остается одно — нажать на него. И нажать покруче.

— Вы что, серьезно хотите сказать, что ничего не знаете?

Тюля покосился. Вздохнул.

— Хорошо. У моего знакомого в Москве есть три дощечки, шестнадцатый век. Каждая на десять—двенадцать тысяч, не более. Естественно, разрешение от Третьяковки. Могу дать телефон.

Кажется, я действительно произвел на него впечатление полного профана — если он так элементарно пытается сейчас меня обойти. Разрешение от Третьяковки.

— Вы знаете, Виктор, интересно. И все-таки мелковато.

Тюля сразу по моему тону понял свою ошибку. Аккуратно стряхнул пепел. Да, держится он образцово.

— Вы просите сведений о вещах на какие-то чудовищные суммы.

— А что, таких не бывает?

— Бывают. Но мне они пока неизвестны.

— Ну а если все-таки вспомнить? Скажем, в кругу Мони?

Тюля молчит. Кажется, он что-то решает про себя.

— Если вы имеете в виду панагию Грозного — это обычный фуфель.

Вот это уже разговор.

— А что не фуфель?

Тюля думает. Или делает вид, что думает.

— Хорошо. Вы что-нибудь слышали о короне Фаберже? И орденах?

Неужели зацепил? А почему бы ему и не помочь нам, в конце концов? Да, он делец. Но ведь и делец должен когда-то пойти на уступки.

— Краем уха, — говорю я. Так и надо сейчас отвечать — нейтрально. — И что-то несерьезное.

Корона Фаберже — информация Эдика. Тюля о наличии у меня этой информации не знает. Значит, все-таки выплывает корона? Но вместе с ней какие-то “ордена”, о которых Эдик не говорил.

— Ордена? — Я нарочно помедлил. Я заметил — товарищи Тюли в углу довольно внимательно следят за тем, как он разговаривает со мной. Очень, хорошо, пусть следят. — А… что это?

— Награды какого-то нашего крупного полководца. Не то Кутузова, не то Суворова. Уплыли из какой-то церкви.

— А где они могут ходить?

Тюля усмехнулся. Да, вопрос был задан мной уж слишком “в лоб”.

— Слышал, что где-то в Псковской или Новгородской области. Всего их, кажется, штук пятьдесят. С камнями. Больше ничего не знаю.

Кажется, из дальнейшего разговора с Тюлей ждать нечего. Но хватит и этого. Теперь можно спросить то, что сейчас меня волнует меньше, но все-таки спросить об этом будет, как выражается Валентиныч, грамотно.

— Виктор, последний вопрос. Вы не знаете такого Зенова? Зенова Григория Алексеевича? Местный житель?

— Зенова… — Тюля помедлил только секунду. Но этой секунды было достаточно, чтобы понять: правды, по крайней мере, полной правды, сейчас он мне не скажет. — Где-то похожее слышал. Но где, не помню. Честное слово, не помню.

Помнишь, Тюля. Готов биться об заклад, что отлично помнишь. Только почему-то не хочешь сейчас об этом говорить. Хорошо. Это дает мне теперь некое преимущество. Тюля осторожно кладет в пепельницу погасшую сигарету. Смотрит на меня. Я изображаю дружескую улыбку.

— Было очень приятно познакомиться.

— И мне приятно. — Кивнув, Тюля встает. Я вижу, как он медленно пробирается к своему столику. Сел. Кажется, Ант давно стоит сзади, я это почти чувствую спиной.

— Что-нибудь еще? — наклонился Рейн.

— Нет, нет, спасибо.

Мы с Антом расплачиваемся и спускаемся вниз. Здесь, у входа в гостиницу, сейчас, в середине вечера, сравнительно пусто и тихо. Дремлет швейцар, на часах над ним восемь. Значит, мы вполне еще можем успеть к Зенову. По взгляду Анта я понимаю, что и он сейчас думает о том же и еще о том, стоит ли вообще “гореть на работе” и допускать переработку.

— Ну что? В машину? — говорит он.

— Да. Ты садись, а я быстро звякну Эдику.

А вечер тихий. Тихий, очень тихий. Может быть, плюнуть пока на Зенова? И поехать с Антом в яхт-клуб? А с Зеновым успеется еще. Поговорим завтра. Нет. Да и потом, для яхт-клуба вечер как-то все равно уже сломан. Я подошел к телефону, набрал номер лаборатории. Через три гудка раздался щелчок, и голос Уфимцева сказал:

— Вас слушают.

— Эдик, это я. Прости, ты не слышал ничего о неких “орденах”? Предположительно — это пропавшие награды какого-то нашего крупного полководца, не то Кутузова, не то Суворова?

— Орденах? Подожди, подожди. Орденах? Что-то такое слышал.

— Ты можешь разузнать поточней? Кажется, эти ордена связаны с какой-то церковью то ли в Псковской, то ли в Новгородской области.

Пока мы ехали к Зенову, Ант не без интереса выслушал мой рассказ о разговоре с Тюлей.

Зенов жил в новом районе. Мы с Антом поднялись на пятый этаж типовой двенадцатиэтажной коробки, нашли нужную квартиру, позвонили. Дверь почти тут же открылась. За ней стоял мужчина небольшого роста, полный, с одутловатым лицом, мешками под глазами. Выбрит он был не очень чисто, и вообще, казалось, он выглядит каким-то не очень свежим. Да, это Зенов — его фотографию я изучил достаточно хорошо.

— Григорий Алексеевич? — спросил я. — Мы не ошиблись?

— Проходите… Вот сюда, сюда. — Зенов пропустил нас в коридор и открыл еще одну дверь, пропуская в очень большую комнату. Стены комнаты были закрыты полками с фарфоровыми, серебряными и бронзовыми статуэтками, хрустальными вазами и книгами. Зенов усадил нас, и мы втроем довольно чопорно обменялись фамилиями, именами и отчествами.

— Григорий Алексеевич. Будем говорить прямо. Нас интересует…

Он не дал мне договорить:

— Знаю.

Я вынужден был замолчать. Ант отвернулся, и я понял, что это значит: “Не знаю, как считаешь ты, но мне кажется, пусть говорит”.

— Тюля. Шакал. Кажется, еще и Кузнечик. Алик Ерофеев, Гарик Фардман, Витя Губченко. Я их видел, они здесь. Скажу прямо, они тут ничего не потеряли. Как они выражаются, без мазы.

Тема другая. Вся эта тройка меня, в общем, сейчас интересовала лишь во вторую очередь. Главное, что я хотел бы выяснить, почему в записной книжке Горбачева оказался телефон Зенова. Но мне пришлось, отложив пока это, поддержать тему:

— Почему такая уверенность?

— Очень просто. Не знаю, как Фардман, но Алик и Виктор мелочиться никогда не будут. Значит, вопрос пойдет штук примерно на десять—пятнадцать. При этом пятьсот процентов, что Алик или Виктор, если приедут делать дело, никогда не остановятся в “Виру”. Виктор, во-первых, скорее всего пришлет “шестерку”. А если уж приедет сам, то тихо. Может быть, даже сойдет с московского поезда за остановку до Таллина, а потом уже доедет на автобусе. И остановится у частника. Знаете, на дачах в Пирита. Стоит постучаться в две-три калитки. И уж никому здесь не покажется, а тем более мне, скажем.

Разговор, как мне показалось, взбудоражил Зенова. Он встал, подошел к окну.

— И никогда уж они не снизойдут — в делах — до соседства с Кузнечиком. В смысле Шакал или Тюля. Кузнечик — мелкота.

— Почему же сейчас снизошли?

— А сейчас что? Развлечение. Кузнечик веселый парень, в компании незаменим. Ля-ля и так далее. Сейчас они еще заплатят ему, чтобы он с ними поехал.

— Вы их хорошо знаете?

— Еще бы мне не знать. Из-за этого… дерьма, — я почувствовал, голос Зенова стал хриплым, злым. Потом в нем проскользнула какая-то боль, искренняя печаль. — Вы не знаете, какое это… болото. Даже… даже не в их законах. Законы — бог с ними. На то они и… Воровские, конечно, но это… так уж. А в самом смысле… в духе. Пустота. Такая пустота. Вы видите меня? Кто я теперь? А ведь я был. Теперь меня нет. Вот что со мной стало. Я сейчас обломок. И знаете почему?

Интонация его голоса вынудила меня спросить:

— Почему?

Зенов подошел к креслу. Сел.

— А по очень простой причине. Я боюсь.

— Чего же вы боитесь? Конкретно?

— Смерти боюсь. Секим башка. Чик-чик.

Его кривляние вдруг ушло, он стал каким-то обычным, совсем обмякшим.

— Причем резать-то меня никому не за что. А еще. — Он щелкнул пальцами, сопровождая этим жестом движение руки в сторону полок. — Ну. боюсь вот это потерять. Эти вещи мне дороги. В них тоже вложено немало. Я не рвач. Сами знаете, фарц я давно бросил. Но вещи люблю. Есть люди, равнодушные к вещам. А для меня эти вещи, эти книги дороги. За ними многое стоит. Но почему я боюсь их потерять? Почему этот страх? — Он снова встал и подошел к полкам. — Вы… хотели меня о чем-то спросить?