Последнее приключение Аввакума Захова - Гуляшки Андрей Страница 11

Теперь, много лет спустя после выхода моей первой книжки об Аввакуме, это последнее предположение кажется мне наиболее вероятным. Да, но так ли это важно? Почему бы не принять, в конце концов, такое вполне «нейтральное» объяснение, что в приключениях Аввакума я выражаю некоторые свои мысли о житейских делах? Имеет же право простой ветеринарный врач — всего-то лишь районного масштаба — думать о таких вещах. Ведь личные размышления — разумеется, строго личные, — они как опечатанная дверь, за которую никто не имеет право проникнуть. Даже инспектора Главной дирекции по удоям молока!

Да, счастливыми были для меня эти десять лет! Но, как говорится в прелестном тургеневском стихотворении, счастливые дни отшумели, быстротечные, как вешние воды. Так и это десятилетие промелькнуло в моей жизни, как короткая весенняя, пора.

Разделавшись с последней историей, на авансцене которой фигурировала одна известная балерина, Аввакум вскоре уехал в Италию, чтобы разыскать и изучить какие-то материалы, необходимые ему для работы над новой книгой. Он намекнул мне, что вернется, видимо, скоро, и бодро пообещал писать почаще, чтобы я спокойно работал над своими записками о последнем его приключении. Но случилось так, что первую весточку от него я получил чуть ли не через год. Он прислал мне из Рима открытку с видом на Via Apia[4], на оборотной стороне открытки он написал: «Sic transit gloria mundi»[5]. И больше ни слова.

Некогда по Via Apia проходили победоносные легионы, ехали триумфальные колесницы императоров, видела она и пресыщенных патрициев, и украшенных, словно весталки венками, куртизанок, которых несли в носилках. Теперь эта безлюдная тихая дорога, уходящая к горизонту, с возвышающимися кое-где руинами, напоминала дремлющего в тени старца, которому снятся чудесные, но давно прошедшие времена. Как мне стало грустно. Бедная Via Apia!

Но ведь мог же Аввакум черкнуть мне еще хотя бы несколько слов — сообщить, как он себя чувствует или же в крайнем случае спросить, как себя чувствую я. Ничто не мешало ему написать и пару слов о погоде. Например: «Тут солнечно!» Либо, как это обычно делают те, кто находится за пределами родины, уведомить меня — всерьез или просто утешить, все равно: «Тогда-то и тогда-то намереваюсь вернуться!» Ему же ничего не стоило написать несколько этих общепринятых фраз. Но он их не написал. Более того, он даже не сообщил своего адреса! Короче говоря, он не желал получить от меня ответ.

Ну, ладно, Via Apia — это просто старец, вспоминающий славное, но далекое прошлое. Открытка не испортит мне настроения: человек я не сентиментальный и не люблю печальные пейзажи! Разорвав ее на мелкие кусочки, я швырнул их в очаг, чтобы они превратились в дым.

Потом мне вспомнилась моя прошлая солдатская жизнь, и так захотелось снова забросить за плечо походный мешок и отправиться по старым тропам, хотя теперь мне полагалось находиться в районном центре. Меня повысили в должности, сделали старшим врачом, и, выходит, мне уже не к лицу забрасывать за плечо какие-то мешки и скитаться по всяким тропам.

Как бы там ни было, я все же отправился. Но старые тропы были уже не теми, какими я знал их десять лет назад. Некоторые превратились в асфальтированные дороги, и по ним мчались легковые машины. Запахи дикой герани и тимьяна, пьянящий аромат цветущей бузины — эти прелести моего края теперь сосуществуют с клубами автомобильного чада и запахом бензиновой гари. Деда Богдана уже нет среди живых, Райна вышла замуж против воли родителей за какого-то знатного шахтера и уехала с ним в Мадан. Та самая Балабаница, которая, как крепкое вино, кружила мужчинам головы, уже перешагнула за четвертый десяток и превратилась во вполне солидную матрону — ни о какой Мессалине теперь не могло быть и речи. Да, изменился окружающий мир, и солдату было не так уж интересно бродить по облагороженным цивилизацией тропам.

Кого побеждать, чьи женские сердца покорять, какого косматого лесного владыку вызывать? Даже обе красавицы коровы, Рашка и Лапка, уже превратились в воспоминания.

И вот пришло солдату время почувствовать себя тем космонавтом, который летал по просторам галактики всего лишь каких-то десять лет, но, вернувшись на Землю, понял, что в действительности он летал не десять, а сто лет. Потому что десять лет небесных равнялись ста годам земным. И настолько переменились за эти сто лет родная планета, нравы ее обитателей, что он не мог их узнать и почувствовал себя пришельцем из другого мира.

Вот какой мертвой точки достиг я на своем жизненном пути! А хотелось ли мне переступить через нее — один бог ведает, потому что в груди моей уже не пылали жизнеутверждающие чувства. Вокруг моего сердца образовалась пустота. Дела мои принимали явно плохой оборот. Но прежде чем случиться самому худшему — а это уже казалось неизбежным, — из Италии вернулся Аввакум. Словно сама судьба пригнала его сюда или какое-нибудь кибернетическое устройство. А может, его своевременное возвращение было чистой случайностью. Из этих трех вероятностей одна, безусловно, в мою пользу, а может быть, действовали в мою пользу и все три одновременно. Ладно, как бы там ни было, Аввакум сразу, просто тотчас же, понял, что с чувствами у меня обстоит неважнецки. С первого взгляда ему стало ясно: не все ладно в королевстве Датском! Поэтому на следующий же день он предложил мне, как будто это невзначай пришло ему в голову, покинуть Родопские края.

— Если человек засиживается на одном месте и на одной работе, он начинает скисать! — сказал Аввакум и, улыбнувшись, добавил. — Конечно, если служба его не архиерейская!

Он повез меня обедать в загородный ресторан на Витошу, и там, как будто заказ был сделан заранее, официант подал нам жареного петуха, начиненного крепко наперченным фаршем из печенки и риса, туршию, козий сыр и теплые ржаные лепешки, украшенные посередке жареным яйцом. Налил нам в объемистые глиняные чарки красное вино.

— Какой сегодня день? — спросил Аввакум.

— Среда, двадцать четвертое октября, — машинально ответил я.

— Именно в этот день одиннадцать лет назад мы сидели с тобой за таким же точно столом, но настоящим, деревенским. Угощались жареным петухом, козьим сыром и горьким перцем. А ты помнишь, где это было?

Кровь горячей волной хлынула мне в сердце, и в моей остывшей душе засияло солнце.

— У бай Гроздана, в Момчилове! — улыбаясь, ответил я.

— Сегодня исполняется ровно одиннадцать лет со дня завершения Момчиловского дела, — задумчиво сказал Аввакум. — Одиннадцать лет!.. — Помолчав немного, он налил вина, поднял свою чарку. — Дела давно минувших дней… Были и сплыли! — заключил он и рассмеялся.

Я заметил, что, хоть он и старался казаться веселым, улыбка его была скорее грустной, а в уголках тонких губ пролегли две горькие складки.

— Если человек засиживается на одном месте и на одной работе, он непременно скисает! — вернулся он вдруг к мысли, высказанной утром.

Теперь я уже знал, что он больше не занимается «теми» делами, а с головой окунулся в позднеримскую эпоху и надеется, что через несколько лет доберется до ранневизантийской. Относительно же меня он был твердо уверен, что я должен покинуть село и вообще ветеринарную службу. Самое лучшее, что я мог бы сделать, считал он, — это поступить в какой-нибудь научно-исследовательский институт.

— Их ведь теперь столько развелось! — сказал Аввакум. — Сейчас вот создается специальная Лаборатория вирусологических исследований. Это научное учреждение будет заниматься проблемами вирусологии не только в плане человеческого организма, но и организма животных. Вот самое подходящее место для твоей нежной души!

Я совершенно не был подготовлен к научной деятельности и потому с сожалением пожал плечами. Аввакум, привыкший читать мои мысли, покачал головой.

— Не тревожься! — сказал он. — За какой-нибудь год тебя введут в курс науки о вирусах. Да ты у меня еще таким ученым станешь! Ого-го!