Джесси Келлерман - Чтиво Страница 12

31

— Ты не обиделся, правда, Артур?

— Ничуть.

Было субботнее утро за три недели до свадьбы дочери Пфефферкорна; только что Карлотта сказала, что не приедет на бракосочетание. На тумбочке поднос с остатками завтрака. Витает аромат крепкого кофе. Пфефферкорн поерзал под простыней, и развернутая газета соскользнула на пол. Он хотел ее поднять, но Карлотта его удержала:

— Пусть валяется.

Оба расслабились.

— Спасибо, что пригласил, — сказала Карлотта.

— Дочкина идея.

— Ну вот, теперь чувствую себя совсем виноватой.

— Думаю, она не заметит. Вся в себе.

— Она же невеста.

— Я не в укор, — сказал он. — Но она не расстроится.

— Может, поехать… — неуверенно сказала Карлотта.

— Не надо, раз не хочешь.

Помолчали.

— Хочу и не хочу, — сказала она.

Пфефферкорн не ответил.

— Будет тяжело увидеть ее взрослой.

— Понимаю.

Карлотта покачала головой:

— Дело не в том, что почувствую себя старой. Нет, и в этом тоже, но я другого боюсь.

Помолчали.

— Делаешь выбор, — сказала она, — только не знаешь, чем через двадцать лет он откликнется.

Пфефферкорн кивнул.

— Я сама так решила. Сама. Билл пытался меня переубедить, но я не раздумала.

Помолчали. Что-то мокрое стекло по его плечу.

— Ну что ты, — сказал он.

— Извини.

Он отвел волосы с ее лица, поцеловал в щеку, потом в другую.

— Думаешь, еще не поздно? — спросила она.

— Все возможно.

Карлотта рассмеялась и вытерла слезы:

— Да здравствует современная медицина.

— Хочешь затеять прямо сейчас, да?

— Пожалуй, нет, — сказала она.

— Предприятие весьма хлопотное.

— По слухам.

— Уж поверь.

— Вот и Билл всегда отмечал. Какой ты потрясающий отец.

— Ему-то откуда знать?

— Мы восхищались, как ты один справляешься.

— Не было вариантов.

— Не скромничай.

Он промолчал.

— Наверное, иногда ты думал, что все могло сложиться иначе, — сказала она.

Пфефферкорн не ответил. Тридцать лет он избегал этого вопроса и лишь теперь, когда ответ стал не важен, вроде бы успокоился.

— Прости, — сказала она.

— Ничего.

Потом лежали молча. В доме было неслыханно тихо. Ни скрипа половиц, ни вздоха кондиционера. Так и задумывалось, говорила Карлотта. Покой и тишь, уединенность и безлюдье. Весь особняк был сверхнадежно изолирован, особенно хозяйская спальня. Хватит уже так ее называть, говорил себе Пфефферкорн. Пусть будет «ее комната». А то и просто «наша». Да бог-то с ним, это детали.

Карлотта села.

— Давай сегодня почудим.

— Заметано.

Она сбросила одеяло и пошла в ванную. Зашипел горячий душ. Перегнувшись с кровати, Пфефферкорн поднял газету. Неизменно угнетающие заголовки: терроризм, безработица, глобальное потепление, допинговые скандалы, беспорядки в Злабии. Он бросил газету, прошел в ванную и вместе с Карлоттой встал под душ.

32

В результате Пфефферкорн потратил на свадьбу втрое больше оговоренной доли. Это его не трогало. Он твердо решил дать дочери все, что та пожелает. На второй примерке она вдруг углядела в дальнем конце магазина другое платье, потрясающее, именно то, какое хотела. Пфефферкорн и глазом не моргнул. Выписал чек. Матушка жениха потребовала, чтобы на столе были только первосортные биопродукты. Пфефферкорн слова не сказал. Выписал чек. Руководитель оркестра заявил, что пятерых музыкантов маловато для праздничной атмосферы. Лучше девять, сказал он, и Пфефферкорн безропотно достал чековую книжку Предполагавшийся скромный обед разросся в многолюдное двухдневное пиршество с увеселениями. Пфефферкорн выписывал чек за чеком, но в знаменательный день, видя дочкину радость, понял, что все сделал правильно.

Торжество отгремело. Взмокший, в помятом смокинге, Пфефферкорн сидел в вестибюле, прислушиваясь к грохоту сдвигаемых стульев, доносившемуся из зала. Перед тем гости один за другим мяли его руку, поздравляли и спотычно шли к выходу, где их ждал любезный слуга. Литагент простился одним из последних, и сейчас Пфефферкорн раздумывал над его словами.

— Славно погуляли, — сказал агент. — Звякните, когда оклемаетесь.

Пфефферкорн понял намек. На волне успеха «Кровавых глаз» он поддался уговорам и подписал выгодный контракт на три следующих романа о Гарри Шагрине. Приближался срок сдачи первой книги, но пока никто не видел даже наброска. Издатель уже нервничал. Пфефферкорн ему сочувствовал. Поводы нервничать были: он еще ни слова не написал. При заключении контракта Пфефферкорн обозначил схему на ходу сочиненного сюжета, который впоследствии оказался никудышным. Паника еще не навестила, но притаилась за углом. Плана не было. Он никогда не писал план. В отличие от Билла. Но он не Билл.

— Не грусти.

Под руку с новоиспеченным мужем подошла дочь. Босая, изящная, сияющее лицо в обрамлении прядок, выбившихся на висках. От ее красоты аж теснило в груди.

— Все понятно, — сказала она. — Упадок сил.

— Да нет, я печалюсь из-за счета, — ответил Пфефферкорн.

Дочь показала ему язык.

— Вроде бы ваши устроены? — обратился Пфефферкорн к новообретенному зятю.

Родители Пола ночевали в гостинице, утром уезжали домой. Никого не извещая, Пфефферкорн оплатил им люкс.

— Превосходно. — Жениховская бабочка Пола исчезла, из оттопыренных карманов пиджака выглядывали туфли новобрачной. — Вы молодчага, папа.

Повисло молчание.

— Ну что, — сказал Пол, — брачное ложе заждалось.

Покоробленный, Пфефферкорн отвел взгляд.

— Ты иди, — сказала дочь. — Я догоню.

— Хочу перенести тебя через порог.

— Тогда подожди на улице.

— Мужчине остается лишь ждать.

— Я скоро.

Пол ухмыльнулся и ушел.

— Извини, — сказала дочь. — Наклюкался.

Придвинув стул, она села рядом. Оба смотрели, как рабочие разбирают танцпол.

— Ничего, что он назвал тебя папой?

— Ничего, если мне называть его «сынок».

Дочь улыбнулась и взяла его руку:

— Спасибо тебе за все.

— На здоровье.

— Я знаю, все вышло гораздо дороже.

— Оно того стоило.

На тележке рабочие увезли кусок настила.

Пфефферкорн понимал: надо что-нибудь сказать, возможно, дать напутствие. Но как избежать пустозвонства? Дочь как никто другой знала, каким несчастьем было его собственное супружество. Всякий другой отец брякнул бы: «Я тебя люблю» — и был бы доволен. Но ведь это немыслимая банальность. Если не можешь сказать что-нибудь неизбитое, лучше молчи вообще. Как он всегда и поступал. Его немота объяснялась еще и другими, застарелыми причинами. Вынужденный быть отцом и матерью, он скверно справлялся с обеими ролями, и когда подросшая дочь стала указывать ему на ошибки, сердце его слой за слоем покрылось непроницаемой коростой. Иных вариантов не было. Если б дочь догадалась, как сильно он боится потерять ее любовь, он бы лишился остатков своей хилой власти над ней. Вот и сейчас он подавил чувства и спрятался за практичность:

— Если понадобится помощь, сразу дай знать.

— Мы справимся, папа.

— Никто не говорит, что не справитесь. Когда я был в твоем возрасте, жизнь обходилась гораздо дешевле. Ты молодая, но это не значит, что надо мучиться.

— Папа…

— Просто скажи «хорошо». Ради меня.

— Ладно — сказала она. — Хорошо.

— Спасибо.

Уехал еще кусок настила.

— Пожалуйста, знай, что я тобой очень горжусь, — сказала дочь.

Пфефферкорн промолчал.

— Я всегда в тебя верила. Знала, что в тебе это есть. Чувствовала: все получится, и вот оно произошло. И теперь я… так счастлива…

Пфефферкорна слегка замутило.

Убрали последний фрагмент настила.

— Как быстро разобрали, — сказала дочь.

Помолчали. Свет пригас.

— Кажется, сигналят.

Пфефферкорн выпустил ее руку.

— Доброй ночи, папа.

— И тебе. Милая.

— Да?

Пфефферкорн помешкал. Сейчас она уйдет, это последняя возможность что-нибудь ей сказать.

— Смотри, чтоб он тебя не уронил.

33

Пфефферкорн обедал с агентом.

— Отменное торжество.

— Спасибо.

— Мне доводилось бывать на еврейских свадьбах, но ваша — одна из лучших, если не лучшая. Обожаю хору.[8]

— Да, забавно.

Агенту подали многослойный салат в высокой вазочке. Поворошив его вилкой, он подцепил лист латука.

— Ну а теперь опять к станку.

Пфефферкорн кивнул, намасливая рогалик.

— Позвольте узнать, как продвигается дело.

— Продвигается, — ответил Пфефферкорн.

— Все прекрасно понимаю, — сказал агент. — Не хочу вас торопить.