Иван Дорба - Под опущенным забралом Страница 12

На душе у Чегодова было тоскливо, и если бы не Анка, с которой он по настоянию хозяйки поселился «молодоженом» в светлице, не ее преданная и какая-то экзальтированная любовь, он, наверно, ушел бы куда глаза глядят. И еще: по вечерам Анка, пощипывая струны гитары, пела мелодичные украинские песни. Знала она их великое множество. И когда наступали сумерки, Олег ждал той минуты, когда, поужинав «чем бог послал», садились поближе к печке, в которой горели дрова, и Анка, чуть прищурясь, глядя в огонь, негромко и задушевно запевала. Первые звуки ее голоса были едва уловимы, словно доносились издалека, потом она переводила взгляд на него, и ее чуть надтреснутый, полный затаенной страсти, хватающий за сердце голос крепчал и ширился, а глаза мерцали манящим блеском.

Пели они и хором. Так и коротали долгие зимние вечера.

И наконец, провожаемые ласковой улыбкой Параски, уходили к себе в светличку и после жарких объятий и ласк, крепко обнявшись, засыпали молодым, здоровым сном.

Страстная, преданная и жертвенная любовь Анки увлекла и Олега, Он видел, как менялась эта молодая и неудачливая женщина, хорошела с каждым днем, становилась мягче, ласковей и, казалось, любила весь мир. В ней проснулся интерес ко всему, что волновало ее «коханого», и она жадно слушала и запоминала все то, что он ей рассказывал.

Зима в этом году в Залещиках выдалась на редкость снежная и студеная. Особенно морозно было у них, в долине Днестра. Морозно и ветрено. Свирепая поземка выдувала до полуночи из хаты все тепло. Приходилось вставать и не давать угаснуть огню в печке. Стало не хватать дров.

Бойчук с Олегом притащили на санках сухостою, благо лес рядом. Потом привезли соседке, одной, другой, третьей. А там уже каждый день ходили в лес по дрова для всей Злодийвки, получая взамен хлеб, сало, самогон, а то и деньги. Так и перезимовали. Незаметно подкралась весна, зазвенели ручейки, широко разлилась река, зазеленела травка, прилетели птицы, зацвели подснежники и фиалки. Под ярким солнцем на сырых лугах распустились нежно-голубые, как бирюза, лепестки незабудки.

Как-то уже в конце мая Анка подбежала к работавшему в огороде Олегу и поманила его к себе:

— Мий коханочку! Ось тоби незабудка, — прошептала она, — щоб не забув!

Он понял, что это ворожба, что, когда дают незабудки своему суженому, девушка твердит про себя: «Вот синий цветочек, его зовут незабудкой. Положи его на сердце и думай обо мне». Он прижал букетик к груди и увидел, как в ее голубых глазах заблестели слезы.

— Из этих твоих слезинок тоже вырастут незабудки, такие же голубые и прекрасные, как твои глаза, — сказал он растроганно и подумал: «Бедная незабудочка, прилепилась ты к колючему перекати-полю, которое гонит ветром бог знает куда!»

А она прижалась к его груди и прошептала, опустив глаза:

— У нас будет сынок… — и метнула на него испуганный взгляд.

— А почему не дочка? — улыбнулся он, но предчувствие неминуемой беды легло ему на сердце…

А в мире нарастали грозные события. В апреле гитлеровцы напали на Югославию, Румыния примкнула к оси. Война шла совсем рядом.

В конце июня, после ожесточенного сопротивления небольшого воинского подразделения, которое в течение суток сдерживало натиск двух рот, немцы ворвались в Залещики. Глубокой ночью в их дом постучался раненый лейтенант. Его кое-как перевязали и уложили в светлице, с тем чтобы потом спрятать у соседа в хлеву, но до этого его следовало показать местному лекарю. Чегодов и Бойчук, убедившись, что бой кончился, пошли за лекарем.

— Немцы злые как черти, — заартачился фельдшер, — побили их тут много, сейчас рыщут по хатам, ищут раненых, многих пристреливают. Повесили нашего председателя. Звери какие-то! Боюсь сейчас идти! Загляну вечером. Куда он ранен?

— В живот.

Лекарь покачал головой и присвистнул.

— Ладно, пойдем. Поглядим, можно ли что сделать. Спрятать его надо. Ненароком немцы обнаружат. — Фельдшер вышел во двор. — Не у вас ли? — прислушиваясь к выстрелам, спросил он. У Олега екнуло сердце.

— Сейчас я сбегаю и погляжу, где там стреляют. — И кинулся задами по огородам к дому тетки Параски. Прежде чем зайти домой, постучал к соседу.

— Утикай, там всих пострелялы! — притворив дверь, тихонько сказал тот: — Воны ще там! Фашисты! Убьють!

Сжимая пистолет, Олег, пригнувшись, прокрался вдоль плетня в свой двор, кинулся к хате и заглянул в окно светлички. На полу в луже крови лежал лейтенант. Он был мертв. В руках он сжимал автомат.

Олег пробрался к крыльцу. Сквозь распахнутую настежь дверь увидел, что в глубине горницы на земляном полу, раскинув руки, ничком лежит тетка Параска.

«Где Анка? — Он заглянул в запечье, окинул взглядом комнаты и выскочил на крыльцо. — Может, на чердаке?» — и тихо позвал:

— Анка!

Никто не откликнулся. И вдруг из глубины огорода, где стояла банька, раздался приглушенный женский крик.

Олег бросился через огород. Когда был уже совсем близко, жуткий вопль повторился, и тут же раздался грубый мужской смех. Олег рванул дверь в предбанник.

В баньке на лавке лежала распростертая Анка, над ней склонились три здоровенных немца.

Шум открывшейся двери, ворвавшийся сноп света заставил их обернуться. В глазах солдат отразилось удивление и возмущение, но только не страх. Никто из них не успел опомниться. Олег стрелял уверенно, как в цель. Выстрел — смерть! Выстрел — смерть! Выстрел — смерть!

Двое свалились сразу, третий сделал два шага и рухнул прямо под ноги Олегу. Пересилив тошноту, Олег переступил через корчившегося в агонии немца, подбежал к Анке и только теперь увидел, что ее обнаженное тело сплошь покрыто кровавыми ссадинами, синяками и ожогами. На него смотрели расширенные от ужаса и боли глаза. Потом, как-то странно скривив рот, Анка пролепетала, с трудом шевеля распухшими искусанными губами:

— Опоздал, мий коханый!

Олег вытащил из ножен у одного из немцев тесак и разрезал полосу холщовой рубахи, которой ее связали. Анка села и бессмысленно уставилась в угол.

— Запизно, коханый! Запизно! — шептали ее губы. Олег огляделся по сторонам в поисках ее одежды.

Платье, все изорванное, валялось на полу вместе с затоптанным сапогами и окровавленным бельем.

— Посиди, родная, сейчас я принесу тебе что-нибудь из одежды. Надо уходить. Посиди и постарайся успокоиться. Постарайся, родная! — Он наклонился, поцеловал ее в лоб и побежал к дому.

Бойчук и лекарь стояли на крыльце, тупо глядя в глубь хаты. Лица их заливала бледность.

— Чего смотрите? Похоронить их надо. А с немцами я разделался. Анку, гады, мучили! — Он вбежал внутрь, отворил шкаф, схватил первое попавшееся платье. Потом подошел к комоду и начал рыться в белье. В этот момент донесся глухой выстрел. «Неужели опять немцы?» Олег опрометью бросился к бане.

Анка сидела на том же месте, прислонившись к стене, голова ее была запрокинута, кровь струйкой стекала с виска по щеке и капала на голую грудь, рядом на лавке лежал пистолет. Глаза ее еще жили, но из них уже уходило тепло. «Ах, незабудки мои», — прошептал Олег и заплакал…

Всех троих они похоронили за огородом и банькой, на бугорке, где часто сидели с Анкой, любуясь красавцем Днестром, дубами на том берегу и зелеными лугами. Над их общей могилой наспех водрузили крест: две доски, одна вдоль, другая поперек, подлинней и покороче, связав их полотняной полосой Анкиной рубашки.

— Ось, немов и усе! — Бойчук перекрестился. — А зараз, хлопци, треба втикаты, ненароком нимци заявлються! — и вопросительно поглядел на Чегодова.

— Погоди!

Олег спустился с пригорка в балку, нарвал там букетик незабудок и, поднявшись, положил на могилу.

— Есть предание, и я верю в него, — горестно сказал он, — незабудки обладают волшебным свойством закалять сталь. Для этого докрасна раскаленный стальной клинок охлаждают в их соке, и лезвие его будет резать даже точильный камень. Слышал я, будто бы так готовят знаменитые толедские и дамасские клинки. — Олег помолчал. — Так вот, пусть сок незабудок закалит крепче стали нашу память о здесь содеянном. Поклянемся, что никогда этого не забудем! Поклянемся, что будем карающей сталью! Они это слышат! — И указал пальцем в сторону могилы.

— Клянусь! — глухо и торопливо произнес Бойчук.

— И я теж! — прошептал лекарь.

— Клянусь! — строго заключил Олег и удивленно посмотрел на лекаря. Бойчук открыл было рот, чтобы что-то объяснить, но лекарь поднял руку и твердо и внятно произнес:

— Клянусь! Я, честный человек, буду дамасской саблей! Толедским клинком!…

Захватив с собой обмундирование, документы и оружие немцев, они подожгли баньку, потом зашли попрощаться «з ридной хатою», набрали побольше харчу и навсегда покинули милую их сердцу Злодийвку.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ