Леонид Могилев - Клон Страница 12

Он должен был теперь просто отдыхать. Реабилитироваться. Для таких целей и существовал «профилакторий». Конспиративная квартира под Москвой. И то, что его отправили вдруг в отстойник под Смоленском, могло объясняться только очень важными обстоятельствами. В поселке этом должен был лично появиться чеченец, которого никогда нельзя было увидеть в телерепортажах. Да и фамилия его была не на слуху. Он отвечал за конспиративную работу в трех центральных областях России, читал лекции на самых успешных курсах террористов, в том числе и Славке, и то, что человека такого уровня отправляли в Россию, означало, что контрольный пакет был вскрыт. Эпилог приближался.

Одно из имен резидента было Салман Мамедов. Несмотря на пластическую операцию, которую сделали чеченцу, Старков узнал бы его при личной встрече.

Тот канал, по которому Мамедов должен был появиться, предполагал с его стороны некие меры безопасности. Прежде место должно было быть проверено. И вот это движение, похожее на движение воздуха, на иллюзию проверки, Славка должен был почувствовать. Совершенно необязательно Мамедов приходил в общежитие и ложился на койку. Но его люди должны были сделать это обязательно.

И они пришли. Только совсем не так и не вовремя.

Документ, который покамест открывал все двери и все шлагбаумы, был с ним. По крайней мере, обычные блоки и патрули ему не страшны еще день-другой. Пока не пройдет приказ, не уйдут ориентировки.

Ему нужны были сейчас три вещи: нора, связь и второй номер, ведомый. Посыльный и ординарец. Связной и телохранитель. Душеприказчик.

И еще он хотел отправить на Большую землю ту женщину.

Водопровод в Брагунах не работал давно. То, что в ежедневные обязанности Стелы входило хождение к колодцу, он помнил. В дом Бадруддина идти все же остерегся. Когда-то сюда привели эту молодую женщину, спасенную им во время демократических забав чеченской молодежи в русском еще Грозном. Та ночь не относилась к любимым воспоминаниям Старкова. Как и тот день в Буденновске. Тогда власть занималась видимостью наведения порядка, а то, что Старков спас именно ее, было чистой случайностью. Глаза у нее были какие-то необыкновенные.

Каждый новый человек в поселке отслеживался, становился предметом сыска. Документ, подписанный в свое время Дудаевым и продленный его преемником, позволял ему не волноваться. Но и появление в поселке человека с таким документом тоже было событием незаурядным. А ему сейчас не нужна была гласность.

Он просто угадал. Стела вышла в то самое время. В семь утра.

— Веди себя спокойно. Это я.

— Здравствуй.

— Больше ничего не хочешь сказать?

— Слишком много. И…

— Как тебе тут жилось?

— По-всякому.

— Тебя обижали?

— У Бадруддина было три сына. Остался один.

— У тебя было со всеми?

— Только с теми, что не вернулись с войны.

— А с третьим?

— Старик хочет, чтобы мы поженились.

— И что?

— Ты пришел забрать меня отсюда?

— Правильно. У меня большие неприятности. Мне нужно исчезнуть. Но к тебе придут. Будут пробовать узнать что-то про меня. Считай, что твое житье здесь закончилось. Те деньги, что я заплатил, уже ничего не значат.

— Ты что-то натворил?

— Я не тот, о ком ты думаешь. Я работаю на федералов.

— Я догадывалась.

— Не ври.

— Нет, правда.

— Я выведу тебя отсюда и переправлю в Россию. Там тебе помогут.

— У меня там нет ни одной живой души.

— Я потом вернусь.

— Ко мне?

— Чтобы тебе помочь.

— Я бы никуда не поехала. Я привыкла.

— Я сам привык.

— Давай вернемся, когда здесь не будет бандитов.

— Значит, никогда. И вот что. Ты слишком долго говоришь со мной. Иди в дом. Собирайся. Часа через два выходи за кладбище.

— Кстати о кладбище. Здесь тот человек.

— Какой?

— Тот, с которым я Новый год встречала.

— Как он сюда попал?

— Пробрался. Через Комитет русских обществ. Через Дагестан.

— Где он?

— Сидит в подвале.

Теперь Старков должен был решать мгновенно. Он пока не понимал ничего, но знал, что никакого дружка Стелы, будь он трижды журналистом и другом чеченского народа, сюда протащить не могли, только намеренно. Не мог этот парень знать, где она спрятана. А если он здесь, значит, его привезли с какой-то целью. И если он не ошибается, то времени, на которое он рассчитывал, у него уже нет. Нужно было уходить. Но он не мог оставить здесь эту женщину. Старков опять поспешил.

Но война для него закончилась. Теперь следовало позаботиться о тех людях, которые были для него не совсем чужими. Так получилось, что со Стелой он провел не одну ночь. Он укрывал ее тогда собой от страха и нежити. К слабости Старкова сотрудники МГШБ отнеслись снисходительно. Для них русские женщины были просто мясом. Потом он нашел это место, заплатил деньги и оставил ее здесь.

На войне нет места для сантиментов и для альтруизма. Здесь нужно делать дело. И Старков не должен был Стелу вытаскивать из плена. Это был компромиссный, но все же плен. Ее бы со временем затрахали, надорвалась бы она на работе, почернела лицом и сдохла, проданная какому-нибудь прапорщику. Ей бы было уже все равно. После первой войны наших пленных толком не нашли и не освободили. Под мечетями здесь даже прячут пленных. Это уже генетический брак. Ошибка природы, а не народ. Но Старков нашел Стелу, а она рассказала про меня. Здесь ему даже как-то везло. Он в лучшем случае получал не засвеченного денщика, второго номера. Потому что у него оставалась еще и работа. Что это за дело, я не знал до последних дней, но что-то важное. Этот парень выполнял смертельный трюк. Служил Отечеству и еще спасал отморозков вроде меня. Не говоря о бабе. Но я не знал про его главное мероприятие, в которое он меня втащил.

А я, сидя по щиколотку в собственном дерьме, вспоминал этапы большого пути. Каким образом я до этого подвала добрался. Каждый сам кузнец своего счастья. А может быть, это и было счастьем. Пиво «Балтика» и колпинские блинчики до конца жизни, информашки и интервьюшки. Не жизнь это вовсе. Так, отрыжка.

Моздок

Первую проверку документов после Черноярской я прошел гладко. Лейтенант в неопрятном камуфляже продиагоналил глазами паспорт, удостоверение, командировку, посмотрел мимо меня, вернул документы, принялся за офицерскую книжку попутчика.

— Давай еще по маленькой, — предложил майор. — Почти приехали. Сейчас Луковская, и все.

Но, не доезжая Луковской, прошел второй наряд, буквально через три минуты. Опять тот же ритуал, опять от корки до корки чтение всех буковок в документах. Но что-то вдруг не сложилось. Если бы я не пил с утра под лаваш с салом, заметил бы, что на этот раз на меня посмотрели недобро и заинтересованно. А может быть, и в тот первый, но вида не подали. И пришли-то сейчас, видимо, ради меня.

Мы сердечно попрощались с майором. На перроне его встречал младший чин, и они, что-то оживленно обсуждая, отбыли.

Здание вокзала одноэтажное, как на любой кавказской станции, а за зданием этим — тонкий и пряный аромат юга. Я решил тут же отыскать буфет какой-нибудь или ларек и поесть мяса с луком. Но не судьба. Далее кассового зала я не прошел.

— Будьте добры, документы.

Тот самый старлей из поезда и с ним — два милиционера, в разгрузках, как в скафандрах. Рожки, гранаты, рации, многое другое, необходимое для боя средней продолжительности, а не для несения патрульно-постовой службы. Потом меня вывели на привокзальную площадь и втолкнули в «УАЗ».

Командировки на все случаи жизни нашлись тут же, при первом досмотре. Все оказалось до омерзения просто. При оформлении документов в комендатуре каждый день была какая-то маленькая хитрость, а человека, подписавшего Феде бланк в его достопамятные времена, уже не было в Моздоке. Я прокололся самым банальным образом. При том, что до Моздока еще не доехал, а ксивы уже лежали в бумажнике.

В маленькой камере при вокзале, куда меня отвели, оказались три бедолаги. Два чеченца и бомж, одетый в великолепный дорогой костюм, который и сидел-то на нем ничего. Чеченцы, впрочем, оказались карачаями. Они лежали смирно вдвоем на узких нарах и молчали. Бомж прогуливался, курил ростовскую «Приму».

— Ты че? Я к брату еду. К брату. А они хвать-похвать.

— А брат-то где? — Я решился нарушить бесконечное движение костюма по четырем квадратным метрам. Сам я сидел на полу, прижавшись затылком к кирпичам стены.

— В Советской.

— И что?

— Что-что. Форму потерял.

— Спортивную?

— Хрена ты шутишь? Вот хрена? Форму девять.

— А что это?

— Ты не здешний, что ли?

— Я питерский.

— А я ростовский. Ростов-папа. Слыхал о таком?

— Нет. Первый раз слышу.