АнтиДиверсант - Азольский Анатолий Страница 12

Он был актером, этот скромный германский труженик, он вынужденно стал им и знал, чем пронять толпу. Постепенно сойдя с торжественного тона, он – в залихватской манере старого боевого товарища – сообщил, что долго распространяться не намерен, дел у него куча, да и сидящие в зале, упившись добрым немецким пивом, больше думают о победе над своим мочевым пузырем, чем…

Офицерство задвигалось, оживилось, заулыбалось, а Вислени хитровато посматривал в зал. Он служил, он воевал, и уж ему-то не знать, что наипервейшие армейские остроты – о мочеиспускании и каловыделении, офицерско-солдатские байки посвящались частям тела, испускавшим и выделявшим; любимейшим ругательством стало: «Ходячий бачок с дерьмом», Шиллер вложил в мозги мужчин Германии образ поцелуя в ягодицы, а эпоха Бисмарка дополнила поэта звучным проклятием: «Поцелуйте меня в зад – крест-накрест и по одному!»

Между тем Вислени набирал тон и темп, по ступенькам фраз поднимаясь от мочи к Сталинграду. Голос его завибрировал:

– Путь к победе извилист, мог бы сказать историк. Но солдат говорит: нет! Путь к победе прям! Победа в нас, в наших сердцах, преданных Вождю, а павшие герои Сталинграда взывают к нам: «Победите! Любой ценой!..» Павшие герои… – Голос его упал, мука страдания была в нем – оттого, что бессильны голосовые связки выразить святую мысль, – …герои… Последним самолетом из Сталинграда прилетел обмороженный солдат с облитой кровью сумкой. В ней, продырявленной пулями, лежали письма тех, кто до конца выполнил долг перед Вождем и отчизной. Эти письма с трепетом будут читать потомки. Эти письма… – Вислени выжидал, растягивая паузу и смотря куда-то в даль зала… – Эти письма…

Что-то происходило там, куда смотрел Вислени, и все стали осторожно поворачивать головы к центральному проходу. Два офицера – под лучами вспыхнувших прожекторов – шли, направляясь к трибуне, шли не парадным, но и не строевым шагом, шли словно по минному полю, замедленно и строго один за другим. Первый на вытянутых руках нес неопределенного цвета сумку, держа ее бережно, как на похоронах подушечку с высшим государственным знаком отличия. У оркестровой ямы офицеры разделились, поднялись на сцену справа и слева, а затем сошлись у трибуны.

Сумка легла перед Вислени. Потянув ремешок, он раскрыл ее и наугад, не всматриваясь, вытащил что-то, оказавшееся конвертом.

– «Дорогой друг! – проникновенно читал Фридрих Вислени. – Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых, потому что немцы в плен не сдаются, а я – немец… Треклятый ветер! Он задувает свечку. Карандаш выпадает из моих стынущих пальцев, близится час русской атаки. Я сказал командиру батальона, – ты знаешь его, это Эбергардт Риттенберг, тот самый, ну, помнишь, он первым ворвался в Киев… Я сказал ему, что русские здесь не пройдут, и – клянусь тебе! – они не пройдут…»

Прочитав еще три письма (в одном из них была подпущена острота о туалетной бумаге, которую почему-то не доставили самолетом), Вислени извлек из сумки коробку, обляпанную чем-то ржавым, и наградил пятерых офицеров Железными крестами, теми, которые предназначались воинам окруженной армии Паулюса и воинами же были отправлены обратно, чтоб командование вручило их более достойным. Затем трибуна и сцена погрузились во мрак, а торжественно-безмолвный зал осветился.

Намечался, однако ж, дополнительный сеанс – для солдат, и солдатня властвовала в полуподвале, шлепала официанток по пышным задам и глушила пиво, ничуть не хуже того, что в буфете для офицеров двумя этажами выше, где официантки – с задами менее пышными – пересчитывали тарелки, ножи, вилки, протирали их и укладывали в ящик, негромко переговариваясь.

– Подумать только – посылки не принимают!

– А что толку?.. Все равно будут лежать на складе, бандиты каждый день мосты рвут… Управы на них нет.

– Эти русские – сплошные свиньи. Представь себе, украли две штуки хлеба!

– Я их не очень осуждаю: война, голод, воспитание…

– Все равно – свиньи, свиньи, свиньи!..

В полуподвале уже вспыхнула ссора, когда прокричали команду. Солдаты ринулись наверх. Их ожидала проникновенная речь Вислени, прочтение им с трибуны сталинградских писем и награждение кое-кого (по утвержденному и согласованному списку) Железными крестами. До проноса боевых реликвий – тридцать минут, не меньше, и в офицерский буфет вошли ассистенты Вислени, хранители сумки, видневшейся в глубине комнаты, отведенной им для отдыха. Обоим лет по двадцать пять, оба в самом распространенном офицерском чине – старшие лейтенанты, то есть по службе не продвинулись, что не могло в зале не вызывать к ним симпатий. Тот, кому доверили пронесение сумки, – с черной повязкой на левой глазнице, у его сотоварища правый рукав кителя был пуст и подколот. Многочисленные кресты и значки на кителях (полевых, а не парадных!) напоминали об участии ассистентов во всех кампаниях – от Франции до Сталинграда, где они бились в рукопашных боях, выдерживали артиллерийские атаки, стоически мерзли в окопах, подбивали танки, захватывали плацдармы и штурмовали, штурмовали, штурмовали… (Кое-кто в зале знал, что один из ассистентов был награжден редкостным – в форме восьмиконечной звезды – орденом Немецкого креста 1-го класса, но не носил его по настоянию Вислени, который здраво рассудил: на кителе – по уставу – можно разместить шесть наград, для Немецкого креста 1-го класса место есть, но эффект от него будет отрицательным: передний край, всегда во всех армиях обделяемый, не поверит в героизм и мужество ассистентов, решит, что кресты – от близости к штабам.)

Оставив дверь комнаты открытой и сев за столик так, чтоб сумка была на виду, офицеры скромно выпили по рюмочке коньяка и пожевали бутерброды, готовые в любой момент подняться и уйти, чтоб не вляпаться в нередкие для них происшествия. Как ни просеян состав зрителей, за всеми не углядишь, пиво и водка развязывают языки, и не раз к ним цеплялись пьяницы и психи, язвительно спрашивая о количестве мешков с крестами, о том, подлинные ли письма зачитываются, и более чем прозрачно намекали, оскорбляя буфетных дам, на то, что ордена дают тем, кто спит со штабными машинистками. Приставали к ним и лейтенанты без единой медальки, в окопах не одну награду выстрадавшие, но так ничего и не получившие, а однажды непрестанно дергавшийся капитан сам попытался наградить ассистентов медалью за подбитый танк, поскольку – мрачно оповестил капитан – танка он не подбивал, танк этот утюжил его окоп так, что пришлось потом пригоршнями доставать изо рта землю. «Я объелся русской землей!» – взвизгнул этот недолеченный, и ассистентов спас офицер-распорядитель, позвавший патруль.

– Свиньи эти русские, большие свиньи! – подвела итог буфетчица, по неосторожности уронив на пол корзинку с ножами и вилками, ассистенты же, глянув на часы, поднялись, пошли к своей сумке.

Глава 10

Скарута прилетел в Минск утром 2 сентября. В штабе гарнизона получил приглашение в театр: форма одежды полевая, без оружия. Места не указаны, Скарута выбрал балкон, чтобы сверху увидеть рассадку охраны.

В зале – ни одного, кроме танкистов, офицера в черном, что неудивительно, так оно и должно быть, форма одежды-то – полевая, но как только раздалось «Внимание!» и все повернули головы к сцене, как только обозначились ряды и проходы, сразу же выделились те, кто охранял и надзирал. На приставных стульях, вполоборота к рядам, в обычной форме вооруженных сил сидели хорошо натасканные люди из тайной полиции: с равнодушной зоркостью хищников, уверенных в досягаемости добычи, прощупывали они глазами приглашенных. Как псы, они были тренированы на каждое движение, и офицеры, по которым проезжали их глаза, уже не решались лезть в карманы за платком. На сцене – только Вислени, хозяева города, Белорутении и всего Остлянда заняли первый ряд партера, руководство всех полиций там же, что наводит на любопытные предположения. Известно ведь, что одно лишь наличие охраны уже провоцирует умысел на покушение, и в Минске все полицейское руководство предстало в полном составе, показывая будущему убийце: так просто до Вислени не добраться, ты пораскинь мозгами, прорываясь к намеченной цели. Вильгельм Кубе занял крайнее правое место ряда, слева от него и далее офицеры и генералы госбезопасности и охраны тыла, среди них начальник СС и полиции Гальтерман, шеф СД оберштурмбаннфюрер Штраух, рослый молодой красавец Герф, начальник полиции порядка Белорутении, человек, не пожелавший расстаться с черной работой усмирителя, когда ему предложили высокую должность в тихой Силезии. Последним, кого лично знал Скарута, был бригаденфюрер СС и генерал-майор полиции Курт фон Готтберг, личность чрезвычайно интересная: хромой, с болезненно искривленным лицом, он, добравшись до своего места, оперся на палку, как на шпагу, язвительно улыбнулся залу и опустился в кресло.