Джоби Уоррик - Тройной агент Страница 13

Как такое могло случиться со столь умным и образованным молодым человеком, непостижимо. Но ясно одно: Абу Дуджане суждено исчезнуть, а жизнь Балави должна радикально перемениться. Отныне этот врач с Мухабаратом повязан — повязан крепко и навсегда. Его право работать, путешествовать, иметь свой дом и одевать детей будет зависеть от хорошего поведения и великодушия спецслужбы. А если Мухабарату что-то будет нужно — не важно, большое ли, малое, — Балави не оставят иного выбора, кроме как беспрекословно подчиниться.

Парень, сидящий на табурете подследственного, еще не полностью осознал эту новую реальность, но ничего, до него дойдет. По его виду судя, много времени на это не потребуется. Когда прошло три дня, а на свободу Хумама аль-Балави все не выпускали, его отец, взяв с собой старшего сына Мухаммада, вызвал такси и поехал на другой конец города в Вади аз-Зир, где располагается Мухабарат. Солдат с американским автоматом «кольт М4» жестом остановил их машину за несколько десятков метров от главных ворот; дальше старый человек, оставив сына в машине ждать, вынужден был идти пешком. Всю неделю погода стояла холодная и хмурая, пронзительный северо-восточный ветер дергал Халиля аль-Балави за белую куфию[17] всю дорогу, пока он от автостоянки шел к небольшому зданию, где посетителей проверяют на наличие оружия и взрывчатки.

У поста охраны Халиль аль-Балави назвал себя и сказал, что ему надо к полковнику Фавасу, который назначил ему встречу.

— Я пришел забрать сына, — сказал он.

Ему дали номерок на клочке бумаги и велели пройти в «зал ожидания», которым оказалась маленькая комнатка с белым мраморным полом и несколькими кожаными креслами. Со стены, с огромного портрета, неодобрительно смотрел король Абдалла II в парадной форме, увешанной множеством лент и орденов.

Всю свою жизнь я старался сюда не попасть, — подумал старик, — и все-таки попал.

К этому времени в семье уже догадывались, почему Хумама арестовали. Агенты правительственной спецслужбы изъяли все компьютерное оборудование, а Дефне подтвердила их предположение о том, что ее муж — ну да, действительно — обожал чатиться в интернете. Халиль аль-Балави, до пенсии преподававший арабскую литературу и основы ислама, таких и слов-то не знал. Но в справочной службе Мухабарата ему сообщили, что со следствием сын сотрудничает, так что на свободу его выпустят, скорее всего, в четверг, как раз к мусульманским выходным.

Старик так разволновался, что всю ночь не сомкнул глаз. Лежал, а мысли и воспоминания мчались вихрем: вот Хумам маленький — не по годам умен, упрям и невероятно любознателен, а кроме того, из десяти детей больше всех похож на него.

Папочка, а зачем Господь сотворил людей?

Затем, Хумам, чтобы было кому славить Творца Вселенной.

(Молчание.)

Папочка, а зачем Господь сотворил муравьев?

Минута за минутой истек час, потом второй. Прошли уже чуть не все другие номера, комната почти опустела. Забеспокоившись, не случилось ли чего, Халиль аль-Балави поплелся обратно к посту охраны — преклонного возраста не очень здоровый человек предстал пред очи доброго слуги Его Величества и взмолился: скажите, уважаемый, в чем дело? Тот снял трубку телефона, позвонил, и старику объяснили.

— Очень сожалею, йа аммо[18] Балави, но вашего сына здесь уже нет, — сказал старший наряда.

— А где же он?

— Скорее всего, дома, — прозвучал ответ. — Час назад его отвезли домой.

Вскоре Халиль аль-Балави уже летел по городу назад со всей возможной скоростью, какую только позволяли машине забитые транспортом вечерние улицы, по пути обсуждая с Мухаммадом возможные объяснения столь внезапного поворота событий. Может быть, Хумам ранен? Искалечен? С каких это пор Мухабарат стал таким обходительным, что подвозит отпущенных пленников до дома?

Когда центр Аммана сменился кварталами попроще, строить догадки перестали, и старик погрузился в размышления. Прямо какое-то фамильное проклятие! Все опять возвращается на круги своя.

У Халиля аль-Балави жизнь складывалась трудно с детства: родился в бурном 1943 году в деревне около Беэр-Шевы; теперь эти места считаются югом Израиля. К его пятому дню рождения родители навидались и погромов, и убийств из мести, а потом началась полномасштабная война, которая разделила Палестину на два государства, в результате чего тысячи арабов, в том числе и семья Балави, оказались в изгнании. Их маленький участок, на котором он когда-то играл ребенком, теперь ему недоступен: стал хлопковым полем, которым владеет еврейский кооператив.

Его отец, смолоду работавший руками, в конце концов сумел осесть в Иордании, где у всей семьи, а в особенности у Халиля, способного мальчика, который всегда получал хорошие отметки и окончил колледж (что стало предметом гордости всей семьи), жизнь наладилась. Однако в Иордании найти работу было трудно, и Халиль, едва успев жениться, уехал с женой в Кувейт, где удалось устроиться преподавателем. Потом его повысили до заведующего кафедрой, и он готов был уже провести остаток дней в безопасном и здравом Кувейте с его умеренной политикой и процветающей на нефти экономикой. Но тут к ним вторгся иракский лидер Саддам Хусейн со своей Республиканской гвардией, и с августа 1990 года началась шестимесячная военная оккупация, грабежи и война. А в девяносто первом, после того как возглавляемая Соединенными Штатами международная коалиция нанесла Ираку поражение, власти Кувейта тут же выдворили из страны больше трехсот тысяч проживавших в ней иорданцев — за то, что Иордания поддерживала в этом конфликте Ирак. Кое-что из фамильных драгоценностей Халилю аль-Балави удалось сохранить, но за время между оккупацией и высылкой из страны всю остальную собственность он утратил.

Оказавшись снова в Иордании, он как-то ухитрился продержаться, пока дети не окончили колледжи, и надеялся, что теперь пойдут времена поспокойнее, он поживет наконец в довольстве среди счастливых и успешных детей и внуков. И вот, извольте радоваться! Пол века мытарств и несчастий, оказывается, ничто по сравнению с болью, что сидит теперь у него в груди.

Такси подрулило к тротуару улицы Урвы ибн аль-Варда, Халиль аль-Балави торопливо вылез и впереди старшего сына вошел в дом. В гостиной на черной софе, стоящей между шкафами полными отцовских книг, сидел Хумам.

— Салям алейкум, Хумам, — приветствовал его отец. — Мир тебе.

Хумам не сказал ничего. Даже взглянуть отцу в глаза и то не смог себя заставить.

Посидели в молчании. В конце концов, Хумам заговорил, по-прежнему не поднимая головы.

— Я смыл позор с нашей фамилии, отец, — сказал он.

— Хумам, тебе не надо было этого делать, — отозвался старик. — Наша фамилия ничем не запятнана.

Прошел не один день, прежде чем Хумам сказал своим домашним следующее слово. Его отец верил, что рано или поздно сын сам расскажет, что случилось, и не торопил события. Прошло пять дней, потом неделя. Однажды они опять оказались с глазу на глаз в гостиной, и тут Халиль аль-Балави не выдержал.

— Они там били тебя? — тихо спросил он.

Хумам поднял голову, решившись — наконец-то! — встретиться взглядом с отцом. Его щеки горели, а когда он заговорил, арабские слова звучали как едва слышный свистящий шепот.

— Нет, — сказал он. — Но меня унизили.

5. Осведомитель

Иордания, Амман — 8 февраля 2009 г.

Али бен Зеид втиснул объемистый зад в офисное кресло и, нахмурясь, уставился в экран монитора. Недописанная страница файла была уже помечена грифом «секретно», но он должен был ее как-то закончить, сделать какой-то вывод — знать бы какой! Заглавие докладной записки, если перевести с арабского, звучало как «Оценка» или «Суждение»; записка касалась личности Хумама аль-Балави и по содержанию была пустой и формальной. Кроме, разве что, последнего, завершающего абзаца.

Каков возможный потенциал объекта? Вот в этом-то и весь вопрос!

Бен Зеид был утомлен — сказывался ненормированный рабочий день: как и всем в Мухабарате, ему приходилось работать в самое дикое время суток, к тому же давили на мозги трудные неразгаданные дела. Кстати, и это тоже. Ему изрядно досаждало, что он не может даже толком пообедать с женой, не говоря о том, чтобы уехать куда-нибудь на медовый месяц, а ведь он это обещает ей уже чуть не год.

Низкое февральское солнце залило золотым сиянием его служебный кабинет на четвертом этаже, пустив по монитору блики, мешающие различать буковки на экране; в комнате стало жарко и душно. Бен Зеид отвернулся от монитора и снова взял в руки папку с личным делом Балави. Принялся читать.

Хумам аль-Балави в конце концов заговорил.

Начал на третий день, еще в тисках Мухабарата, продолжил и на свободе — во время нескольких тайных встреч на нейтральной территории; выдал многих и с «Аль-Хезбы», и с других джихадистских сайтов. Рассказал все, что знает о сети радикальных блогеров и о том, кто их финансирует. Он говорил так открыто и легко, что цепи и наручники с него почти сразу сняли, а допросы превратились в непринужденные беседы. Зато потом, в камере, сидел с пылающим лицом, весь сжавшись, и временами обхватывал голову руками, словно еле сдерживая распирающие его чувства.