Борис Акунин - Квест Страница 14

— В чем мораль этой сказки? — подумав, спросил Гальтон.

— В том, что на одном позитивном мышлении очень далеко не укатишься.

Так он и не понял, правда ли у русских есть такая странная сказка или же мисс Клински насмешничает.

Появился Айзенкопф. Он опять ничего не ел, лишь тянул через соломинку апельсиновый сок да просматривал корабельную газету. На Зою, которая теперь взялась за клубнику со сливками, биохимик поглядывал с нескрываемой враждебностью. Гальтон забеспокоился, не назревает ли новая стычка.

Так и вышло.

— А вот кстати, как раз к нашему вчерашнему разговору, — обратился к нему немец, словно они сидели вдвоем. — Об ошибках природы: когда женщине достается мужское тело или, наоборот, мужчине женское.

Айзенкопф действительно вчера в каюте очень зло отзывался о мисс Клински. Он-де терпеть не может баб, которые бесятся из-за того, что родились на свет не мужчинами.

— Курт Карлович… — предостерегающе начал Гальтон, но биохимик невозмутимо стал читать вслух статью о первой операции по перемене пола, которую только что провел в Берлине профессор Магнус Хиршфельд.[27]

— Датский художник Эйнар Вегенер,[28] более известный под именем госпожи Лили Эльбе, ибо давно уже одевался и вел себя, как женщина, решил окончательно избавиться от мужских гениталий и трансплантировать себе яичники молодой женщины. В ходе следующей операции фрау Эльбе обзаведется и маткой, чтобы обрести способность к деторождению.

— Очевидно, совокупляться по-женски это существо сможет уже сейчас, — прибавил от себя Айзенкопф и, будто лишь теперь вспомнив о Зое, преувеличенно сконфузился. — Ах, простите, княжна! При даме о таких вещах… Тысяча извинений!

Стало понятно, что немец намерен взять реванш за вчерашнее: разозлить мисс Клински, а еще лучше смутить — в общем, пощипать самоуверенной аристократке перышки.

— Извинения? За что? Спаривание — нормальная медицинская тема, — ответила княжна. — Я ведь врач.

От подобного хладнокровия Айзенкопф немедленно сам полез в бутылку.

— Я так и думал, что для вас секс — не более чем теоретическая тема. Во всяком случае секс с мужчиной, — уже откровенно оскорбительным тоном прибавил он.

Но и это не вывело Зою из равновесия. Она поставила кофейную чашку на блюдце и, невозмутимо глядя на немца своими светло-бирюзовыми глазами, спросила:

— Вы хотите сказать, что я девственница? Вовсе нет.

Норд чуть не поперхнулся чаем с молоком и почувствовал, что краснеет. А мисс Клински как ни в чем не бывало продолжала:

— Я знаю о сексе всё. Это ведь одна из ключевых сторон нашего физиологического существования. Проблематика такой важности безусловно заслуживает фундаментального исследования. Поэтому сначала я изучила теоретическую часть вопроса, чтобы избежать ошибок, которые обычно совершают неопытные девушки. Потом выбрала лучший образец из всех самцов, оказавшихся в зоне досягаемости, и применила его опыт, а также свои теоретические познания на практике. Ну что вам сказать? — Она оценивающе прищурилась. — Секс — штука интересная. Временами весьма. Но в целом я пришла к выводу, что проблем от него больше, чем пользы и удовольствия. Я поняла, что могу обходиться без этого. Есть занятия, которые не менее остры по ощущениям, но приносят гораздо больше удовлетворения, а главное не оставляют после себя дурного привкуса. А как относитесь к сексу вы? Вам с вашим дефектом, наверное, непросто находить себе партнеров?

Айзенкопф молчал. Если б у него имелось лицо, оно наверняка было бы перекошено.

Непробиваемая барышня взглянула на платиновые часики.

— Расскажете о своем сексуальном опыте в другой раз, договорились? Мне пора на массаж.

— Клянусь, она лесбиянка! — прошипел биохимик, провожая Зою яростным взглядом. — «Могу обходиться без этого»! Тьфу!

Он так и сказал: «тьфу» — буквами. Должно быть, звук плевка плохо воспроизводился искусственными губами.

От обсуждения интимных пристрастий мисс Клински доктор Норд предпочел уклониться.

— Мне тоже пора. В японскую баню.

Ну и психологи у мистера Ротвеллера, думал он, спускаясь в лифте. Хороши специалисты по совместимости. Не команда, а банка со скорпионами. Того и гляди пережалят друг друга.

«Храм Умиротворения» — именно это, по словам японки, означали иероглифы, написанные на потолке бани. Помещение обладало идеальной звукоизоляцией, никакие шумы снаружи сюда не проникали.

Фурако — кедровая бочка, окованная медью, — стояла на плите камаба, под которой пылало пламя. Огонь, увы, был не дровяной, а от газовой горелки. Опытный взгляд Норда сразу заметил этот отход от канона. Новшество, однако, было разумным: сила пламени легко регулировалась поворотом рычага.

Саюри (так звали банщицу), очаровательно коверкая английскую речь, пропела гимн растениям, целебным соком которых пропитана вода, и объяснила производимый ими эффект: сисо обостряет все пять чувств, юдзу снимает усталость, кора хиноки заряжает мышцы силой, и так далее, и так далее.

Пока Гальтон раздевался, японка стояла лицом к двери. Когда же он медленно опустился в сорокапятиградусную воду, подошла, надела деревянную крышку с отверстием для головы, завернула по часовой стрелке и обмотала шею клиента мягким полотенцем. Вода доходила Норду до сердца; верхняя часть груди и плечи подвергались исключительно воздействию пара.

— Ну-ка, погорячей, — попросил доктор, любивший, чтобы баня была обжигающей.

Просеменив к котлу, Саюри опустилась на колени, опустила рычаг книзу — стрелочка на градуснике поползла к отметке «50».

— Достаточно. — С Норда градом лил пот.

Банщица повернула рычаг вверх, гася пламя под бочкой.

— Я все время здесь, — прожурчала она. — Если пот будет попадать в глаза, скажите — я вытру. И когда будет достаточно, тоже скажите. Такую горячую воду трудно выдерживать больше десяти минут.

— Ничего, я крепкий.

Он откинул затылок на деревянную подставочку, прикрыл глаза.

Заскрипела патефонная пластинка, полились мурлыкающие звуки японской музыки.

При полном расслаблении тела очень хорошо работает рациональное мышление. Именно здесь, в «Храме Умиротворения», Гальтон рассчитывал разобраться в своих мыслях и чувствах. Во-первых, сделать первичный анализ работоспособности команды. Во-вторых, обдумать возможные трудности на отрезке пути от порта Бремерсхавен до советской границы. В-третьих…

Но рациональное мышление что-то не желало работать как следует. Мысли путались, налезали одна на другую. А все потому, что полного расслабления тела не возникало.

Очевидно, Норд слишком давно не сидел в фурако и отвык от такой горячей воды. А может быть, дело было в плотно закрытой крышке. Так или иначе жар становился невыносимым.

Доктор потерпел еще немного и, не выдержав, смущенно позвал:

— Мисс Саюри! Пожалуй, с меня довольно… Мисс Саюри!

Ответа не было.

Он поднял голову, открыл глаза. Зажмурил их, не поверив увиденному. Снова открыл.

Японка сидела всё там же, возле котла, но не прямо, а привалившись к стене. Ее прическа растрепалась, шея была неестественно вывернута, а тонкая рука безжизненно свисала на пол.

— Что с вами, мисс?! — рванулся было Гальтон, но уперся плечами в крышку.

Ей плохо? Она лишилась чувств? Или… Цвет лица какой-то подозрительно синюшный.

Но помочь японке он не мог, запертый в этой дурацкой бочке с крепко завинченной крышкой. Значит, лимит статистических несчастий еще не исчерпан? Повторялась вчерашняя история — в новой вариации, уже не комичной, а, похоже, трагической.

До какой степени положение трагично, Норд понял, когда заметил одну деталь, не сразу бросившуюся ему в глаза.

Рычаг, регулирующий пламя, был повернут вниз! Должно быть, когда Саюри потеряла сознание, она задела ручку локтем или рукавом. Так вот почему вода такая огненно горячая. Под бочкой включена горелка!

В ужасе Гальтон взглянул на термометр. Стрелка качнулась, переместившись на деление вправо. Еще немного, и вода закипит. Доктор Норд сварится в ней заживо! Лучше уж было задохнуться вчера углекислым газом.

Он закричал что было мочи:

— На помощь! Сюда!

Меланхоличное завывание патефонной пластинки. Легкое потрескивание газа. Более — ни звука. Ведь здесь «Храм Умиротворения», никакой шум извне не проникает. Значит, и снаружи ничего не слышно.

Доктор Норд еще раз попытался выдавить плечами крышку. Бесполезно — она держалась намертво.

«Сварюсь, как фрикаделька в бульоне», мелькнуло в голове. Мысль, вероятно, была смешная, но Гальтон от нее заорал вдвое громче прежнего.

— Помогите! Помогите!

От жара и от натуги перед глазами замерцали огненные круги. «Сейчас у меня лопнет сердечная мышца», подумал он — причем не со страхом, а с надеждой. Что угодно, только не свариться заживо!