Борис Соколов - Абхазская повесть Страница 14

От волнения раненый не смог ответить и только, улыбаясь, кивнул головой.

Немного успокоившись, Федор, не отпуская руки Ивана Александровича, спросил:

— Как там дела? Неужели ушли?

— Ушли, брат, ушли, но теперь, думаю, ненадолго. Через несколько дней, когда ты немного окрепнешь, я приду и расскажу все подробно. Сейчас же ответь мне на несколько вопросов.

Он посмотрел на стоявшего рядом Шервашидзе. Тот понял, что мешает, и вышел.

Когда дверь закрылась, Чиверадзе присел на край кровати и негромко спросил.

— Кто приходил к тебе ночью у Квициния? Ты его знаешь?

— Это был человек Зарандия, — медленно ответил Дробышев. — Он сказал, что в Бак-Марани, в доме Минасяна, находится связной из города. Идет в лес, на встречу с Эмухвари.

— Ты не спросил, откуда он это знает?

— Конечно, спросил. Он ответил, что по заданию Зарандия бывает у Минасяна. Зарандия тут же подтвердил это. Придя к Минасяну в этот день, он застал у него незнакомого человека. Ему показалось, что Минасян и незнакомец растерялись. Когда он уходил, хозяин дома проводил его. Во дворе он спросил у Минасяна, кто этот человек. Тот смутился и промолчал. Когда они дошли до тропы, хозяин оглянулся на дом и шепнул, что это связной из города, идет в лес, к Эмухвари. Просил никому не говорить об этом. У тропы они попрощались, Минасян вернулся в дом, а он побежал в селение, чтобы сообщить в Сухум.

На почте ему сказали, что Зарандия здесь, у Квициния. Ну он и пришел к нам. Он посоветовал нам во что бы то ни стало захватить этого связного.

— Зарандия не говорил тебе, кто этот его человек?

— Когда тот ушел, Зарандия сказал, что это Акопян из селения Гульрипш. — Дробышев попытался приподняться на постели и с волнением спросил: — Постойте, разве этот человек не передал вам моей записки?

Иван Александрович отрицательно качнул головой.

— Никто не приходил. Ловушка.

Дробышев кивнул головой.

— Надо искать этого Акопяна, — произнес он.

— Искать и немедленно! — ответил Чиверадзе. — Перевернем весь берег, а найдем!

— Иван Александрович, а в городе известно, что я пришел в сознание? — спросил Федор.

— А что?

— Мне кажется, неплохо будет, если мы их успокоим. — Он грустно улыбнулся. — По логике вещей, моя смерть кое-кого бы устроила. Ведь как-никак я единственный свидетель. Я видел Эмухвари. Ну хорошо, — заметив протестующий жест своего собеседника, согласился Дробышев. — Они в лесу, и им на это наплевать. Но Минасян? Теперь он уже не сможет отрицать свое участие в банде!

Федор откинулся на спину и тяжело дышал. Большие прозрачные капли пота выступили у него на лбу.

— А Акопян? — сказал он, немного отдохнув. — Кто, как не я, уличит его в предательстве? И потому пусть думают…

— Понятно! — перебил его Чиверадзе. — Теперь помолчи. Тебе вредно много говорить. Сандро! — позвал он хирурга.

Подходя к кровати, врач улыбался, но глаза его тревожно смотрели на раненого.

— Неужели не наговорились? — повернулся он к Чиверадзе. Стоя к раненому боком, хирург незаметно делал протестующие знаки.

— Сейчас закончим, — сказал Иван Александрович, — Не беспокойтесь, Сандро, он будет молчать, сколько вы потребуете. Скажите мне, кто уже знает, что Дробышев пришел в сознание?

— Как кто? Я, сестра знает.

— А кто еще?

— Да, видимо, пока никто. Но не беспокойтесь, у нас в городе этот секрет долго не продержится.

Чиверадзе перебил словоохотливого хирурга.

— Дорогой Сандро! Мне очень хотелось бы, чтобы наш раненый оставался некоторое время в бессознательном состоянии.

Шервашидзе удивленно посмотрел на Чиверадзе и перевел взгляд на Дробышева. Федор улыбнулся.

— Вы что, кацо, решили меня разыграть?

— Да нет, дорогой, но нужно, понимаете, очень нужно, чтобы окружающие думали, что он, — Чиверадзе кивнул на Федора, — еще без сознания. Понятно?

— Пожалуйста, если это вам нужно, — обиженно сказал Шервашидзе.

— Договорились! Давайте сюда вашу сиделку. Шервашидзе нажал кнопку звонка.

— Садитесь, Этери, — сказал он вошедшей сестре, — слушайте внимательно. Вы говорили кому-нибудь о том, что Дробышев пришел в себя?

— Нет, батоно, — ответила она, смущенная и официальным тоном главврача и присутствием Чиверадзе.

— Не успела значит, — улыбнулся Шервашидзе.

— Так вот, запомните, — вмешался Чиверадзе, — Дробышев очень плох и до сих пор без сознания. Да, да, очень плох, и вы думаете, он не выживет, — повторил он, увидев ее удивленное лицо. — Так и говорите всем и никого к нему не пускайте. Поняли меня?

Она закивала головой.

— А вас никто не расспрашивал о состоянии здоровья Федора Михайловича? — спросил Иван Александрович.

— Расспрашивали! — сказала Этери.

— Кто? — насторожился Чиверадзе.

— Да все и каждый день.

— Все — это не то, — разочарованно протянул Иван Александрович. — А кто-нибудь особенно не интересовался?

— Особенно? Нет, никто! Ваши звонили и приходили часто, все спрашивали о здоровье.

— А вы что говорили им?

— Как что? — она взглянула на Чиверадзе. — Правду говорила. Они и вино, и фрукты приносили, просили передать.

— Ничего не передавали?

— Главврач запретил. У больного все есть.

— Правильно, а теперь все принимайте. Но все передавайте только мне! Так нужно.

Она пожала плечами.

— Хорошо!

— И обязательно каждый раз узнавайте, кто принес! Понятно?

Она не поняла, но кивнула головой.

— У меня в дежурке и сейчас лежит сверток с фруктами и вином. Недавно принесли.

— Кто?

— Не знаю, Какой-то человек в штатском. Сказал, что от его друзей.

— Принесите сюда! — распорядился Чиверадзе.

— Имейте ввиду, Этери, вам доверено важное дело. Исполняйте все, что я вам сказал. В ваших руках, быть может, жизнь больного.

Этери испуганно и удивленно посмотрела на Чиверадзе и вышла. Он медленно и раздельно продолжал:

— У нас еще много врагов, Сандро, и они не брезгуют никакими средствами. В тайной войне, очень романтичной в книгах, написанных людьми, не имеющими понятия о нашей работе, и очень тяжелой действительности, враги применяют тысячи грязных и подлых способов. Кребс — старый мастер своего дела, а его хозяева славятся умением «выводить из игры» даже своих людей. Тех, кто много знает! Ну, о других и говорить нечего. Мы лечим раненых противников, они их добивают. А вот и Этери.

Увидев сестру с небольшим, аккуратно упакованным свертком в руках, Чиверадзе перевел разговор.

— Оставьте здесь, я возьму его с собой. Ты уж не обижайся, Федор. Тебе несут, а я отбираю.

— Вы еще не кончили? Пойдемте, Этери, пусть они поговорят, — сказал Шервашидзе, вставая. — Только короче. И потом зайдите ко мне, Вано, — обернулся он уже в дверях.

— Ты понял меня? — как только закрылась дверь, спросил Чиверадзе. — Возможно, они попытаются убрать тебя, мы поймаем их на этом. Когда тебе надо будет срочно сообщить мне что-нибудь ночью, имей ввиду — в коридоре дежурит санитар Гриша.

— Понятно!

— И в саду, — он посмотрел в окно, — тоже есть. Мне кажется, они попробуют навестить тебя — это было бы неплохо! А теперь давай прощаться, завтра заеду.

Чиверадзе поднялся, вынул из кармана брюк маленький маузер и сунул под подушку.

— На всякий случай! Все шлют тебе приветы, Василий Николаевич и Бахметьев тоже. Да, чуть не забыл, приехали Отрогов и Обловацкий, уже работают. Есть еще новость, но сейчас не скажу, потерпи. Хорошая новость, спасибо скажешь. А сейчас отдыхай!

14

Рано утром Обловацкий и Хангулов выехали в Гульрипш — небольшое селение к югу от Сухума. Появление их в этом маленьком поселке, лежащем на оживленном шоссе, не привлекло внимания местных жителей. Зайдя в оперпункт, Хангулов выяснил, что фамилию Акопян носят не меньше тридцати человек разного возраста. Обловацкий же, побродив по поселку и лавчонкам, зашел в маленький ресторанчик у автобусной остановки с заманчивым названием «Отдых друзей». Рядом с дверью на покоробившейся, порыжевшей вывеске были нарисованы беленький завитой барашек, бутылка вина, тарелка с чем-то очень неаппетитным и виднелась надпись «Зайди, голубчик» с большим вопросительным знаком.

Небольшая комната с низким потолком, дощатым, не очень чистым полом, тремя столиками под залитыми вином скатертями была пуста. Только в глубине ее, за непомерно большой стойкой, накрытой стеклянным колпаком, дремал буфетчик. Толстый, краснощекий и, видимо, ленивый. Даже дверной колокольчик, звякнувший при входе Обловацкого, не заставил его поднять голову.

Сергей Яковлевич подошел к прилавку. Под колпаком на тарелках лежала какая-то зелень, кусок местного ноздреватого, уже высохшего сыра, несколько коричневых яиц, и крылышко рахитичного цыпленка. От вида этой снеди у Обловацкого пропал аппетит, и он уже хотел повернуться и уйти, не будя спящего, но бросив взгляд на буфетчика, увидел, что тот не спит и наблюдает за ним заплывшими от жира узенькими глазами-щелками.